Владимир Мощенко - А мальчик действительно был
Меж тем НЛО никуда не девалось. Нижняя часть его знай себе вертится правда, очень медленно.
"А где Датико?" - думает Крыгин. "Ауди" - вот она, на встречной полосе стоит.
Самого же шустрика нет. "Может быть, - думает Сергеич, - он к Элен подвалил?"
Но ошибся: его барышня была одна.
Улыбается, руки тянет, как Даная, которую какой-то чокнутый серной кислотой изуродовал.
- Сергеич, - говорит, - я рада тебе.
Ну и дела. Славик по-немецки чешет и синхронно переводит, а Элен на комплимент сподобилась. И кому - своему извозчику!
- Сергеич! - повторяет она и снова руки тянет к нему.
- Сударыня... - пытается он привести ее, так сказать, в чувство. - Я же вдвое старше вас. Да погодите, Элен! Что ты вытворяешь!
- Какие твои годы! - не соглашается она. - Ты же артиллерист. И не Элен я вовсе, Алевтина я. Ну, иди ко мне, иди ко мне, покажи, как ты умеешь девушек целовать.
Сумочку свою, которая с Елисейских полей, на коврик бросила, принялась стаскивать с себя платьице.
- Я не из журнала "Плэйбой", - говорит Крыгин. - Нечего передо мной оголяться, демонстрировать себя. Я шоферюга на подряде. Вас обслуживаю. Давайте я лучше Датико Гогоберидзе разыщу.
Она на своем стоит.
- Ты же обо мне на Пушкинском перевале мечтал - ну, о такой точно, как я.
Когда у вас учения были и когда ты в походной офицерской палатке все уснуть не мог, кого ты видел? Разве не меня? Разве ты и не женился из-за того, что такой, как я, не нашел? И маялся потом, наволочку грыз... Иди ко мне, голубчик...
- Ну да, - говорит Крыгин, - "ночевала тучка золотая на груди утеса-великана"!
Как там далее? "Но остался влажный след в морщине..."
И опять за спиной его тот, очень странный, голос раздается:
- Зря ты упрямничаешь, Сергеич.
- Да не упрямствую я.
- Упрямничаешь, - укоряет Матрена Селиверстовна. - Ты должон отозваться на ее страсть. За любовь в ад не попадают.
- Так она завтра все забудет.
- Не забуду! - кричит фотомодель. - Век не забуду!
Матрена Селиверстовна целую минуту смотрит на нее, пожимает плечами с сомнением и продолжает свои увещевания:
- Ну и забудет - ну и что? Сам человек и то в прозрачное облачко при конце превращается, а что уж здесь толковать про любовь, когда красота подвернулась. Надо принимать ее да еще и дорожить ею, покудова есть. Это же промысел небесный. С красотой, сыночек, спор краток. Ой как краток!
- Слушай, Сергеич, что тебе мудрые люди говорят, - наставляет Крыгина Элен.
И он догадывается, почему ей так много пообещали за снимок на обложку журнала. Такое не часто увидишь.
Слова же Элен прорываются сквозь шум, который все нарастает и нарастает. Еще бы не шуметь. Над соснами, представьте себе, висит в воздухе мальчик. Весь серебряный. Вы, однако, возьмите в расчет то, что это описание вздорное: у Сергеича и слов таких нет, чтобы передать увиденное. Может, это и не мальчик - ему так показалось тогда.
От огромного летательного аппарата к нему стало тянуться что-то наподобие дорожки из бледно-фиолетового мерцающего света.
Все притихли, дышать перестали.
И только Славик промолвил в этой глубочайшей тишине:
- "Was wahr in dir, wird sich gestalten das andre ist erbamlich Ding." - "Что истинно в тебе - получит образ, а остальное - достойная презрения вещь".
Но на этот раз, конечно, аплодисментов не было. На Славика никто даже и не посмотрел. Все взгляды, как вы понимаете, были устремлены на серебристый шар, в котором парил мальчик, спокойно дожидаясь протягивающейся к нему бледнофиолетовой дорожки. От него исходило сияние совершенства, хотя он, может быть, закончил лишь первый свой класс - и не где-нибудь, а на нашей Земле, где холод и голод, взрывы и заложники, тонущие "титаники" и падающие "боинги", морги и аборты... А где находится эта школа - кто ответит?
- Много чего нам неведомо, - прошептала Матрена Селиверстовна. - И ведомо никогда не будет. На то воля Господня.
Мальчик дождался мерцающей дорожки, которая докатилась до него, вышел из серебристого шара и, как показалось Крыгину, бросил прощальный взгляд на высокие переделкинские сосны, на купола храма Преображенья. Он направлялся к тем, кто прилетел за ним из немыслимой дальней дали, потому что соскучился по нему, но как бы медлил: наверно, хотел что-то сказать напоследок. Однако, может быть, даже у них не существует такой возможности, чтобы при расставании высказаться на всю катушку. Даже у них.
Пассажиры из автобуса, а вместе с ними и Элен, уже конечно одевшаяся, стали махать мальчику, он же вознесся по фиолетовой дорожке к темному днищу НЛО - и...
словно его и не бывало.
