Алексей Смирнов - Ангел катафалка
Итак, я ослабил хватку, но полностью не устранился. Я продолжал наблюдать, фиксируя увиденное автоматически и лишь вздрагивая временами от сонного лая из-под нахлобученной шапки. Любопытство постепенно угасало. Только однажды зажглось оно с прежней силой - в тот день я впервые узрел больничного Харона облаченным в белые одежды - халат, то есть, - и эта форма заметно его возвышала. Прозектор пришел в отделение хирургии, захватив с собой санитара-подручного. Он пустил помощника вперед, точно пса, а сам стоял, как всегда, неподвижно, с разинутым ртом. Санитар, искательно вскинув брови, подался вперед, поднял и свесил на уровне груди кисти и крадучись, на цыпочках, пошел к хирургу, как раз выходившему из перевязочной. Тот, увидев, кто к нему идет, строго нахмурился и яростно замахал скрещенными над колпаком руками. Дескать, сегодня - пусто. Санитар немедленно остановился, выставил ладони в молчаливом понимании и начал пятиться - все так же, на цыпочках, походя со стороны на длинного гада, без лишних вопросов согласного повременить с визитом. А его хозяин с тем же безучастным видом, присвистывая с каждым вдохом-выдохом, побрел куда-то в сторону, где, наверно, в дальнейшем заблудился - не знаю, по пятам я за ним не ходил.
Вот все, пожалуй, чем можно было предварить мой краткий отчет о последнем ночном дежурстве. Мой кабинет расположен на первом этаже, неподалеку от приемного покоя; справа и слева от него находятся помещения для вспомогательных служб, частично оборудованные под лабораторию для экспресс-диагностики. Обычно в ночные часы они никем не заняты, но на сей раз все сложилось иначе. В течение дня, мотаясь взад-вперед по коридору, я мимоходом отмечал, что в соседней, правой комнате кто-то есть, но значения этому не придал. Вообще, мне давно стало ясно, что чем меньше вникать в больничную повседневность, тем полезнее выйдет для здоровья. Так что я и не вникал, пока уже ближе к вечеру соседняя дверь не отворилась и из-за нее не выполз, щуря заспанные глазки, прозектор собственной персоной. От неожиданности я споткнулся, но сразу взял себя в руки и небрежно кивнул ему на ходу, чего он, по-моему, не оценил, стоя на пороге и пялясь на меня. Возможно, он просто не умел здороваться - если вообще знал, что это такое. В том, что он торчит в лаборатории, когда на дворе уже сумерки, не было, честно говоря, ничего удивительного. В конце концов, у него могли быть какие-то дела. Но он не ушел и позже - я это понял по слабым отзвукам его жизнедеятельности, слышным из-за стены. Впрочем, навряд ли скрывалась загадка и здесь - кому-кому, а мне ли не знать, что работа бывает и ночной. Однако в целом его присутствие плохо увязывалось с привычным жизненным укладом ночной службы. Мне он не мешал нисколько - напротив, я был даже рад, и вот почему. Несколькими днями раньше в моем кабинете испортилась проводка. Прислали электрика; тот долго возился, уродуя стену, но в итоге все исправил и заменил розетку. После его работы в стене осталось отверстие, розеткой прикрытое не полностью. Что-либо сквозь него разглядеть было делом невозможным, а вот услышать - пожалуйста. Поэтому я пришел в доброе настроение, так как страдаю бессонницей, а тут подвернулось развлечение. Конечно, я не ждал, что моим ушам откроются сокровенные тайны и я так с ходу узнаю о прозекторе нечто сногсшибательное, но все-таки мне улыбнулась удача, и я не собирался упускать такой удобный случай.
