Акрам Айлисли - Осень без инжира
- Тогда меньше получается...
"Сука!" - мысленно обругал Казыма Зияд-киши и сказал:
- Слушай, Курсак, что, если я его по башке трахну? Посадишь?
- Посажу!
- А почему?
- Потому что в данный момент он - не просто башка, а государственная голова. Цена другая. Ясно?
- Ясно...
- Вот так. Клади камень, башка!
Казым взял большой голыш, положил, где указал председатель, и все, слава богу, обошлось, ни ссоры, ни кровопролития; напились у Зияда-киши чаю, перекусили и отправились восвояси в самом лучшем расположении духа... Земля по ту сторону от камня отошла колхозу, а Казыма с тех пор прозвали "Башка". Такие дела... Слава тебе, всевышний, за великое милосердие твое!
Аруз хоть и улеглась, а сердце не на месте: уж больно старик тяжело вздыхает.
- Ну, чего ты? - наконец спросила она. - Чего раз-вздыхался?
- а?
-Чего, говорю, вздыхаешь?
- Так... Сна нет.
- А нет, так и валяться нечего. Светает уже, еще чуть - и солнышко взойдет.
- Нет, жена, рано...
- Нога не мозжит?
- Нет.
- Чего ж тогда? Неужто по дереву убиваешься?
- Нет, тебя оплакиваю!
Аруз обрадовалась, но промолчала. Обрадовалась, потому что добрый это знак - когда старик шутит, и промолчала потому, что доспать ему надо, вздремнуть, пока не рассвело, а то днем ляжет, а после дневного сна он как больной ходит.
Она стала ждать, пока муж задремлет, а тем временем потихоньку начало светать, Аруз принесла дров, растопила печку, чай вскипятила, пошла готовить еду, сготовила, а когда вернулась в комнату, увидела, что Зияд крепко спит.
Присев у печурки, Аруз начала придумывать, как бы ей поднять мужа, потому что хуже нет - вот так валяться в постели: проспит до полудня, ночью без сна измается, а если ночью сна нет, чего только в голову не лезет... Сначала Аруз решила разбудить старика и послать его к одной из дочерей. Сына бог не дал, зато дочерьми не обидел: девять дочек, и все тут, в своей деревне пристроены. Зияд-киши далеко дочерей не отдавал, и правильно, что не отдавал, теперь у них, почитай, на каждой улице родня, есть кого навестить, есть к кому в гости наведаться. А чтоб не с пустыми руками ходить, об этом Аруз заботилась. Гранатов привезут из долины - гранатов купит, а яблок да груш у нее и своих до весны хватало; соберется старик внуков проведать гостинчик припасен. Сундук и сейчас не пустовал, и гранаты, и яблоки, и виноград уцелел, и лимончики. С этим-то все в порядке, другое ее заботило. Уж больно сильный ночью мороз был, поди, обледенело все, как он тронется по такой-то дороге? Вот если подгадать, чтоб недалеко, да ведь надо еще, чтоб в доме том давно не был. Старик по очереди навещал дочерей, считая это святым своим долгом. У Зияда-киши и в мыслях не было наставлять, читать нравоучения; посидит с зятем, выпьет стаканчик чайку, внуков приласкает; но с его появлением в доме кончались ссоры, мелкие и не мелкие, легче казались трудности.
Младшая дочь жила совсем рядом, да и сходить к ней пора: не больно, вроде, жизнь ладится - женщины у источника давно уж шептались об этом, но, как назло, их младшенькая жила в самом неподходящем месте, на горе; зимой ребятишки с утра до ночи оттуда не сходят - так раскатают - не дорога, а не поймешь что. Они и сейчас наверняка уж на горе - нечего туда и соваться... Аруз мысленно перебрала все дороги, ведущие к дочерям, и решила, что лучше уж ему не трогаться из дому: "Поскользнется, не приведи господи!" Однако она придумала, как поднять мужа с кровати: "Скажу, хингал готовить буду. Давай, дескать, иди за Казымом-Башкой, зови в гости! Враз поднимется! Его хлебом не корми, дай только с Казымом посудачить!.."
Довольная своей выдумкой, Аруз налила в миску воды, достала из сундука курут, положила отмокать и подошла к мужу. Подошла близко, а разговор завела издали.
- Меньшого-то у Казыма в Москву послали... - Издалека завела старуха разговор, издалека.- Поздравил хоть человека?
Зияд-киши открыл глаза, но вроде еще ничего не понял.
- Ты про что?
- Да про Казымова меньшого... Говорят, в Москву послали на учение. Как вернется, райкомом будет.
- Хм... - сказал Зияд-киши и снова закрыл глаза.
- Да будет тебе! Вставай... Я уже курут намочила. Хингал сготовлю. Сходи позови Казыма, посидите, потолкуете...
Зияд-киши открыл глаза.
- Хм! - повторил он и сел. - Я что, я мигом!.. Говоришь, в Москву?
- В Москву...
Зияд-киши встал, оделся. Жена полила ему теплой воды из кувшина.
- Что ж, если в Москву, так оно и выйдет... Кто в Москве учебу проходит, на низовую работу не ставят.
