В Слепцов - Спевка
- Вот ведь вам что хочешь толкуй - вы всё свое. Стыдитесь! Кажется, не маленькие; пора бы понимать. Ведь у вас свои дети есть. Им еще простительно, - продолжал регент срамить басов, указывая на дискантов.
Кустодиев что-то заворчал.
- Что-с? Ну-с, опять сначала! помните, что я сказал: говорком, баса, не рубить, не рубить! - кричал регент, когда певчие снова начали "верую".
- Павел Иваныч, что вы рычите? Кого вы хотите испугать? Митька, не гнуси!
"...бога истинна от бога истинна, рожденна, несотворенна..."
- Legato * оттяни! Брось! Бас, расходись! Павел Иваныч, трубой!.. "Им же вся бы-ша-а!.." Что ж вы стали? Ах ты боже мой! Что мне с вами делать? А глядите же, глядите сюда! На мне ничего
__________
* Legato - связно (ит.).
не написано...- кричал регент, отчаянно тыкая пальцем в ноты.
Певчие уныло смотрели на него; вновь поступивший альт, бессмысленно вытаращив свои косые глаза, пугливо приседал и прятался за других. Регент начинал горячиться. В это время кто-то из дискантов дернул другого за ухо, и вследствие этого между ними сейчас же началась ссора.
- Иван Степаныч! - жаловался один из самых задорных, - с Митькой петь нельзя, он все сопит-с.
- Митька!
- Чего изволите?
- Ты что делаешь?
- Я - ничего-с, - отвечал новый альт.
- Я те дам - ничего. Стань сюда! Ты у меня будешь баловаться. О господи! Вот мука-то! Зачем вы сюда ходите? А? Скажите на милость! Хороводы водить - сели девки на лужок? Ах, боже мой! Петька, сыщи трубку!
Регент опять начал ходить по комнате и взъерошивать себе хохол. Дискант бросились за трубкой и по этому случаю опять устроили драку; остальные певчие разбрелись по комнате.
- Полоумный черт! - ворчал про себя шершавый бас, свертывая из нотной бумаги папиросу. - Право, черт. Что выдумает!..
В углу сели два баса и один тощий, чахоточный тенор.
- Я, братцы мои, - говорил один из басов, - нынче четыре службы отмахал. Вот как! В горле даже саднит. Как драл, то есть ни н что не похоже. У вздвиженья у ранней пел; там отошлая к успению: Милость мира еще захватил. Потом позднюю у знаменья да на похоронах апостола читал. К знаменью пресвятыя богородицы очень уж Кузнецов просил. "Приходи, говорит, беспременно: мы дьякона допекаем; пособи!" ну, и допекли же мы его. То есть так мы этого дьякона разожгли - мое почтенье! Он выше, а мы ниже. Он, знаешь ты, старается вонмем повыше взять, чтобы евангелие не с октавы начинать, потому голосишко плохонький, а мы как хватим слава тебе, господи целым тоном вниз, он и сел. "Во время о..." - и подавился. С первого слова задохнулся как есть. А Кузнецов, черт, стоит, богу молится, точно не он; так-то усердно поклоны кладет. Я просто чуть не лопнул со смеху. Батюшка гневается... Боже ты мой! Дьякон после евангелия пришел на клирос и говорит: "ну, уж, говорит, дай срок: я тебе механику подведу". А что он ему сделает? Наплевать.
- Что ж батюшка-то смотрит? - спросил чахоточный тенор.
- А ему что? Он говорит: я, говорит, за этого дьякона никогда заступаться не намерен. Ну, значит, и валяй!
У окна еще одна кучка. Несколько человек обступило одного тенора и расспрашивает его о похоронах.
- Ну, что же, весело было?
- Что и говорить.
- Чайных-то много ли дали?
- Что чайных? До чаю ли тут! Купцы сначала всё сидели так, смирно, всё больше про божественное, о смертном часе всё рассуждали, а потом это как набузунились, - бабы-то, знаешь ты, по домам разошлись, - купцы сейчас в трактир; и нас туда же - песни петь. Что тут было! Ах! То есть, я вам скажу, не роди ты мать! Мальчишек даже всех перепоили. Одной посуды что побито страсть! А сирота-то, сирота, что после купца покойника остался, - с горя да в присядку. "Валяй, кричит, барыню! Вот, говорит, когда я праздника дождался!.." Всю ночь курили; "преподобную матисивуху" раз десять заставляли петь. Нынче утром в осьмом часу домой вернулись. Вот мы как!
- Да, брат; это похороны, - не без зависти заметил один бас. - Это не то что как на той неделе мы чиновника венчали. Эдакая подлость! Только успели вокруг налоя 3 обвести, сейчас спать. Скареды-черти! Хоть бы по рюмочке поднесли; даже на чай не дали. Сволочь!
- Как вам не стыдно! - срамил между тем регент одного тенора. - Вы, кажется, не в кабак пришли: не можете себе пуговиц пришить, спереди всегда у вас расходится...
- Ну, по местам! По местам! - снова раздается голос регента, кончившего распекание. - Куликов! "Тебе поем". Дишкант, не шуметь!
Певчие опять стали в кучу; регент сел за фортепьяно.
- До-ми-ля. Pianissimo * . Раз!
