Алексей Смирнов - Прикол
"Тьфу!"- дядька, утомленный, отступил. "Да, пожалуй", - согласился Карклин и тоже сдался. Едва они снова очутились на платформе, двери сомкнулись, и поезд тронулся. Карклин попятился, не отрывая взгляда от салона, где начиналась удивленная возня. Чье-то лицо развернулось к окошку, Карклин увидел вытаращенные глаза и разинутый рот. Вокруг кого-то невидимого образовывалась воронка, оставляя невидимку в центре, и тот уже стремглав летел по спирали воронки другой, которая Бог знает, чем кончается и куда приводит.
2
Карклин сел в поезд, шедший в противоположную сторону. На следующей станции он вышел, поднялся на поверхность, пересел в автобус.
Разочарования не было, но не было и удовлетворения. Словно съел сытный, но невкусный обед. Внутренний покой, временно приглушенный азарт ищейки, новые хлопоты в будущем.
Над Раскольниковым Карклин презрительно смеялся. Ни в чем нет греха, можно все. Только никто не может всего, не отказавшись от себя, а Карклин давно и просто отказался.
Когда все только начиналось, он малодушно посетил врача.
Врач занимался частной практикой, визит был анонимный.
- Ну, слушаю вас, - сказал Карклину молодой человек с умным лицом. Очень молодой и очень образованный.
Карклин приподнял брови, ненадолго задумался.
- Похоже, у меня неприятные навязчивости, - сказал он после паузы.
Доктор кивнул.
- Это распространенная штука. Человеку страшно хочется совершить некое действие, но внутренняя цензура не пропускает импульс, заменяя его более безобидным, но бессмысленным актом. Какого характера ваши навязчивости?
- Характера?.. Говорю вам - неприятного. Я испытываю непреодолимое желание исподтишка воткнуть в кого-нибудь острый предмет.
И Карклин замолчал. Это было ошибкой, его молчание оказалось излишне красноречивым.
Врач откинулся в кресле и помолчал, рассматривая Карклина. Потом он осторожно, с напускным профессиональным безразличием осведомился:
- Вам... вы когда-нибудь пытались реализовать это ваше намерение?
Карклин все понял. Он поджал губы и ответил доктору долгим непроницаемым взглядом. Затем он встал и быстро вышел из кабинета, не прощаясь. У него появилось еще одно сильное желание: протереть носовым платком дверную ручку.
Как назло, в тот миг он испытывал особенно острое влечение. Если верить медицине, оно представляло собой цветочки по сравнению с ягодками, придержанными внутренней цензурой. Понимая, что отчаянно рискует, и что врач, случись ему прознать о происшествии, без труда сложит один и один, Карклин втиснулся в битком набитый трамвай и, на следующей остановке выходя, убил простецкого вида пенсионера. Публика решила поначалу, что деду стало плохо с сердцем. Так оно, в сущности, и было, хуже некуда, шило вонзилось точно под левую лопатку.
Вечером по городскому телевидению выступил некто Зачесов, оперативно-розыскной работник. Он сообщил, что в городе с недавних пор действует опасный маньяк, серийный убийца, подбирающий себе жертвы в толпе. Маньяк не отдает предпочтения какой-то отдельной категории лиц и действует без разбора, наугад. Карклин, поглощая овощное рагу, изучал оперативника, похожего на румяного волка. Сыт, но в глазах полыхает хищный туберкулезный огонь.
- Хоть на улицу не выходи, - заметила жена, пристраиваясь рядом.
- И не надо, - пожал плечами Карклин. - Сидишь себе в "ауди" - и сиди. Я думаю, что в магазинах, которые ты посещаешь, не бывает толпы.
Он не отрывал глаз от экрана, пытаясь угадать начинку Зачесова.
"Сыщик - шар, но только в том случае, если его спалило изнутри", подумал Карклин.
Существование людей-шаров являлось его гипотезой - не слишком оригинальной, но от того не меньше нуждающейся в проверке. Внутренние пустоты организма - как естественного происхождения, так и искусственные были предметом долгих размышлений Карклина. Одна лишь мысль о том, что человек на девяносто, или сколько там, процентов состоит из воды, возбуждала воображение. Мерещился взрыв, силой которого сухие ошметки разбрасываются в километровом радиусе: взрыв, вызванный мгновенным испарением вездесущей телесной жидкости. Эта и другие фантазии не были мучительными; они, скорее, смахивали на пресную умственную жвачку, изжамканные шарики которой нужно иногда обновлять, меняя пластинку, но вкус всегда один и тот же, знакомый, сначала - мятный, потом - со скучным оттенком туалетного мыла. Когда-то Карклин начал с пустоты душевной; он давно подозревал, что существуют на свете люди, носящие в себе вакуум, но сперва ограничивался пониманием этого ничто в метафорическом смысле, онтологически приравнивая пустоту ко злу, которого, как известно, сущностно нет. Это приведение одного к другому происходило механически, в силу бездумно усвоенной традиции, однако со временем Карклин пошел дальше. Он, с общепризнанных позиций будучи уже совершенно сумасшедшим, допустил наличие в природе лиц, пустых внутри физически.