- У Башки, слава богу, все сыновья пристроены. Все в люди вышли, все при должностях.
- Да, - согласился Зияд-киши, - сыновья удались. А сам как ни тужился, шишка из него не вытужилась!
И снова Аруз порадовалась тому, что муж шутит. Насчет "аскала" она почти успокоилась, а вот дерево не шло у нее из головы, потому что знала она, что значит для старика это инжировое дерево.
Зияд-киши сел было пить чай, некоторое время молча глядел на еду, но, так до нее и не дотронувшись, накинул на плечи пиджак.
- Пойду взгляну!
Но на дерево Зияд-киши глядел недолго, сил не было на него глядеть.
2
Как всегда, весной первыми распустились ивы. Потом зазеленели миндаль, алыча, слива - одно за другим деревья покрывались листвой. Подошло время, и шелковицы выпустили на божий свет свои ворсистые, шероховатые листики, но инжировое дерево так и не распустилось... Зияд-киши хотел было спилить половину, - рука не поднялась. Тогда он решил - под корень! И пень выкорчевать: с глаз долой - из сердца вон! - но и этого не смог сделать. В эту весну у него не было ни сил, ни желания чем-нибудь заниматься...
Аруз не зря тревожилась, осколок в ту ночь все-таки стронулся с места, у старика теперь частенько прихватывало ногу... Но в прежние годы, хоть осколок и начинал гулять по ноге, Зияд-киши каждую весну справлял что положено; навозу одного столько, бывало, доставит из конюшни; нога волоком, а все равно: и деревья окапывал, и огород засевал... В эту весну он про навоз и не вспомнил; покопался малость во дворе, тут ковырнул, там царапнул; под фасоль начал землю готовить - бросил, помидоры сажать надумал, рассаду начал искать, да все больше у чайханы торчал, так что и с рассадой ничего у него не вышло... Навоз он на ишаке возил, теперь Аруз пришлось ведрами таскать. Она и огород перекопала, и грядки сама засеяла; ни зятьям, ни внукам даже намека не дала - не дай бог старика заденешь.
Ну огород, работа, бог с ними, а вот на улицу он зачастил - плохо. Зияд-киши прекрасно понимал, что для поддержания престижа человек должен лишь время от времени бывать на людях. Да и удовольствие это: принарядиться, расчесать бороду, неспешно пройтись по деревне, ты людям радуешься, и люди тебе радуются. Парни дорогу уступают, подростки встают, сигареты за спину прячут - лестно это... Красивый, осанистый, прибранный - на улице Зияд-киши чувствовал себя именно таким, и то, что женщины и ребятишки тайком поглядывали на него из-за калиток, было тому подтверждением.
В эту весну он без конца появлялся на людях, даже со счета сбился, и понял вдруг, что, без конца показываясь на улице, теряет что-то очень важное, очень ценное для себя, и тяжесть этой потери давила на него, как неподъемная ноша. Несколько дней Зияд-киши не выходил из дому - на ногу жаловался. Потом дней пять все собирался: торчал перед зеркалом, причесывался, усы ножницами подправлял, то с одного бочка, то с другого, и вдруг - как швырнет их в угол!
- Глаза б не глядели на эту морду!
Он понял вдруг, в чем дело, понял, чего боится. Осколок, с войны застрявший у него в ноге, медленно двигался к сердцу, у него все чаще давило в груди, но старик не на сердце жаловался, жаловался на свое лицо.
- Помру, что делать будешь? - спросил он жену, поднимая ножницы. Покойников-то не очень боишься?
- Забрал в голову! - не отвечая на вопрос, зачастила Аруз. - Толковать больше не о чем? А ну, подымайся! Детей проведай! Спятишь - весь день в постели валяться!
- Может, я, и правда, умом ослаб? А, жена! Возможное дело, годы-то мои какие!..
То, что муж ее и впрямь сдал, Аруз заметила как-то вдруг, утром, когда Зияд-киши с афтабой в руках вышел из уборной. Он словно в одну ночь ссохся, сгорбился, ноги что палочки... В этот день Аруз впервые сказала соседкам, что Зияд-киши заболел.
Но когда ее стали спрашивать, какая у него немочь, Аруз ничего не могла объяснить, потому что сама не верила, что такой несокрушимый мужчина пропадет из-за засохшего дерева.
- Ты хоть бы на волю вышел, на двор бы взглянул... Из-за какого-то поганого дерева помирать надумал!
Зияд-киши отмалчивался, когда жена заводила этот разговор, потому что смерть что ж, смерть от бога, она никого не минует, но сойти в могилу с тоски но засохшему дереву - это ему и самому казалось странным. И, наверное потому, что не было у него никакого желания умирать, старик все старался представить себе утро, одно из тех осенних утр, когда он вставал с постели бодрый, веселый, сильный, легкий, как ветерок, и шел к своему инжиру. Не получалось: как ни старался он увидеть дерево живым, плодоносным, оно возникало перед глазами иссохшее, мертвое, и пусто становилось у него в душе, и все вокруг было мертво и пусто. И не было в этой мертвенной пустоте ни утра, ни осени, ничего не было...
