Дан Маркович - Следы у моря
Она заплакала, слезы текут по морщинам.
Мам, что ты, говорит мама, обняла ее и тоже заплакала.
Я знал почему, у меня были дяди, мамины братья, Давид и Рувим, оба умерли, один недалеко, у немцев в лагере, второй на Урале.
Почему на Урале, я спросил, на Урале немцев не было, я знаю. Ведь мы жили в Чувашии, это ближе к войне, чем Урал, а немцев не было у нас. Мы тихо жили, правда, мало ели, масла и сахара не было, и я болею теперь. Не совсем болен, папа говорит, но парень слабенький, Зина, надо что-то делать. И мне почти каждый день дают вареное мясо, сухое, противное, хотя дорогое, и черную икру, которой много в магазине в городе, в ней источник железа, папа говорит, Алику нужно, чтобы сознание не терял. У меня иногда бывает, когда перестараюсь, например, на прошлой неделе, крутил мясорубку, вдруг ничего не помню, потом сижу на стуле, бабка меня обмахивает полотенцем... И как получка, папа несет мне баночку икры, а мясо бабка берет на рынке, мы туда ходим по воскресным дням, когда большой привоз. Я икру сразу съедаю, предлагаю всем, но никто не соглашается, мама говорит, я от икры болею, у нее аллергия на икру. А у меня аллергия на шоколад, как съем кусочек, все тело чешется, красные волдыри.
Так почему он на Урале был?
Папа вздохнул, он листовку подобрал немецкую, он был наш солдат. Немецкий знал как русский, хотел почитать. Дурак.
Почему дурак?
Нельзя поднимать, вот и оказался в лагере, правда, хорошем, их даже выпускали в деревню поработать за еду. Умер от воспаления легких, бабка ездила на могилу, только не спрашивай у нее.
Бабка перестала плакать, мама ушла мыться, а Альберта, она стояла у окна, пока бабка плакала, подошла к столу и говорит, надеюсь, вы скоро уедете... Глаза у нее большие голубые, сама в халате, красивая дамочка, мама говорит, только без сердца.
Как это без сердца я спросил, если сердце на миг остановится, папа говорит, сознание теряешь.
А вот так, нет сердца и нет, мама говорит, ни стыда, ни совести у нее. Но Бер ее любит, и терпит, думает, Томас пройдет как дождь.
Альберта постояла, постучала пальцем по столу и тоже ушла мыться, в конце коридора еще одна ванная, буржуйская квартира, папа говорит, Бер умеет богато жить, он адвокат, знает, где деньги лежат, не то, что я, лопух.
Вы и есть лопух, бабка ему говорит, к вам люди приходят, поставь диагноз, лучше всех в городе ставили, многие помнят. Поставь да поставь, только денег не платят, пользуются добротой.
Папа вздыхает, откуда деньги у них...
Но иногда попадается богатый пациент, тогда у нас пир горой. Целая курица, например. Или мясо не вареное, а тушеное с картошкой.
Я боюсь, говорит мама, подпольные пациенты нас посадят.
Подпольные как партизаны?
Это мы партизаны, только вернулись, и снова в беду попасть?
Партийные не должны частной практикой заниматься, но парня нужно подкормить. Это папа обо мне говорит.
Партийны, партийны, говорит бабка, партийные моего сына убили.
Никто не убивал, папа нервничает, стучит пальцами по столу, трагические обстоятельства сложились, не забывайте, война. Пусть многое вам не нравится, но русские нас спасли от немцев, разве нет?
Лучше бы меня не спасли, только вас жалко, попались, раздавят и не заметят. Жить в маленькой стране надо, там спокойно.
Мам, говорит мама, мы живем, где живем, а тихого на земле не осталось, только в Африку куда-нибудь.
Не забывай про новую страну, бабка говорит.
Что за такая новая, папа против, наша страна Эстония, а теперь Союз, осторожней с этими разговорами, сами знаете. Приехала, видите ли, фрау, уговаривала ехать, сво-о-лочь, она же всех под нож поставила, не понимает, что ли...
Кто это приехал я спросил у мамы, она говорит, новое государство будет, только для евреев, уговаривают ехать, не понимают, куда мы после этих разговоров поедем - совсем в другую сторону.
Зачем, ведь мы не хотим никуда?
Затем. Мы евреи.
Это что?
Национальность, больше тебе знать не надо.
Но я уже знал побольше, помалкивал, ел кашу и думал, что не хочу в школу.
Не хочу, не хочу, мама говорит, вот заладил, еще год дома сидеть, ни друзей, никого, совсем одичаешь.
Не одичаю, я с тобой буду ходить везде.
Она смеется, ладно, годик походим, потом учиться, а то я тебе читаю, читаю, а ты никак читать не хочешь, а когда тебе надо, голова на месте.
Зачем мне читать, она мне и так читает.
Вот я перестану читать, тогда тебе придется, она говорит, но читает и читает. Я думаю, ей самой интересно, привыкла вслух читать, меня учили, говорит, в театральной студии. Давно, до войны. Это как будто до смерти жизнь была.
