Даниил Гранин - Неизвестный человек
Насчет киносъемки Ильину тоже пришло в голову, когда же это произнес Усанков, показалось странным, почему кругом не было ни души, ни машин, ни аппаратуры. В глубине подворотни не произошло никакого движения.
Ильин подъехал к воротам, поставил машину на тормоз, предложил пойти посмотреть. Усанков отвалился на сиденье, зевнул.
- Сходи сам, если что интересное, позови.
Пройдя глубокую подворотню, где среди мраморных колонн слабо горели лампочки, Ильин остановился перед замкнутым светлым многоугольником двора. Ему всегда нравилось это геометрически правильное пространство, такое симметричное, четко равнозначное. Ряды окон тянулись одинаково темные, нигде ни огонька, в стеклах отражалась бледная заря. В этом-то и особенность белых ночей - светит все небо, отовсюду. Укрыться во дворе было негде, камень, плиты, ни тени, ничего - ровная пустая площадь. У самого входа стояла застекленная вахтерская будка. В глубине ее сидела женщина в красном берете, черная шинель накинута на плечи. Сергей Игнатьевич постучал ей в стекло. Женщина открыла окошечко.
- У вас тут что, съемки? - спросил он.
- Какие еще съемки?
- Кино... Или телевидение, - добавил он.
- Ничего не знаю.
- А куда прошли те трое?
Она сняла берет, помотала головой, длинные рыжеватые волосы ее рассыпались по плечам.
- Все закрыто, - сказала она. - У нас не разрешается.
- Послушайте, мы же видели, - строго сказал Сергей Игнатьевич, - Вошли трое, в таких костюмах...
Вахтерша улыбнулась, у нее были очень белые маленькие зубки. Улыбка была быстрой и неясной.
- Каких костюмах? Вот вы попробуйте... - но она не кончила, резко и требовательно прогудела машина, еще и еще раз. - Вас зовут? Идите, я ворота запирать буду, - она захлопнула дверцу и вышла из будки.
- Вы что-то начали... Вы сказали "попробуйте".
Она оказалась грудастой, приземистой, совсем не молодой. Ничего не ответив, стала тянуть огромную створку ворот.
- Нет, серьезно, они мне нужны, - сказал Сергей Игнатьевич.
- Зачем? - она спросила так всерьез, что Сергей Игнатьевич растерялся.
- Видите ли, там один из них... - он запнулся, в это время снова раздался гудок протяжный, хлопнула дверца машины.
Женщина рассмеялась.
- Нетерпежный.
Навстречу ему шел Усанков.
- Сколько можно?
- Извини... Не разбери-поймешь. Вроде нет никаких съемок.
- Нет, и не надо, - сердито сказал Усанков. - Чего тебе приспичило?
- Она знает и не отвечает.
- Значит, не так спрашиваешь. Я вижу, тебе лишь бы уклониться.
Ильин, кротко вздохнув, поспешил заверить Усанкова в готовности поехать вместе с утра к бывшей жене шефа.
Ворота медленно закрывались за ними. Машина шла уже по мосту через Неву, когда Ильин, не выдержав, перебил Усанкова:
- Куда ж они могли деться?
Чем дальше они отъезжали от Михайловского замка, тем больше занимало его появление этих трех офицеров. Множество предположений, самых простейших и самых фантастических, возникало у него, он хотел обсудить их с Усанковым, но тот увлечен был своими планами компании против Клячко.
Машина шла по Кировскому проспекту, прямому, ровному. Дома выстроились, как на параде, отборно подтянутые, щеголеватые. Перекрестки, мосты, блеск трамвайных рельсов, кошка, идущая через улицу, красного кирпича церковка Мальтийского ордена где-то в глубине, за ней дворец Павла, самого несчастного русского императора, как, жалеючи, называл его Тим Тимыч.
Он довез Усанкова до гостиницы, и там долго Усанков не отпускал его и опять яростно доказывал, и Сергей Игнатьевич послушно кивал, даже что-то советовал, хотя вся эта опасная интрига перестала его занимать.
Дома, лежа в постели, Ильин вспоминал неуместную улыбку вахтерши, надо было расспрашивать настойчивей, напрасно он послушался Усанкова. Трое офицеров проходили перед ним снова и снова, вполне отчетливо, он рассматривал их, как на экране, каждую подробность, пытаясь понять то странное, что было в их обличии.
Через два дня Усанков уезжал в Москву. На вокзале Усанков, прохаживаясь по перрону, был возбужден, тугое щекастое его лицо потно блестело. Факты на замминистра удалось получить, как он выразился, "обжимающие". Теперь надо было с умом пустить их в ход.
Вдоль вагонов "Красной стрелы" стояли проводники в белых перчатках. Пахло угольным дымком. Прошел негр в меховой шубе вместе с высокими японцами. Сергей Игнатьевич задумчиво смотрел, как Усанков говорит, челюсти его двигались равномерно, словно он пережевывал каждую фразу.
