Андрей Савельев - Ученик Эйзенштейна (фрагмент)

-- Чем же он занимается? -- ревниво поинтересовался бедолага Карандышев.

-- По хозяйственной части.

Эйзенштейн догрыз яблоко. Рассеянно вертел огрызок.

-- В следующий раз принесите мне бумаги, Володя. -- Он кивнул на столик. -- Впервые за сорок восемь лет у меня появилась возможность осмыслить происходящее. Понять, зачем и как я жил. Разобраться в собственных поступках. Знаете, что я понял? Что ничего не понимаю. Снял десяток фильмов, но по-прежнему глуп, как мальчик из города Риги.

И тут дед почувствовал, насколько сильна его привязанность к мастеру. И, с ужасом глядя на воспаленное болезнью лицо, подумал, что видит его последний раз. Голос дрогнул:

-- Сергей Михайлович...

Эйзенштейн повел себя странно. Он закрыл глаза, проявляя нечеловеческую усталость.

-- Идите, Володя, -- сказал тихо. -- Идите, пока петух не пропел.

* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *

1

Счастье актерской профессии заключается в отсутствии рабочих и выходных дней. Театр -- это второй дом. Конечно, если ты настоящий актер, а не наивный человек, решивший сделать сцену источником заработка.

По воскресеньям Шурочка убегала, целуя спящего мужа. Калиненко чмокал губами, то ли отвечая на ласку, то ли видя гаремное сновидение.

В одно из воскресений его потревожил дверной звонок. Хмурясь, Калиненко открыл. На пороге светился молодой человек незнакомого вида. Всех незнакомых директор мгновенно зачислял в разряд поклонников актерского таланта жены.

-- Голицына в театре, -- сказал он. -- Все вопросы решать в гримуборной.

-- Мне Голицына пока ни к чему, -- ответил незнакомец. -- С Калиненко хочу беседовать.

Двоеженец невольно посторонился, приглашая гостя в комнату с поэтически незастеленным альковом.

-- Младший лейтенант Юрий Никитин, -- продемонстрировал корочку незнакомец.

-- Очень приятно, -- сказал Калиненко, испытывая чувства прямо противоположные радостным.

-- Кем вам приходится Голицына Александра Валерьевна?

-- Законной женой.

Лейтенант смущенно потупился.

Калиненко отдернул кончик покрывала:

-- Присаживайтесь.

-- Спасибо, я так... Вы брюки наденьте.

Калиненко увидел футбольные трусы. Запрыгал по комнате, стараясь попасть ногой в штанину.

-- Голицына законная? -- уточнил лейтенант.

Раньше понятие возмездия ассоциировалось у матроса с палубой корабля, разбитого бурей. Теперь с Юрой Никитиным.

-- Да.

-- А Бурлакова, уроженка Гомеля?

Хрупкая надежда, что лейтенант зашел попить чаю, разбилась.

-- И Бурлакова законная.

-- А две жены, -- констатировал Юра, -- есть признак анархии половых связей. Собирайтесь, внизу машина ждет.

-- Записку можно оставить?

-- Жене, что ли?

Калиненко согласно кивнул.

-- Какой именно? -- поинтересовался лейтенант, будто это имело значение.

-- Голицыной.

-- Интимностей не пишите, -- сказал Юра. И объяснил: -- Я прочесть обязан.

"Шурочка, -- накорябал завмаг, -- я уехал в срочную командировку. Обед приготовь сама. Твой муш -- объелся груш".

-- Муж через "ж" пишется, -- поправил Юра. -- Грамотей.

ЭПИЛОГ

Я много раз пытался досмотреть фильм "Падение Берлина". И ни разу моя попытка не увенчалась успехом. Я выдыхался под конец первой серии. Меня терзало сожаление, что вместо деда Адольфа играет другой актер. Справедливости ради надо заметить, актер хороший. Но дед мне по причине крови нравится больше.

1948-й был самым ужасным годом для деда. Его таскали на Лубянку. Интересовались Калиненко, Голицыной, Чиковани. Поскольку дед имел к ним прямое отношение, то возникала проблема соучастия. Бабушка, знавшая о гибели влюбленных, молчала. Дед так и не узнал, каким образом очутился Калиненко возле театра. Очная ставка с Юрой Никитиным не прояснила ему этого вопроса. Лейтенант держался с редким достоинством. Именно его упорство спасло деда. Впрочем, Юра и сам не понимал, при чем здесь худенький человечек маленького роста.

Я часто думаю, что Бог соблюдает справедливость на этой земле. Правда, это не всегда получается. В случае с дедом получилось. Спасибо. С другими бывало много хуже и за меньшие проступки.

Говорят, что, умирая, дед вдруг рассмеялся. Встревоженная мама склонилась над ним.

-- Таня, ты когда-нибудь пробовала гулять в ластах? -- спросил дед.

Остались фотографии. Деда плохо видно. На фотографов ему тоже невезло.

Его часто вспоминают мама и бабушка. Доказывая истину -- человек нужен только своим родным. А больше никому. Раньше эта мысль приводила меня в отчаяние. Я претендовал на внимание соседей по улице, имея в перспективе Америку и телевизионный экран.

Последнее время я думаю о деде. Человеке, который не добился славы. И отошел в сторонку. Когда родилась мама, вообще бросил театр. И больше не возвращался. Работал на радио, каким-то помощником режиссера.

Умер тихо. Безмемуарно. И Хрущев не топал на деда ногами. Потому как не догадывался о его существовании.

Он мне часто снится. Черты немного размыты, как на плохих фото. Что-то пытается сказать.

И я жалею, что у меня такой плохой слух.