Но мы же не умерли.
Она говорит - Алик, случайно остались, нам больше, чем многим повезло. Вырастешь, цени, нас могло и не быть.
Ну, да! Я не поверил, как бы мы сейчас были, если б нас не было бы.
Можно въезжать
В один день у нас не было обеда, бабка исчезла с утра, мама дала мне кашу и яичницу, это она умеет готовить, а потом пили чай. Не успели допить, пришла бабка в длинном красном платье, темном, с бусами на шее, мама говорит, это бордовое платье, "мама красавицей была, очень похожа на портрет незнакомки". Я удивился, совсем не похожа, портрет у нас на стенке висит.
Это не портрет, мама говорит, а репродукция, картину сфотографировали, потом в журнал поместили, а я вырезала, пусть висит, уж очень на маму похожа.
Но я даже подумать об этом не могу, такая бабка некрасивая. Хотя обо мне заботится, Алик, ты где, Алик, ты что... есть, мыться, спать... Но она меня не любит, хотя говорит "у меня никого теперь, только дочь да ты". А папа?
Она о нем вечно забывает. Он, конечно, хороший человек, говорит, а потом снова забудет. А вот мыть меня никогда не пропускает, хватает острыми когтями за шею и гнет прямо под воду, чтобы мыл лицо. Я этого не люблю, говорю ей - сам, сам, но она не верит, сам не будешь, у меня тоже мальчики были, никто мыться не хотел. И плачет. Вода ледяная, а чтобы текла горячая, надо топить колонку брикетами, они как коричневые камни. Надо сначала колонку разогреть бумажками или щепками, иначе брикет не загорится, но если уж загорелся, тепла много. Только потом золу ведрами выноси. Папа говорит, ладно, вынесу вечером, мама говорит, нет, сейчас. Ты вечно забываешь, а у меня зола в горле стоит. Но хорошо хоть брикеты дали, потому что ты главный врач. Вот видишь, есть толк от главного, она говорит.
Мне толк надоел, вздыхает папа, я медицину люблю. А от меня воспитания требуют, я ведь партийный кадр.
Бабка говорит, смотрите, Сема, кадров в первую очередь...
Вы слишком, такая война прошла, теперь другая жизнь, врагов уничтожили уже.
Враги всегда найдутся пока мы здесь, не забывайте, кто мы.
Так вот, бабка явилась, и села с нами чай пить. Что у тебя - яичница? Я так и знала! Есть не хочу. Они вчера убрались, можем въезжать, все спокойно получилось. А насчет альбомов и прочего, уверяет, не трогала, лежат в подвале, всю войну там и лежали, говорит. А где столовое серебро, гравюры, постельное белье, мебель... все, все, все? Но разве докажешь, что было, что не было, бежали как от пожара, в одних пижамах. Алика в корзинке... Хорошо, я рис схватила, пакет, без риса он бы не выжил, поезд этот, жара, сплошной понос... Да ладно, главное, въезжаем, тесное место, да свое.
Бабка наливает себе чай, а пить не стала. Пошли, говорит.
Куда, сейчас? Ребенку спать пора.
А где твой муж, на работе горит, главный?
Мама ничего не сказала ей, а мне - беги в постель, я записку напишу.
Но тут пришел папа и говорит, вы с ума сошли, ночами по улицам бегать! что вы со мной делаете... С меня только что часы сняли, хорошо, жив остался. Ты кто, спрашивают, я говорю - врач, иду к больному. А, врач... ну, иди, только часы отдай, нам нужнее.
Я удивился, и ты отдал им свои часы? Большие квадратные часы, их подарил папе мой дед, поздравил сына с дипломом врача. Папа никогда не расставался с часами. Мне хотелось, чтобы он дрался за них и победил этих, а он просто отдал часы - и все?
Он увидел мое лицо, засмеялся, понимаешь, хотелось скорей домой, устал, проголодался, а тут эти дураки со своими просьбами, отдай и отдай. Ну, отдал, зато уже дома.
А оружие было у них?
Нет, сынок, похоже, что нет.
Зачем же отдавать?
Ну, знаешь... они могли и рассердиться. А так все обошлось.
Хорошо, что обошлось, но папа оказался не героем. Мама стала его ругать, что приходит поздно, когда-нибудь плохо кончится, сам ходишь по ночам, а меня учишь...
Я должен людям помогать.
Вот люди часы и отняли.
Да, ладно... им тоже есть нужно.
Они бандиты.
Не все так просто.
Ты бы пошел в бандиты? Вот и молчи.
Он больше не отвечал, ел быстро, проголодался. Никуда, они, конечно, не пошли, бабка ушла к старухе Хансен поговорить о прошлой жизни. Она всегда по вечерам уходит, я всем мешаю, говорит. Приходит поздно, крадется в темноте за ширмочку, она в углу за ширмой спит. Она быстро захрапит, а я еще долго лежу, слушаю.