Как такое может случиться, Карклин не знал и знать не хотел: в первую очередь он жаждал увериться в реальности самого феномена. Что до корней, то пусть ими занимаются те, кому это назначено небом; возможно, Карклин тоже приложит руку к этому исследованию, но только если останется время и хватит сил. Для собственного успокоения он нарисовал себе следующую картину: чем-то уязвленный человек, пораженный извне в самое сердце, начинает бояться за целостность и неуязвимость собственной личности. Субстанция, именуемая "я", начинает видеться ему хрупкой и беззащитной; дабы оградить ее от вредных воздействий, индивид создает химеры, лепит маски, порождает целые поведенческие конгломераты, которые по сути абсолютно ему чужды, но, сделавшись его внешней персоной, личиной, способны спрятать сокровенное ядрышко. Панцирь растет, утолщается; химеры и личины наполняются собственной жизнью, и вот уж они взяли верх, вот летят обратно, в родительскую сердцевину доморощенные стрелы - там, однако, уже давным-давно пусто. Маски и персоны ссорятся между собой, вступают во взаимодействие, субъект теряет связь с действительностью... Разумеется, Карклин придумал это не сам, он просто начитался Лэнга. Но Лэнг не виноват, Карклин рано или поздно пришел бы к тому же, разве что сделал это бессистемно, безграмотно. А так ему, уже созревшему и готовому к действию, на блюдечке поднесли стройную теорию. Таким образом Карклин оказался свободным от продолжительного анализа и смог потратить высвобожденное время с большей пользой. Он точно не знал, переходит ли качество в количество, или нет, но для удобства согласился, что да, переходит, и следующей его идеей как раз и было наличие в мире людей, которые пусты внутри вещественно.
Оставался пустяк: найти таких.
...Отягощенный задуманным, Карклин однажды остановился возле уличной продавщицы воздушных шаров. Некоторое время он пристально рассматривал лоток, потом положил в тарелку крупную купюру. На вопросительный услужливый взгляд он ответил просьбой передать ему всю связку целиком. Для продавщицы, судя по всему, подобная просьба не была необычной - причуды нуворишей бесконечны, она безропотно передала ему шары. Но после ей все же пришлось удивиться и содрогнуться: покупатель неспешно отставил шест, достал изо рта сигарету и приложил к усыпанному звездами резиновому боку. Раздался громкий хлопок.
- Что это дядя делает? - послышался вопрос какого-то потрясенного карапуза.
Карклин скосил на него глаза, подмигнул и уничтожил второй шар, затем третий, четвертый... Поднялся крик. Чья-то мамаша начала возмущенно выговаривать:
- Развлекайтесь в сторонке, где детей нет, раз такая блажь пришла в голову!..
Лопнули еще два шара - розовый с зайцем и фиолетовый с оробевшим Бемби.
Продавщица отвернулась. Она с удовольствием вернула бы деньги, но сучья работа приучила ее остерегаться сильных мира сего. Плач усиливался.
- Ты, герой, ну-ка двигай отсюда! - суровый краснорожий папаша, дыша "Балтикой" девятого размера, шагнул в направлении Карклина. Тот шмыгнул носом и так посмотрел, что родитель остановился. На протяжении нескольких секунд они молча изучали друг друга, после чего Карклин методично добил оставшиеся шары, прислонил шест к какой-то конструкции и затрусил по ступеням подземного перехода.
3
"Так и с некоторыми людьми", - думал Карклин, не задумываясь покуда о существовании Зачесова. Зачесов существовал. Он был многолик: выслеживая маньяка, оборачивался то ладным молодцем, то стлался мысью по земле, или преображался в древнюю бабушку, а случалось, взмывал в поднебесье зорким ястребом, без промаха разящим неправого. Дела не ладились, составленный фоторобот никуда не годился: получился незапоминающийся, безжизненный инопланетянин с лицом, аки блин. Напрасно Зачесов, прилипая брюхом к земле и роняя слюну, рыскал по волчьим уголовным притонам, тщетно подсовывал он бездарную картинку барменам и халдеям. В ходе оперативных мероприятий было изъято восемьсот единиц огнестрельного, семьсот - химического и четыреста двадцать - бактериологического оружия, задержаны два человека, находившихся в федеральном розыске, а также один, заказанный Интерполом, но в последнем твердой уверенности не было. Маньяк же оставался неуловим. Зачесов худел на глазах и часто повторял, что лучше бы ему ловить "писючего злыдня" (так, на украинский манер, именовал он сексуальных преступников), чем непредсказуемого, иррационального в своих действиях оборотня. Их с Карклиным пути не раз пересекались, но всякий раз Зачесов опаздывал, поспевал лишь к шапочному разбору, и все, что ему оставалось, были стиснутые добела кулаки и новое тело, активно теряющее кровь.
