Василий Аксенов - Вне сезона
— А я из пулемета, из пулемета! — пятый выпустил в нырка один за другим целый заряд камешков.
Над пляжем проходила набережная, и гуляющие стали останавливаться, привлеченные великим шумством. Там, по набережной в Сочи, гуляют представители всех часовых и климатических поясов, и в силу различных исторически и психологически сложившихся темпераментов разные представители реагировали по разному. Одни громко возмущались, другие молча возмущались, третьи соображали, что делать с нырком, если его подобьешь — жарить что ли? Говорят, они не особо вкусные, мясо жесткое, рыбой пахнет. В воду выбросить — пусть выживает на природе. В природе есть циклы, он в циклах выживет отлично или погибнет. Можно юным натуралистам в школьный кружок отдать, потому что в зоопарк не возьмут: порода не редкая, массовая порода пернатых друзей.
— Ребята, давай на коду! А то еще попадем! — кричал, хохоча, один из лабухов, а сам все бросал и бросал, не мог остановиться.
— Попадем — зажарим! — хохотал другой.
— А кто жрать-то будет?
— Адька срубает! Ему всегда мало! — крикнул Серго.
— А ты, Серго, уже не потянешь, а?! — взвизгнул Адик. — Зубы уже не те, да?!
Среди общего свиста и хохота эти двое вдруг остановились и посмотрели друг на друга в упор.
— Поди на конюшню и скажи, чтоб дали тебе плетей, — процедил Серго свою любимую шутку, которая много лет уже восхищала всех ребят во всех составах, где он когда-либо работал.
Град гальки поднимал фонтанчики вокруг нырка, как будто его обстреливало звено истребителей. Нырок же покачивался невредимый и, очевидно, не понимал опасности. Иногда он нырял по-прежнему неглубоко и недалеко и возвращался к своим кругам. Вполне возможно, он полагал, что с ним играют, и, собственно говоря, не ошибался — с ним действительно играли.
Все это дело увидели в бильярдной, которая помещалась в бетонной нише здесь же, на набережной. На всех трех столах прервали игру и стали следить за бомбардировкой. Петр Сигал, девятнадцатилетний студент, потрошитель этой бильярдной, с трудом оторвался от увлекательной игры, потому что партнер его, Динмухамед Нуриевич, отвлекся в сторону моря.
Петр Сигал, студент биофака, юноша бледный и нервный, мало бывал на воздухе, на солнце и спортом никаким не занимался, если не считать бильярда. Бильярд был страстью Петра, и он так натренировался, что найти себе достойного партнера было для него проблемой. Вот он приехал на каникулы в Сочи, вроде воздухом морским подышать, так он и сам себя уверял, но на самом-то деле влекла его уютная бильярдная в нише на набережной, которую он запомнил по предыдущим «гастролям». Каникулы давно уже прошли, но он все выправлял себе с помощью сочинской тети фальшивый бюллетень, день за днем, неделю за неделей, потому что нашел наконец себе достойного партнера хлопкороба Динмухамеда Нуриевича. Среди коричнево-черной пиджачной массы посетителей бильярдной юноша Петр Сигал в ярчайшей нейлоновой куртке выделялся, как нездешняя малоподвижная странноватая птица.
Вот и сейчас он вылетел из ниши на пляж, как неуклюжая яркая птица с бледным лицом. Что заставило его вдруг так горячо и неожиданно для всех и для себя самого в первую очередь вмешаться в эпизод с нырком? Почему вдруг его равнодушное длинное горло перехватило кольцо сочувствия к мелкой морской твари и страха за ее судьбу? То ли вспомнил вдруг заброшенный биофак и вообще чудо живой природы, изучению которой собирался до бильярда посвятить жизнь, то ли вдруг рисунок нынешней партии с Динмухамедом Нуриевичем подготовил этот эмоциональный взрыв — так или иначе Петр Сигал взорвался.
Он по-верблюжьи перепрыгнул через парапет и стал метаться среди музыкантов, хватать их за руки:
— Не смейте! Не смейте в водоплавающее! Зачем оно вам?! Прекратите!
— Эй ты! Чего лезешь? Уйди, лопух!
Слегка ему дали по шее, слегка ногой под зад, но он все метался и орал что-то невразумительное, наседал грудью, длиннющие волосы развевались, очи горели. Явно напрашивался.
— Поди на конюшню, — сказал ему Серго. — Скажи, чтоб дали тебе плетей.
Камни, однако, летели в нырка все реже и реже. Парни поскучнели, все это вдруг показалось им скучным и дурацким. Бросали уже просто так, для самолюбия. Тут как раз все и увидели, как один камушек средней величины угодил точно в голову нырку и как тот сразу же был убит.
