Владимир Крупин - Событие, вписанное в вечность
Последняя вечерняя служба в деревянном храме была многолюдной. А когда стали разбирать, кто что понесет, тут уж было слез. Но храм же не закрывается, остается храмом, в нем будет воскресная школа, поэтому, когда сейчас подходишь к нему, он не смотрится сиротой.
Но какое же благолепие в возрожденном храме! Тут тоже лились слезы, но уже слезы трогательного умиления и радости. Певчие осваивали просторное по сравнению с прежним место, свечной ящик стал вместительнее. На чистых больших окнах белые ажурные решетки, новые аналои расставлены по стенам, на них иконы. В центре большущая пальма, будто тут и выросла. Перед нею распятие. Для пожертвований установлены пирамидки, на них надписи: "Спасите свою душу -пожертвуйте на храм". Неужели такая надпись не прошибет состоятельного человека? Душа-то и у него есть.
Хотя и тружусь в храме, так как постоянно бываю востребован батюшкой, но и дома стараюсь что-то сделать. Главная радость обстановки -- купил половики. Такую красоту жалко стелить на пол, обувь сама соскакивает с ног -- как можно ступить подошвой на красоту? Расстелил, сижу как на ковре-самолете и лечу от счастья.
Здесь время идет иначе. Успеваешь гораздо больше, чем в Москве, но все равно кажется, что мало успеваешь. Каждый приезд собираюсь и там, и там побывать, ступить в свои детские и юношеские следы, но приходится снова откладывать. В этот раз, конечно, главная занятость времени -- храм.
Новость -- наш универсальный Виктор дрогнул, не выдержал напора неумеренных похвал... и, как говорится, "Не вино меня сгубило, а "Будь здоров" да "Будь здоров"". Все обсуждают возможные сроки пребывания Виктора в нерабочем состоянии, но сходятся в одном: что не меньше трех дней. Да тут еще новое искушение, и очень серьезное: исчезли кованые гвозди для освящения престола. Их надо именно ковать, другие не годятся. Неужели кто-то куда-то использовал? Версию, что украли, никто не выдвигает. И в самом деле, желающих помочь по мере продвижения к великому событию все больше. Без конца что-то к чему-то прибивается. Уже, видимо, гвозди куда-нибудь забили. Выручает сварщик Евгений. Выспрашивает у батюшки размеры, выскакивает на улицу, тормозит пролетающий мимо мотоцикл, вскакивает на него и исчезает.
Ох, сколько же раз бедные женщины мыли пол -- и моют и моют. Положат выжатые тряпки, все старательно вытирают ноги, но ведь надо без конца за чем-то бегать в прежнюю церковь, носить воду, просто все время заходят любопытные, и не всегда православные, они ступают уверенно, креста на себя не кладут. Диву даюсь, в Москве бы такое пресекалось. Не пускали бы, да и все. Тут безропотно берутся снова за тряпку. Старушки, уже неспособные помогать, из церкви не уходят, сели поближе к огромной, чисто выбеленной печке и ведут разговор. Разговор один: "Слава Тебе, Господи". Да и остальные постоянно отрываются от трудов, смотрят на алтарь правого придела, Михаило-Архангельский, который освящать, на царские врата, на расставленные аналои с иконами, на подставки с цветами и тоже радостно и умиленно крестятся. Распятие убрано кружевами такой белизны, как облака над Фавором. И все уже прикладываются, припадают к ногам Спасителя. Убран и второй придел, будущее его освящение вернет ему имя Богоявленского. В нем будут крестить, в правом отпевать, а венчать в центральном, работа над которым еще впереди. Работы еще -- начать и кончить. Дал бы только Бог батюшке здоровья.
Слышен треск мотоцикла у самой паперти -- в церковь вбегает Евгений, держит в руках, в тряпке, горячие кованые гвозди. От восторга одна из молодых женщин, Лена, или Таня, или Света, мне их ни за что всех не запомнить, целует Евгения в щеку. Я боюсь, что такое возведение в героический сан может повести Евгения по следам Виктора. Батюшка рассматривает гвозди, уходит в алтарь, примеряет их и говорит Евгению, что тут надо убавить, тут прибавить. Евгений вновь кидается к мотоциклу.
В подсобке всех поят чаем. Перед чаем молитва. Некоторые деточки еще не могут правильно креститься. Их учат. Дети пьют вначале тихо, потом начинают обсуждать недавнюю работу, они перетаскивали кучу песка и глины. "Ну ты, блин, мне наваливал!"
Утро освящения тихое, спокойное. Береза, будто все тревоги остались позади, спит, положив на утренний воздух свои листочки. Вскочил я в рань раннюю, хотя батюшка велел только к семи. Обычно служба -- последование ко причащению, исповедь, часов с шести. Но сегодня много служб, основная -освящение престола, литургия, затем молебен. Не один я проснулся, под окнами идут знакомые женщины из церкви, все нарядные, с цветами.