Космический корабль вздрогнул, нижняя его тарелка завертелась намного быстрее, а уж огоньки на ней вспыхивали, как лампочки на новогодней елке. Корабль постепенно втянул в себя зеленый свет, после чего рванулся в направлении Солнцева и луны. Тут его и не стало.
Все чувствовали себя, как зрители в кинотеатре, когда рвется лента, а люстры в зале по вине киномеханика не зажигаются. Округу обступила темень. Надо было привыкать ко всему прежнему.
- Как вы там, Матрена Селиверстовна? - спрашивает Крыгин.
А на кой спрашивает? Ну, честное слово, был же уверен: не отзовется она.
Запамятовал разве: 1918 - 1978? А женщина она мудрая. С красотой, говорит, не поспоришь.
- Ты кого зовешь, генацвале? - слышит он голос Гогоберидзе.
Прежде чем ответить, подходит поближе к ограде, к дешевенькому памятнику, на котором теплится такой уже понятный ему, бесхитростный взгляд.
- А, дорогой Датико! - говорит потом. - Матрену Селиверстовну я зову.
Нереальная это особа. Или не для нас реальная.
- Слушай, она не оттуда? - И он ткнул пальцем в небо. Может, на НЛО намекал.
- А почему ты так решил?
- Клянусь мамой, они меня похищали!
А ведь и верно: шустрик этот где-то пропадал.
- И что они с тобой делали?
- В мозгах моих ковырялись. Через меня, понимаешь, вышли на дедушку моего отца, на батоно Якова, который когда-то в Кутаиси жил. Говорили мне, что чудак он был, изобретатель. Два портрета на картонках от него остались. А тут, генацвале, вижу его совсем молодым. Вижу еще Риони, вижу Белый мост, а на мосту - наш дорогой Яков Луарсабович Гогоберидзе. И он меня видит; "Датико!" - говорит и ведет в тенистый сквер, в Чайный Домик, угощает там аджарскими хачапури и чашкой "голубого кофе" (так он сказал, клянусь). За соседним столиком - девушка, тоже кофе пьет, и тоже голубой, перелистывает французский томик... Потом мы с батоно Яковом заходим в книжный магазин Оцхели, и он берет с прилавка две толстые книги. "В них я найду свое будущее! - говорит. - И не только-свое!" Вот из-за этих книг, по-моему, и рылись у меня в мозгах. Уже всего и не помню. Я как будто бутылку чачи выпил.
Датико хватается за голову - и вдруг как заорет:
- У меня волосы появились... Клянусь мамой! Какие густые!
- Вот это да! - говорит Крыгин. И быстро добавляет тут же: - Рот открой пошире.
Этот трахнутый без лишних вопросов пасть и разинул. А Сергеич охает и ахает.
- Так и есть. Зубки-то у тебя теперь здоровые. Все до единого.
- А коронки?
- Нету их. А зачем они тебе?
- Слушай, кацо, по этому случаю пир устроим. В "Арагви" пойдем - я угощаю.
Девушку твою пригласим.
- Некогда девушке! - вмешивается в разговор Элен - гвоздь сезона и хозяйка Крыгина. - Давно пора ехать. Ведь сколько проторчали!
Я гляжу на часы - батюшки светы! Когда мы Датико отшивали, было 22.30.
Тютелька в тютельку. А сейчас - 22.37. Всего-то! Вот так.
- Не переживай, красавица, - успокаивает Элен Датико. - Я не задержу, следом за вами поеду.
Он оборачивается, а новенькой его "ауди" нигде не видать. Это для него штука, как говорил товарищ Сталин, посильней, чем фокус с зубами и волосами.
- Где машина?! - кричит.
Полиглот Славик - тут как тут (пассажиры его еще не полностью заняли свои места).
- Твоя машина исчезнуть никак не могла. Физически.
- Зачем так говоришь? - обижается Датико.
- А все машины, пока НЛО над нами было, не двигались.
- Он прав, - поддерживает Крыгин Славика. - Моторы тогда заглохли. - И уже Славику объясняет кое-что: - Этого господина пришельцы похищали, ковырялись у него в мозгах.
Но Датико не обращает внимание на эти объяснения - и давай повсюду рыскать, жаждет "ауди" свою отыскать. Что ж, его понять можно.
- Ну что, - говорит Сергеич Славику, - будем прощаться?
- А то как же. Когда еще свидемся...
- Ты бы по-немецки мне чего сказал...
- Издеваешься? - вскипает он. - Я и русский-то на тройку не знаю. Диктанты с ошибками писал.
- Тогда, - говорит Крыгин, - привет.
Он заскакивает в кабину и берет под козырек.
Колонна машин снова как бы вздрогнула, и ожила, и повеселела. Ну, и засигналили все, конечно.
Элен спрашивает:
- Успеем?
- Лишь бы затора не было, а я не подкачаю.
Они проскакивают переезд, мчатся к кольцевой дороге.
Надо же: "Что истинно в тебе - получит образ, а остальное - достойная презрения вещь"! Но что же в нас истинно? Крыгин забыл поинтересоваться у Матрены Селиверстовны. Уж она бы ответила.
