Василий Царегородцев - Несимметричное пальто (фрагменты)
Медитируй, Веселок, лучше на разложившемся женском теле, представь змею свою лысой и на горшке. Отверзни свое желание.
Но Веселок вдруг тряхнул головой и приподнялся на кровати. господи, какие испуганные у него глаза, как будто его съедят в мире, где бодрствуют, в мире, который официально считается реальным, в мире, в котором живут и ходят на работу. Веселок жуто не любит своей работы. Как-то в детстве ему на ногу пописала жаба. Это мерзкое, холодное ощущение он вспоминает каждое утро, когда открывает дверь проходной. За что, бог, караешь!
Как радостно и полнокровно вдруг засветилось лицо Веселка, солнца не надо, потому что он разглядел, что времени еще шесть часов. Еще целый час можно спать, еще целый час до подъема к жестокой, беспощадной жизни. Целый час! Шестьдесят золотых минут и много-много рассыпанных серебряных секунд, диких, свободных, личных.
Как хорошо! Веселок легко спрыгнул на пол, нашарил пачку сигарет, спички и пошел в ванную, подымить. Он жил один, он мог курить где угодно. Лежа, сидя, стоя. Но он курил только в ванной комнате в открытую дверцу водонагревательной колонки. В свое время его к этому приучила семья. Прочной оказалась привычка.
Веселок привычно открыл чугунную дверцу топки, придвинул детский стульчик, сел и с удовольствием затянулся. Сладко закружилась голова и потеряла дар соображения. Такое состояние длилось долго, почти на длину сигареты, и Веселок балдел от того, что ничего не понимал, он сейчас гостил в другом измерении. Ему, вообще-то, курить не надо: сосуды. Но он слаб, очень слаб, его одолевает люба привычка, даже самая беззубая, например, ковырять в носу.
Веселок еле вышел из ванной, его качнуло, и он ударился о косяк. Накурился! Чтобы продышаться, он подошел к окну. Чувствовалось, что шел дождь; над крылечком хлебного магазина горела красная лампочка, щедро окрашивая красным ближайшие лужи. Земля как бы кровила.
И Веселок вдруг остро ощутил свою неприспособленность к будничной, вяло текущей жизни, весьма суровой и обязательной. Как ему хочется поспать до обеда, но ведь скорее скорого ему придется встать и вписаться в круг и распорядок тех забот, которым подчиняется каждый человек. Ну, например, почему он не может пойти на завод босиком! Увы, надо надевать ботинки, которые с вечера стоят грязными, в них стыдно уже ходить. Но почему стыдно? Нищему не стыдно, пьяницу не колышет, а обыкновенному человеку стыдно. Потому что ходить в грязных ботинках - не принято. Конечно, это условность, только таковы правила, которых не избежать, если ты хочешь жить в обществе.
- Не хочу! - мысленно заорал Веселок и почувствовал, как взорвавшийся ветер понес его подальше от людей на самый край Ойкумены. И Веселок услышал, как дышат иные миры. Но через минуту ему стало гадко и скучно: ни сигареты под рукой, ни врага и ни одной женщины. Глазу не на чем отдохнуть.
А ведь Веселок мечтал стать святым. Правда, сначала он пытался стать художником, потом поэтом. Были блистательные способности, но не хватило трудолюбия. Это его так доканало, что однажды он, пытаясь убежать от самого себя, преодолев робость и стеснительность провинциала, почистив ботинки и погладив галстук, купил билет в Москву.
Столица сильно понравилась ему. Он жадно с утра до позднего вечера гулял по улицам, таким щедрым на красивых женщин вывески всяких магазинов. В музеях он благоговел, от его тихих, почти религиозных, завороженных шагов даже паркет не скрипел. Он впитывал картины, он запоминал имена художников. Правда, многих он видел на открытках, знал по репродукциям. Но в подлиннике все выглядело значительнее. И Веселку стало обидно, что он никогда не попадет на музейные стены, не проскользнет даже по ошибке в заманчивую бессмертную вечность. Умрет - и его тотчас забудут! Обидно.
Если бы не лень, он бы, может, и смог написать бессмертную картину. Если бы не маленький рост, он бы давно уже подцепил на московской улице даму приятную во всех отношениях, особенно в телесном плане. Не рожден для вечности, не рожден для породистых женщин. И так горько стало Веселку от подобных мыслей, что незаметно для себя он забрел на Кузнецкий мост. Рядом метро, возле него испуганно дышала толпа книжников. Веселок любил пофилософствовать, поэтому решил поискать себе интересную мудрую книгу.
У киоска его как бы ждала приятно полноватая молодая женщина. Она протянула ему в руки "Степного волка".
-Нет, - сказал Веселок, - мне что-нибудь философское. Хочется глубже копнуть.