А мне-то во что одеться? Вспомнил, как все пятнышки с моего рабочего пиджака после перетаски сейфов оттирали женщины. Они справедливо полагали, что выходец из народа, вернувшись в народ, должен выглядеть прилично. Помню, как огорчалась мама, когда я после института приезжал в какой-либо куртке. "Ой, женщины на работе говорят: что уж, он у тебя не может на костюм заработать?" -- "Да есть у меня костюмы". И вот я в следующий раз приехал показать, что костюмы есть. Прошелся по поселку. Да, видимо, забыл с кем-то поздороваться. Мама пришла домой и сообщила: "Женщины говорят: вот ведь как сын-то у тебя разгорделся, вынарядился, никого уж не узнает". Так что в деле одежды никому не угодишь. Но насколько я заметил, здесь женщины одеваются очень достойно: не крикливо, все к лицу. Увы, много брючных нарядов, увы, мало длинных, заплетенных в косы волос -- что ж, и здесь телевизоры, и здесь в киосках развратные московские издания.
Но что я об этом. Господи Боже мой, это же такое событие -- освящение престола, оно перекрывает все события текущей жизни: крики в Госдуме, конституции, визги эстрады, любые фестивали, смену партий, выборы любых президентов... почему так? Да потому что это все события временные, а освящение престола -- событие, вписанное в вечность.
День освящения! Сияет солнце, люди нарядные. Около храма чисто, зелено. Возбужденные собаки тут же. Но их гоняет пес Мухтар, который прибегал к церкви вместе с хозяйкой, приходившей помогать в уборке, и привык, видимо, считать, что церковь -- это объект, порученный ему для охраны. Людей он пропускал и выпускал, но собак всяких пород держит подальше.
Те же чугунные рифленые плиты, тот же мрамор плит перед папертью, так же бьется сердце, как в юности, когда шел сюда, в дом культуры, и надеялся встретить избранницу. И вот: гремела тут музыка -- сейчас молитвенное согласие церковного хора. Тогда читал наизусть стихи -- сейчас читаю молитвы.
Батюшка благословил читать покаянный канон и последование ко причащению. Надеюсь и сегодня причаститься. Вчера последнее причащение в прежнем храме, ныне первое в возрожденном. Наши певчие волнуются, сегодня будет петь церковный хор из Вятских Полян, есть чему поучиться. Уже приехал отец Алексий Сухих, протоиерей, любимый народом, очень много сделавший для восстановления памяти о репрессированных священниках, готовивший многие материалы к канонизации новомучеников. Он сегодня освящает семнадцатый престол. Всего будет семь батюшек, из них два монаха. Читаю, стоя на клиросе, ощущаю, как храм наполняется людьми, оживают подсвечники у икон, к свечному ящику очередь, подают памятки, или, как здесь говорят, пометки, о здравии и упокоении. После канона начал читать акафист Сладчайшему Иисусу. Чувствую, как напрягается внимание и благоговение, когда читаю: "Иисусе, сердца моего веселие. Иисусе, тела моего здравие. Иисусе, Спасе мой, спаси мя. Иисусе, Свете мой, просвети мя. Иисусе, муки всякия избави мя. Иисусе, спаси мя, недостойного. Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя... Иисусе, Свете святый, облистай мя. Иисусе, болезни душевныя и телесныя избави мя. Иисусе, из руки сопротивные изми мя. Иисусе, огня негасимого и прочих вечных мук свободи мя... Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя..."
Дочитал. Исповедь. Принимают несколько батюшек, ко всем очереди. "Мужчину, мужчину пропустите", -- слышу в свой адрес и подхожу к незнакомому батюшке. В чем каяться пишущему и говорящему человеку? Конечно, прежде всего в "языческих" грехах. Сколько же горя приносит нам этот вроде бы спрятанный за частоколом зубов наш маленький враг! Нет, я бы скорее хотел онеметь, нежели ослепнуть или оглохнуть. Все тяжелее говорить, и все более хочется молчать. А молчать не выходит, жизнь втравливает. Но и кроме грехов многословия, лжи, клеветы, осуждения полно всяких. Когда отступают от человека явные грехи, появляются новые, утонченные, мысленные. Летят из прошлого в тебя камни, цепляются воспоминания, всплывают обиды, кому-то нанесенные... Да, до последнего издыхания не отойдет от нас враг нашего спасения, потому и молим, чтобы Господь до последнего издыхания сподобил нас причащаться святынь во оставление грехов и в жизнь вечную. Вятские батюшки так принимают исповедь, что из камня исторгают слезу. Помню, давно исповедуясь на великорецком крестном ходе, я сказал батюшке фразу, которая мне казалась совершенно искренней и выстраданной: "Я понимаю свою греховность, осознаю свои грехи и каюсь в том, что плохо и мало борюсь с ними". Батюшка, высокий, худой, сказал резко: "Осознаешь? Да если б ты осознавал, ты тут у меня бы уже головой бился, рыдал бы уже".
