Владимир Даль - Невеста с площади

Мало-помалу изба стала очищаться от мусора, и незваные посетительницы частью разбрелись, а частью сели подгорюнясь за воротами и стали потешать друг друга россказнями. Дарья, оставшись одна, в тишине, после этого оглушительного шума, вдруг пришла в какое-то беспокойство и судорожную деятельность: лицо ее разгорелось, глаза опять засверкали; она стала тихо оглядываться, не отымая трупа младенца от груди своей, она тихо подкралась к столу и ухватила большой хлебный нож; казалось по всему, что она, в бессознательном отчаянии своем, хотела наложить на себя руку: она пробовала пальцем, остер ли нож, потом опять осторожно оглядывалась, прислушивалась к голосу старух под окнами и наконец опустила руку и загляделась на мертвое лицо своего младенца. В этом положении стояла она еще, когда услышала на улице громкий говор и шум: это шел с поля Аксен, и старухи встретили его дружным хором, соболезнуя и рассказывая, что и как случилось. Одна баба даже уцепилась за него и тащилась вслед за ним в избу, приговаривая: "Ты не бей ее, родной, не бей; смотри, грешно будет: ведь она нехотя, божья судьба, божья воля!"

Аксен вошел, а за ним толпой соседи и соседки. Дарья, услышав шум этот, вздрогнула и отвела руку с ножом за себя, за спину, будто хотела его спрятать. Аксен подошел к ней довольно спокойно и равнодушно, взглянул на труп младенца, а потом на Дарью и, отворачиваясь, сказал: "Что ж, одним выродком меньше на селе".

Едва проговорив это, он дико вскрикнул и упал ничком. Люди подскочили -- у Аксена все лицо обдало кровью, и сам он хрипло дышит. Стали его приподымать, и тогда только с ужасом увидели, что у него в шее торчал большой нож, воткнутый в тело по самый череп. Никто не видал почти, как это сделалось; едва только тот или другой из бывших в избе стариков и старух заметили какое-то быстрое движение руки Дарьи, будто она оттолкнула от себя мужа или ударила его наотмашь.

Крик ужаса раздался в избе Аксена, потом на улице и вскоре, завывая разными голосами, разнесся по всему селу и по полям. "Дарья зарезала мужа!" -- кричали встречные друг другу через улицу, через дворы, загороды и коноплянники -- и когда несчастный Аксен через четверть часа точно отдал богу душу, то уже более никто не думал унимать глухую старуху, знаменитую плакальщицу, которая расселась на каком-то обрубке, расположилась по должности своей, как дома, всплескивала руками и заливалась причитаньями, которых, разумеется, никто не слушал.

Дарью заковали; следствие, а затем и суд пошли своим путем, и дело окончено было довольно скоро, потому что оно было довольно просто: все показания свидетелей и самой преступницы были согласны и ни в чем не разнословили. Дарья отвечала только, что не ясно помнит, как это сталось, но помнит, что сделала это вышед из себя, когда Аксен при людях бранно обозвал младенца и навел такой клёп на нее, ни в чем перед ним невиновную; что упрек этот она с трудом переносила прежде, а теперь была в беспамятстве и только смутно вспоминает, что случилось. Яков, призванный также для допроса, сильно плакал, ломал руки и приводил бога в свидетели, что ни он, ни Дарья не были причастны греху и что Аксенка бог весть с чего взводил на бедную Дарью такую напраслину.

Как бы то ни было, а Дарья, как уличенная и во всем признавшаяся убийца, приговорена была к торговой казни. Пришел назначенный день, и все приготовления были сделаны на площади губернского города, где на этот раз по поводу Покровской ярмарки собралось много народу. Не станем описывать всех подробностей тогдашнего порядка исполнения подобных приговоров; они довольно известны, а кто бы и не знал их, тот, конечно, ничего от этого не теряет. Когда преступница была приведена, то соболезнование и ужас обнял несметную толпу: это была рослая, статная красавица, на 21-м году жизни своей, прекрасная собой, несмотря на все перенесенные и еще ожидаемые ею страдания, в приемах ее не было ни трусости, ни следа киченья или наглости: она вполне предалась судьбе своей, и, кроме обнаруживавшегося по временам страха, один только стыд позора и глубокое, хотя и позднее, раскаяние потупляли глаза ее в землю. Слышно было, что она много и долго молилась, во всем каялась и винилась и ничего не говорила в свое оправдание.

Мертвое молчание установилось, когда после барабанного боя стали вслух читать приговор. В числе присутствовавших тысяч, конечно, не было ни одной души, не знавшей более или менее всех обстоятельств происшествия,-- которые впрочем и не помещаются в подробности в приговоре,-- но казалось, каждый хотел услышать все, до последнего словечка, что до этого случая относилось, и, может быть, найти в свое утешение какое-нибудь обстоятельство, облегчающее несколько совесть преступницы.

