Наталья Рубанова - Люди сверху, люди снизу
- Однако здравствуйте! - снова сшивает она грязные строчки жемчужными своими буковками (perle!), нанизанными на материю, из которой шьют хлопья Раскаленной-Иглой-Обожжешь-Пальцы. - Я вам рада. Я к вам пишу, чего уж теперь отнекиваться! И, хотя никто понять меня не может, а рассудок давно изнемог, предлагая молча гибнуть, я кричу громким шепотом: "Здравствуйте, господин Эй! Здравствуйте, бледи Гамильтон! Вы не помните, где оставленное вами счастье? Уж не в этой ли дырке ли от бублика?" - трясет бубликом, распугивая персонажей.
Новый абзац.
...Наша Аннушка тем временем пока ничего не знает о возрасте и социальном статусе или только догадывается об оных; не знакома птичка и с фольклором. Аннушка смотрит в голубое небо, мечтая поскорее вырасти. Зачем? Как это, зачем! Какой смешной, какой глупый, прям-таки детский вопросик! Неужели надо объяснять? Ну, так и быть... Она соглашается, она учится формулировать, вот прямо сейчас и учится, давайте послушаем, устами ребенка: "Когда я вырасту, я стану жить в Москве. У меня будет много друзей, большая квартира и какой-нибудь хороший дядя. Он меня любить будет, платья покупать красивые. И туфли, и помады. Да, а еще зонтик. Такой прозрачный, с длинной ручкой. Мы с ним по Москве гулять будем, на Красную площадь пойдем. Он мне цветы подарит и мороженое, и мы зайдем в большой стеклянный магазин и купим чего захотим, вот, а потом у нас родится ребеночек, да, обязательно родится ребеночек, он будет маленький-маленький, хорошенький-прехорошенький, а еще будет кошка, собака и рыбки, и по утрам мы будем есть одни конфеты "Мишка на Севере", и дядя тоже, у него будет коричневая борода и очки, он будет добрым и умным, как в ЧТО? ГДЕ? КОГДА?"
СОЛО РЕАНИМАЦИОННОЙ МАШИНЫ: голос ведущего одной из популярнейших в 80-е гг. ушедшего века телеигры Вл. Ворошилова действовал на Аннушку в детстве гипнотически.
- А откуда ты, Аннушка, про Москву знаешь?
- А я по телевизору сначала видела, в программе "Время" - мне нравится, когда прогноз погоды, там музыка такая... такая, ну, в общем, красивая очень, нравится мне, и я вот думаю, раз вечером в Москве так красиво, то днем, при свете-то, наверное, еще лучше? У нас-то в городе совсем все не так, у нас по-другому. А я хочу жить красиво. Я ХОЧУ ЖИТЬ КРАСИВО, - говорит ребенок, но родители еще об этом не подозревают. - Да, мы с мамой были в Москве, да! Недавно. На Красной площади, в соборе Василия Блаженного. Я, правда, не поняла слова блаженный, а в соборе темно так было, и лестницы высокие. У нас таких ступенек не делают уже, а еще там - посуда серебряная под стеклом и какая-то старинная одежда... Но я бы там жить не хотела, там света нет, там окошки узенькие - не протиснешься. Нет, мы с мамой уже под конец экскурсии хотели оттуда назад, в Москву выйти из этого собора... А потом пошли в магазин большой со стеклянными потолками - у нас в городе таких потолков в магазинах не бывает, и мороженого такого тоже не бывает, и мама мне его купила - белое-белое, с высокой шапкой, в вафельном стаканчике, а я когда все это белое съела, стаканчик пустым оказался, и я подумала, что вот так всегда: как бы вкусно ни было, всегда это вкусное заканчивается раньше, чем подумаешь... Потом мы были в зоопарке, но мама почему-то качала головой все время; а мне понравились больше всего обезьяны - чем-то на людей похожи, особенно когда рожи строят. Вылитая наша Людмила Алексевна, такая же дура. А после зоопарка мы опять в метро ехали. Я научилась ездить в метро, я теперь умею! Когда я вырасту и буду большая, я не буду бояться, как в первый раз. Надо просто опустить 5 копеек в щелочку, и автомат тебя пустит на лестницу, которая едет. Главное, чтобы ноги не попали в острые зубчики - ну, те, которые в самом начале и самом конце лестницы-чудесницы, - а потом едешь себе, по сторонам смотришь - интересно! У нас в городе таких людей не бывает...
ОТ КУТЮР. ТЕНЬ г-на НАБОКОВА: "Привет, персонаж! - Не слышит".
Писательская эрекция - дело непростое и хитрое: тысяча первый раз - про одно и то же, да только в две-тысячи-ах-уже-четвертый!-год - по-другому. "К черту композицию!" - гундят-сопят-шепчут-шелестят слова автора. К чер-ту. Все течет, как при переверстке. Все изменяется цинично-нежно в отсутствие НАСТОЯЩЕГО сюжета, где так легко могли бы быть - так возможно и так близко, как чье-то мифическое счастье, - верх-низ, добро-зло, он-она-оно-они и другие распадающиеся на пазлы элементы Великой Иллюзии. В сущности, слова автора также представляют собой личность, являющуюся не более чем скоплением идей, с которыми сочинитель - М и Ж - временно отождествляет себя. Каждая мысль сочинителя - как М, так и Ж - лишь фрагмент, мать его, изначально гермафродитно задуманной личности, но не сочинитель в целом. Разве можно запихнуть целого гермафродита во фрагмент слов автора? Чушь какая... ОНИ купили себе немного бога; ОНИ думают, что живут, обалдевшие от трехмерности прямоходящие... А вот автор, кто бы он(а) ни был(а), не может купить себе немного бога. У автора нет еще миллиона перерождений; у него нет даже самого автора!