Они долго стояли у освещенного пустого киоска и разговаривали. Она была студентка главного университета страны , но так душевно и просто с ним говорила, так мягко, уважительно, что Веселок немедленно захотел на ней жениться. Взявшись за руки, на всю жизнь.
Всю ночь проболел тоской Веселок. Впервые с ним на равных поговорила красива женщина, он был сней даже в воспоминаниях нежен. Он, наверное, ей понравился, потому что в тот грустный вечер, с луной, затерявшейся среди фонарей, от Веселка веяло мудростью и тихим характером.
Устал Веселок: столица утомляет, в ней яснее видно, чего ты никогда не будешь иметь. Ты червь! Веселок, пропитавшись таким ощущением, перешагнул две ступеньки и поднялся на небольшой дворик с тремя липами и трансформаторной будкой, которую украшал распространенный, наверное, во всем мире трафаретный плакат. Веселок подошел к скамейке, в ней не хватало доски, и сел, закурил. Урны он не обнаружил и зарыл обгоревшую спичку в песок.
Этот жест почему-то понравился дворнику, сгребавшему метлой вместе с песком облетевшие листья. Он подошел к Веселку, молодой, богообразный, вежливо спросил: "Созерцаете? "
От него исходила какая-то небесная чистота, хотя одет он был в мятую, с заплатами на локтях, фланелевую рубаху, борода не чесана. Веселок в красном галстуке сидел и туфлях на платформе, а исходил зловредным потом. Особенно пахло под мышками и в паху.
- Созерцать трансформаторную будку? - заговорщицки спросил Веселок, ожидая, что дворник поддержит тему, указанную в пророчестве, что оплетут землю проводами. Но дворник мягко улыбнулся и поучительно сказал, что созерцать можно и в пустыне, и на сввалке, где, по общему мнению, очень гадкий ландшафт. Сказано же в одной упанишаде: "Самосущий проделал отверстие наружу - поэтому человек глядит вовне, а не внутрь себя. Но великий мудрец, стремясь к бессмертию, глядит внутрь себя, закрыв глаза".
Веселка ожгли эти слова, как родниковой водой напоили.
- Как тонко! - прошептал он.
- Есть истины еще тоньше. - Дворник сел рядом с Веселком, метлу прислонил к дереву.
Чего только не знал этот приятный человек: И Канта, и Платона, и Августина, и Фрейда с Фроммом. Его полуденный голос звучал приятно: "Неразумные следуют внешним желаниям. Они попадают в распростертые сети смерти. Мудрые же, узрев бессмертие, не ищут здесь постоянного среди непостоянных вещей".
- Хорошо! - искренне восхитился Веселок. Ему понравилось в этом учении то обстоятельство, что, оказывается, бессмертия не только кистью можно достичь. - Только все равно, даже при наличии великих слов, мир обречен. Перед Содомом и Гоморрой тоже были святые, но блудников оказалось больше.
Веселок говорил с грустью. Ему самому мысль о всеобщей гибели была невыносима. Он представить не мог, что больше не будет никто читать Бунина, Достоевского, что всякие достижения человеческой мысли умрут, человеков не будет.
- Успокойтесь, - вежливо улыбнулся дворник и внимательно посмотрел на небо, - Содома и Гоморры не будет никогда.
- А вы откуда знаете? - недоверчиво спросил Веселок.
- Бог обещал Ною больше не губить людей.
- Обещанного три года ждут.
- Так бог же обещал! - вскричал дворник.
- А если мы все свиньями станем? - виновато возразил Веселок.
- Не станем! - с жаром ответил дворник, - расскажу тебе притчу. Бог действительно не сдержал свое слово, сильно разозлился на людей и решил, что пусть снова воцарится в мире пустота. В ней ни зла, ни добра, а царственный покой. И бог дал команду потухнуть солнцу. И оно стало угасать. Земля встревожилась, уже на третий день увяли по оврагам заросли Иван-чая, самого светолюбивого растения. - Еще день-два - и все, - подумал бог. Но прошел день, прошла неделя, минул месяц, а жизнь на земле потихонечку держалась, солнце не угасло до конца, а тихонечко светило. И этого сумеречного света хватало. Раздосадованный бог спустился на землю, чтобы понять странность явления. А ничего странного не произошло. Просто при свете сумерек (казалось бы, что время дьяволов пришло) не прекратилась жизнь добра. Это-то и не давало солнцу угаснуть. Бог увидел: девочка крошила хлеб воробушкам, шапка калеки, сидевшего на крылечке магазина, погрузнела от дарственного серебра, в больницах и тюрьмах существовали приемные часы. Бог умилился силе людского милосердия и записал на своих скрижалях: "Пока на земле существует хоть один праведник, пока светится хотя бы одна капл добра, жизнь будет продолжаться".