Лишь только приговор был прочтен и несчастная передавалась в руки палача, как с двух противоположных сторон круга выступили из толпы два человека, один в самой бедной крестьянской одежде, с лицом, едва только опушенным бородкой, бледный, сильно расстроенный под пыткою страха и боязни -- другой в щегольской, тонкой синей сибирке, в шелковом поясе, с пуховою шляпой в руке, с лицом молодым и цветущим; первый бросился было торопливо вперед к окружавшим, по обязанности своей, преступницу и пробился к ней; но, встретив здесь второго, который уже предупредил его и раскланивался с властями, бедный бобыль Яков остановился в недоумении и страхе. Он услышал ясно, что молодой парень в сибирке, поклонившись, сказал: "Ради Христа и вечного спасения нашего, помилуйте: я согласен взять ее за себя". Яков перекрестился несколько раз, засмеялся и сильно заплакал в одно и то же время и проговорил вслух: "Да, вон оно что, видишь",-- и отступил опять несколько назад, так что его даже мало кто и заметил. Дарья ничего не видела, не слышала: она стояла как и прежде не шевелясь, не подымая глаз.

Это нечаянное вмешательство неизвестного молодого парня всех поразило: народ стоял разинув рот -- и если б в это время пролетела муха, то ее было бы слышно. Первое слово затем послышалось вполголоса: "Вот и мне на веку пришлось выдавать невесту! Бери, божий человек, не бойся, не пожалеешь!" Парня в сибирке спросили, что ему нужно? Он повторил громко и ясно то же: "Ради Христа и вечного спасения нашего, помилуйте: я согласен взять за себя несчастную". Тогда толпа зашевелилась, как море, и говоры, крик радости и молитвы огласили воздух. Ни одной шапки не осталось на голове: все крестились.

Скажем теперь слово о молодом парне, который стоял в пяти шагах от Дарьи, не бледный, не расстроенный, не отчаянный, а спокойный и веселый в ожидании решения, но по-видимому и с уверенностью успеха. Это был сын богатого торгового крестьянина из соседнего посада. Отец и мать его, заботясь о нем, как бы никогда не должно заботиться родителям, окончательно порешили женить его на мещанской дочери, которая нравилась им по разным расчетам и соображениям, но которая до того ненавистна была сыну их Терентию, что он почти готов был от нее утопиться. Он прислан был отцом по торговым делам на ярмарку и, слышав уже прежде о происшествии, которое наделало столько шуму во всей губернии, теперь вдруг вовсе нечаянно он поставлен был лицом к лицу с прекрасною преступницей. Мысль, как молния, сверкнула в решительной голове его. "Что, как бы мне взять за себя из-под кнута эту молодую женщину, неужто она не была бы мне верной и покорной женою по гроб, неужто она не стала бы меня -- ну, хоть любить не любить, а почаще взглядывать?-- а дело-то, чай, сотворил бы божеское -- ведь вон она бедная какая, погляди! такие ли бывают злодеи? Бес с рукою поспешил, когда боль скорби и оскорбления затмили рассудок ее, а она греху этому не причастна. Неужто ненавистная губительница моя стоит ее? А той мне не миновать… Обвенчавшись с честным молодцом, и Дарья честна станет, я никому не дам ее упрекнуть; уйду с нею; бог с ним, с отцом, пусть деньги при нем будут, я за ними не погонюсь…" Эта мысль в один миг так одолела его, что он уже не мог от нее отбиться; как бы за ведомым, решенным делом, пробивался он вслед за преступницею вперед… Чем более он взглядывал на нее, тем менее мог он решиться отвести глаз… Когда же настала роковая минута, которую он знал по народным преданиям, как помнил и переданные ему в детстве слова, какие принято говорить при сем случае перед властями,-- когда пришло мгновение это, то в нем вдруг занялся дух; он смело выступил вперед и, объявив намерение свое, опять вздохнул свободно, будто свалил с плеч целую гору…

Осведомились, кто он, откуда, не женат ли, не родня ли преступнице; Терентий тотчас же отыскал и вызвал свидетелей, сделавших удовлетворительное показание. Начальство подумало и сказало: "С богом, коли так; судьбы своей и божьей воли никому не миновать". Палач, как говорит это предание, не прикоснувшись к помилованной таким необычайным случаем преступнице, должен был, однако же, в назидание народу, дать один удар кнутом по кобыле, приговаривая к этому: "Кошуйтесь, детки, кошуйтесь, молитесь богу за несчастных!" Он положил на кобылу лубок, разошелся, рассек его одним ударом пополам, так что две половинки развалились врознь -- и этим все обязанности заплечного мастера кончились.