Новый абзац.
В наличии имеется флэт, на флэту - тэйбл, на тэйбле - комп. За компом, вопреки закону жанра, сидит издыхающая от жары, раскрашенная под девочку женщина и собирает звуки в буквы, буквы - в слоги, слоги - в слова, слова в предложения, а предложения - в полные и не полные абзацы, заполняющие некие книги бытия, которые впоследствии, возможно, станут продажными. Женщина, издыхающая от жары, но тем не менее пишущая текст в вялотекущее отсутствие деградации, мыслит и существует так: "Уж лучше я стану высасывать вино из любимых не-всегда-рядом-губ, чем сюжет - из всегда-рядом-пальца". С теми словами она находит то, что всегда не рядом, вместо того чтобы то, что всегда. Женщина получает огромное облегчение и уходит в себя: никакая сила не может вывести ее оттуда, да и что это за место-время-пространство такое Оттуда?
- Отдайся мне! - говорит ей Там г-н Жанр, фривольно распахивая свои едва ли полноценные, потому как литературные, объятия. - Отдайся! Мне так нравится твое perle!
Не забудем: автор в данный момент времени - Женщина, жонглирующая буковками на особой текстовой территории то от первого лица, то от третьих незаинтересованных лиц. А посему пишущая особа, вытеснив карету, тыкву и прынца в чье-то воображаемое нижнее бессознательное, отдается закону жанра легко и охотно: жемчужная Игра ей по вкусу, почему бы и не обронить на время хрустальную туфельку?
Но Мужчина, как это часто с ним случается, слышит только себя и, по обыкновению придя не вовремя, настаивает сухой свой алфавит на спирту: "Я автор. Я являюсь действующим лицом. Я создал гениальнейшую кольцевую композицию, бла-бла-благодаря которой... Ты не умеешь писать. Ты вообще променяла БУКВУ на кусок дырчатого сыра и на тряпки. Когда ты последний раз сделала хоть что-то стоящее, кроме сама знаешь у кого? В конце концов, я гораздо умнее и нужнее тебя. А ты? ЧТО - ТЫ, ну? Ты исписалась. Ты литературно-истасканная шлюха. Это заразно. Тебе давно нечего сказать. В твоей голове тлен и похоть. Да-да, жалкий извращенный тлен и гнилая похоть, которую ты прикрываешь своим несуществующим знаком зодиака и выраженьицем "творческая натура"... Тьфу... Я..., вот Я..., а Я..., но Я..., потому что Я..., я-я-я-я-я-я-я-я..."
- "Я - головка от..."
ВОЙ СИРЕНЫ: заглушает непечатный фольклор.
- Ты чего? Что ты сказала?
- Дурак ты, пис-сатель. Иди себе.
- ...???!!!!
- "Из жалости я должен быть жесток". Это из "Гамлета", ты все забыл, пис-сатель. Ты всю жизнь прос...
- Да как ты смеешь? Я ж, сука, член Союза, у меня пять книжек, я печатался в толстых журналах, у меня дача в Переделкине, профессор я, у меня студенты, я учу, как надо, а ты... подстилка декадентская, ты ручку-то в руках держать только вчера научилась, и как только пролезла?
- А ты вот отгадай-ка загадку из детской книжицы, пис-сатель: "Так ее устроен рот: он и колет, и сосет". Это, по-твоему, кто?
- ...?! - пис-сатель разводит руками, поправляет галстук, закатывая от негодования и возмущения рыбьи глазки посредственности.
БОРМОТАНИЕ РЕДАКТОРА: много слов с ярко выраженной экспрессивной окраской. Если сочинитель допускает негативные или иронические...
- Это блоха, член Союза! - перебивает женщина-автор. - Понимаешь? Блоха, ха-ха! Не подкуешь, милок, не подкуешь теперь! Блоху подковать - тут без тонких левых не обойтись; ну, бывай, гадина старая. - Женщина-автор уходит, виляя красивыми бедрами.
ШЕПОТ РЕДАКТОРА: Б-р-р... слово "гадина" имеет в данном контексте негативный оттенок, ведь речь идет не о пресмыкающемся!
Пис-сатель чешет затылок, чувствуя себя полным дерьмом.
РЕДАКТОР, ТИХО САМ С СОБОЙ: бранное слово, его употребление в литературном языке крайне нежелательно! Может быть, заменить "дерьмо" на "экскременты"?
Это его обычное состояние, впрочем, после разговора с красивой умной Женщиной, подобно соляной кислоте, опрокинутой на ранимую мужскую душу. Душу пис-сателя.
КРИК РЕДАКТОРА: как же эта концептуальная белиберда осложняет восприятие! Да неужели нельзя без нее?! Раньше-то как писали? И - тише: богатыри - не вы... (вздыхает).