- Те-бе по-ем, те-бе бла...
- Стойте! сколько раз мне вам повторять? Что вы делаете, а? Что вы делаете? я спрашиваю. Скворцов, что вы делаете?
Скворцов задумался.
__________
* Pianissimo - очень тихо (ит.).
- Как что? Пою-с.
- Что вы поете?
- Тебе поем-с.
- А я вам говорю, что вы дрова рубите.
Скворцов улыбнулся.
- Что вам смешно? Смешного ничего нет. А за жалованьем кто первый? Вы. Э-эх, дроворубы! Сколько раз говорено было: тенор, не рвать! Нежнее, вполслова бери: ве-ве-фо-фем, ве-ве-вла-во-фло-фим... А то: теб-беб поем теб-беб... на чт это похоже? Опять сначала! "Тебе благодарим" - тенор, капни и уничтожься! Альт, журчи ручейком! Дишкант, замирай!
Наконец пошло дело на лад: бас не рубили, дискант замирали, журчали альт, тенор капали и уничтожались, регент аккомпанировал. Вдруг среди пения раздался щелчок по лбу одного из альтов за то, что он сполутонил и плохо журчал; но это нисколько не помешало пению. Альт заморгал только глазами и сейчас же поправился.
- И молимтися, боже наш... - ревели баса, делая свирепые лица.
- Бо-же, на-ха-хаш, бо-жхе нх-а-аш...- выделывали тенор, закидывая головы кверху и виляя голосом, точно хвостом.
- И-мо-лим-ти-ся бо... - гремел как труба шершавый бас, злобно ворочая белками и как будто собираясь растерзать кого-то.
В это время постучали в дверь; пение опять приостановилось.
- Кто там еще? - закричал регент, недовольный тем, что ему помешали.
Вошел дьячок, плотный, небольшого роста человек лет сорока пяти, в долгополом сюртуке и с бакенбардами, которые шли у него вокруг всего лица, как у обезьян старого света.
- Мое вам почтение, - говорил дьячок, медленно кланяясь.
- А! Василь Иванычу! Прошу покорно садиться. Трубочки не прикажете ли? - говорил вдруг захлопотавшийся регент.
- Ничего, не беспокойтесь; у меня цигарки есть. Я вам, кажется, помешал?
- Нет, это мы старое проходили, чтобы не забыть. Садитесь, Василь Иваныч. чайку не угодно ли? Я сейчас велю. Это у меня живо.
Регент отворил немного дверь в спальню, просунул туда свою голову и, прищемив ее дверью, сказал вполголоса своей жене, лежавшей на кровати:
- Василь Иваныч пришел. Сама посуди! Нельзя же.
- Да, ты вот еще двадцать человек назовешь сюда, и пой всех чаем, отвечала она.
- Я не звал; он сам пришел.
- Ну, ну. Ступай уж!
- Так сделай же милость!
- Разговаривай еще!
- Ну, не буду, не буду.
И регент вошел в залу.
- Ну-с, почтеннейший Василь Иваныч. Так как же-с? - сказал регент, садясь подле дьячка.
- А ничего-с. Все слава богу, - отвечал дьячок и кашлянул.
- Так трубочки не угодно?
- Нет-с, благодарю покорно.
- Да, да, вы не курите. Цигарок-то у меня нет. Ах ты, досада! Как здоровье супруги вашей? Деточки как?
- Слава богу.
- Ну и слава богу. Батюшка как, в своем здоровье?
- Батюшка-то? Да уж они обыкновенно...
- Нездоровы?
- Вот этим местом жалуются, почему что как служба очень затруднительна, ну и опять лета.
- Так, так; лета не молоденькие. Да, жалко, жалко.
Регент и гость замолчали.
- Да не прикажете ли водочки? - неожиданно спросил регент.
- Что ж? Нет-с, благодарю покорно.
- Ну как угодно. А то послать?
- Зачем же-с... хм, беспокоиться?
- Что за беспокойство? Так я пошлю.
Дьячок откашлялся так, как будто в горло ему попала крошка, и стал внимательно осматривать потолок.
- Фекла! - нерешительно закричал регент. Ответа не было.
Несколько минут продолжалось томительное молчание. Тенор и бас осторожно усаживались по стенке, в спальне сердито трещала кровать; мальчишки шептались в передней. регент смотрел на дверь, но, видя, что кухарка нейдет, сказал про себя: "Что ж это она?" - и пошел в спальню. Там опять начался разговор вполголоса.
- Да ты пойми! - говорил регент своей жене, стараясь растолковать ей необходимость послать за водкой.
- Нечего понимать. Я знаю, ты рад со всяким пьянствовать. Что ты из меня дурочку-то строишь?
- Тише! Да где же я строю? Ты пойми, что моя репутация от этого может пострадать.
- От водки-то? Как не пострадать. Ступай, ступай!
- Ну, Машенька; ну будь же рассудительна!..
В то же время в зале дьячок покровительственным тоном и отчасти в нос говорил певчим, ни к кому в особенности не обращаясь:
- А что, погляжу я, нынче куды как стали петь мудрено. Иной раз этто слушаешь, слушаешь: что ж это, мол, господи! Неужели ж это церковное пение? оказия!