- Я выяснил у киношников, никаких съемок в замке не было, - вдруг сказал Ильин. - В театрах тоже ничего исторического не шло.
Усанков не сразу сообразил, о чем это он.
- А-а-а, те ряженые... Ну и что?
- Надо же выяснить, - сказал Ильин. - Нельзя же так оставить.
Усанков обвел глазами округлую, рыхлую фигуру Ильина так, что тот смутился.
- Лично у меня хватает чертовщины и без этого, - сказал Усанков. - Мало ли что бывает. Охота тебе...
- Значит, по-твоему, пускай разгуливают привидения в центре города?
- Заяви в горисполком. Их дело за порядком следить. Тебя-то что зацепило? Привидения, тем более военные, не относятся к нашему министерству.
- Ты помнишь того третьего? Самого молоденького? Он последним шагал, петушком таким... - Ильин допытывался, сохраняя шутливый тон, но это ему не удавалось. Случившееся не давало ему покоя. Особенно воспоминание о том младшем. Перед тем, как ехать на вокзал, он вытащил старый чемодан с антресолей, достал оттуда пакет, завернутый в пожелтелую "Вечерку". Среди старых фотографий нашел наклеенную на картон фотографию девятого класса. Вот что ему было нужно: Сережка Ильин, в курточке, в кедах, волосы длинные, сидел на полу, скрестив ноги, в первом ряду, под восседавшим над ним Тим Тимычем.
Вот эту фотографию он сейчас показал Усанкову.
- Тебе не напоминает этот пацан его?
Усанков вгляделся, пожал плечами.
- Это кто?
- Я.
- А он? Он кто? Мало ли кто на кого похож. Что из этого следует?
- Нет, ты посмотри, - настаивал Ильин.
Усанков решительно отстранил фотографию.
- Послушай, Серега, кончай. У меня от твоих фантазий кислотность повышается... И вообще, о чем ты? - с укоризной сказал он. - Все качается, трещит, эти гады того и гляди ринутся на нас. Действовать надо, действовать! А ты... Чем ты занят, разве можно себе позволять...
В начале июня Ильин отправил семью на дачу к родителям жены. Опустелая квартира стала большой, гулкой.
Всю ночь горел закат, в середине алый, дальше золотой. Густое это золото плавилось, растекалось далеко по небу. Ильин открыл окна. Сквозняк вздувал занавеси, качал абажур. Под утро Ильин встал, не зажигая огня, подошел к зеркалу, долго вглядывался в лицо, освещенное молочным светом. Он щурился, супился, пытаясь отыскать среди заплывших черт прежний молодой рисунок, тот, с чего начинался Сергей Ильин. Размеренная жизнь с мелкими неудачами и мелкими радостями опутала его лицо морщинками, мягкими складочками, щеки обвисли, залысины уходили высоко. Потеря шевелюры доставила Ильину много страданий, впрочем, и с этим пришлось примириться, как примирился он и с другими потерями.
Не без труда восстанавливал он воспоминание о себе молодом. Вдруг в глубине зеркала что-то сместилось и возник тот русый офицерик с длинной шеей, с упорно хмурым взглядом.
С утра Ильин отправился в Публичную библиотеку. Воскресный народ толпился во всех отделах. Ильина посылали от одного сотрудника к другому. Не могли понять, что ему надо. Объяснял он слишком общо и уклончиво. Первые дни, когда он пытался заинтересовать домашних тем случаем у Михайловского замка, все хмыкали и тут же обрадованно выкладывали свои истории про экстрасенсов, телепатов, куда удивительнее, чем явление трех офицеров. Однажды в компании, когда он опять принялся за свой рассказ, он поймал испытующий взгляд жены. По дороге домой она сказала как бы между прочим: "Надо бы тебе выкинуть это из головы".
Что-то в ее тоне насторожило. Рассказывать он перестал. Но история эта жила в нем, не находя разгадки. Избавиться от нее оказалось не просто, да он и не хотел, она уже не мучила, она скорее грела его.
В читальных залах за письменными столами сидели люди с отрешенными сосредоточенными лицами. Шелестели страницы, шуршали карандаши, воздух был наполнен сдержанно напряженным гудом.
Дежурная пыталась вникнуть в смысл его путаной просьбы. С мученической терпеливостью она допытывалась, какую эпоху ему надо, фотографии или рисунки, описания или историю. Сзади росла очередь. Ильин вспотел, ему казалось, что за спиной посмеиваются. Он боялся, что замороченная эта въедливая женщина не выдержит и спросит, зачем, собственно, ему нужно все это. Он извинился, забормотал, что не стоит беспокоиться, он придет в другой раз, он уточнит, она расправила лицо, сделав вид, что поняла, и вручила его какой-то грузной усатой женщине, та, не дослушав, повела его в хранилище, затем по чугунным витым лесенкам, переходам и определила в какой-то закуток между книжными шкафами.