На протяжении вечера наши с ним пути пересеклись еще несколько раз - то он выходил, то я возвращался, и он теперь знал, что нынче ночью, против обыкновения, он будет не вполне одинок и его соседом, отделенным лишь тонкой стеной, окажусь именно я. Это знание никак не отражалось на его лице. Что ж, посмотрим, - так я думал, запирая дверь на задвижку и стеля постель. Увидим, чем ты дышишь, несчастный клоп. Я лег и умышленно долго и громко скрипел пружинами дивана, дабы прозектор уверился, что я сплю и можно не осторожничать. Я ворочался примерно с полчаса, пока не решил, что достаточно и можно превратиться в слух.
Спешить было некуда - сперва я просто лежал, прислушиваясь к тишине в соседней комнате. Время от времени я различал шарканье шагов, слабое постукивание, какие-то другие звуки - и это мне наскучило. Я тихо встал и, не надевая обуви, в носках подкрался к розетке. Приложив к ней ухо, я застыл и даже прикрыл глаза, чтобы ничто постороннее меня не отвлекало. Но мне пришлось пережить разочарование: я не услышал ничего нового. Звуки - те же, что и прежде, - сделались чуть четче, и только. Того, чего я ждал негромкого монолога, рассказа самому себе о важном и неважном - я не получил. Мне хотелось обругать себя последними словами - видел бы кто меня со стороны! Выждав еще немного, я беззвучно сплюнул, выпрямился и той же неслышной поступью вернулся на диван. Мне пришло в голову, что так недолго рехнуться и самому. Тратить время на этакую чушь! От стыда к моим щекам прихлынула кровь, и я отвернулся от стенки, не желая больше иметь ничего общего ни с ней, ни с тем, что за ней.
Я уже засыпал, когда легкий шорох заставил меня сесть. В кабинете было темно, но я не задергивал шторы, и многое оставалось видным в свете больничного фонаря. Шорох повторился - мне показалось, что кто-то царапает стену. Я пригляделся: что-то длинное, черное осторожно вылезало из дырки, оставленной нерадивым трудягой. Сердце прыгнуло, я похолодел. Не в силах подняться, я величайшим усилием воли вытянул шею и различил тонкий прутик, веточку, просунутую ко мне из соседней комнаты. Слегка поерзав, прутик робко продвинулся еще на пару сантиметров и остановился. Ничто на белом свете не смогло бы заставить меня прикоснуться к этой штуковине. Я молча ждал, но больше ничего не происходило. Я вжался в угол, натянув одеяло по горло - на взводе, в любую секунду готовый кричать и бежать куда попало. До меня вдруг дошло, что мне передают сообщение - посредством просовывания прутика в узенькое отверстие. Мой сосед испытывал желание что-то сказать мне, и не придумал ничего лучше, потому что не мог. Его непостижимая логика находила подобные действия вполне естественными, более того только так, и не иначе можно было выразить суть дела. В его представлении между содержанием и формой выражения не было никакого противоречия. Или то вовсе не он? Но кто тогда? Я вцепился в одеяло еще сильнее, не отводя взгляда от розетки. Я просидел так всю ночь, боясь шелохнуться и отчаянно прося у небес, чтобы до восхода солнца не привезли какого-нибудь окровавленного пьяного дегенерата и мне не пришлось к нему выходить. Я почему-то опасался, что прозектор караулит меня за дверью, а прутик удерживает кто-то второй, и лучше не выяснять, кто конкретно.
При первых знаках пробуждения жизни - звяканьи ведер в коридоре, хлопаньи дверей и шуме мотора, я опрометью вылетел из кабинета, одевшись кое-как. Час был ранний, и мне пришлось без дела слоняться по этажам, изображая занятость. Когда больница наполнилась людьми и ожила бесповоротно, я вернулся и увидел, что прутик исчез. За стеной царила тишина - было ясно, что там никого нет.
Не слишком богатый, я впоследствии все же предпочел тратиться на билеты, ездить на службу поездом и избегать катафалка. Отказ от дежурств нанес моему кошельку еще одну брешь, и мне волей-неволей пришлось умерить кое-какие аппетиты.
27 апреля 1997