Петр Сигал сел на гальку и, словно забыв сразу про свою битву, вперился горячим взглядом в горизонт.
— Пошли, пошли, ребята, — сказали друг другу музыканты.
Они забрали свои куртки и сумки и медленно пошли на набережную, с набережной — на лестницу, с лестницы — на бульвар. Гуляющая публика еще некоторое время провожала взглядами живописную группу, а потом вернулась к прогулке, к оздоровительному дыханию и неутомительным разговорам.
— Кто утку убил? — спросил кто-то из музыкантов.
Остальные забормотали:
— Черт его знает, вроде не я. Все бросали. Черт знает, кто попал. Все мы утку угробили. Да подумаешь, ерунда какая — уточка. Их тут миллиард, если не больше… Комара, скажем, давишь, не жалко…
— Все-таки противно, парни, — сказал Серго. — Согласитесь, что произошла какая-то дурацкая история. Абсурдная, паршивая история, и подите вы все на конюшню…
— А ты-то сам?! — повысил тут же голос Адик.
— И я сам пойду на конюшню и скажу, чтобы дали мне плетей.
Адик совсем уже огорчился и взял старшего товарища за руку. Заглянул в глаза:
— Да брось ты, Серго. В самом деле, вот еще повод для хандры!
— Да ладно, ладно, — пробормотал Серго, смущенный таким сочувствием.
Они пошли дальше молча и больше уже не говорили про «утку», хотя у всех оставался какой-то стойкий противный вкус во рту, как бывает, когда ненароком съешь в столовой что-нибудь недоброкачественное, и они, не сговариваясь, завернули за угол гостиницы «Приморская» и там в буфете выпили по стакану вина, перебили гадкий вкус и все забыли.
Юноша Петр Сигал продолжал неподвижно сидеть на пляже, и Динмухамед Нуриевич счел нужным подойти к партнеру, развернуть на гальке носовой платок и сесть рядом.
Динмухамед Нуриевич в погожие дни гулял по курорту в прекраснейшем официальном костюме со знаками отличия на обоих бортах. На голове носил твердую фетровую шляпу. Тюбетейку Динмухамед Нуриевич обычно надевал в дни крупных собраний, чтобы создавать пейзаж для кинохроники, в жизни же предпочитал европейский головной убор.
— Принципиально говоря, очень тебя понимаю, Петька, — сказал он юноше. — Бильярд иногда вызывает отрицательную реакцию, отрыжку вот здесь, под кадыком, если принципиально говорить. Я вспоминаю тогда про плантации белого золота. Тебе, Петька, надо ко мне в колхоз приехать. Я тебе сабзы дам, дыню дам, редиску дам, плов дам, кошму дам, мотоцикл дам, будешь с дочкой кататься. Динмухамед Нуриевич очень симпатизировал юноше, хотя тот выиграл у него довольно много денег.
Черноморская волна тем временем подкатывала все ближе и ближе к пляжу убитого нырка с бессильно болтающейся головой. При ближайшем рассмотрении можно было заметить, что камень попал ему не в голову, а перебил шею.
Вечером мы с Екатериной пошли в концерт. Так вдруг собрались, ни с того ни с сего. Гуляли по городу, увидели афишу «Вечер советской и зарубежной песни: лауреаты всесоюзного конкурса артистов эстрады Ирина Ринк и Владимир Капитанов в сопровождении вокально-инструментального ансамбля „Сполохи“, Москва». Я вдруг подумал: может быть, там играют те самые лабухи, которых мы видели утром на пляже, в том числе и Серго? Интересно послушать, как сейчас играет Серго, да и вообще любопытно узнать, что сейчас собой представляет эстрада. Я пригласил Екатерину, и она неожиданно мигом согласилась. Впоследствии выяснилось, что про лабухов тех она к вечеру и думать забыла, и эстрада ее не очень интересовала, а просто она хотела продемонстрировать новое платье.
— Платье какое у вас удивительное, — сказал я и заметил, что она просияла.
— Дуров, — сказала она, — вы растете в моих глазах! Платье заметил!
Эстрада, честно говоря, не принесла нам никаких сюрпризов. Ирина Ринк была довольно хорошенькая и двигалась недурно, и если бы она не пела совсем, было бы приятно, но она пела, самозабвенно пела, просто упивалась своим маленьким голоском. Владимир Капитанов, напротив, очень оказался горластым. Наступательным своим баритоном он заглушал даже бит-группу, но, к сожалению, двигался он очень паршиво и был очень нехорошеньким — Владимир Капитанов. Наши шумные соседи с пляжа — Адик, Серго, Колумб, Шекспир и Дарвин, а также еще шестеро молодцов, — все были в униформе, в ярко-оранжевых длинных пиджаках, черные банты на шее. Играли они на трех гитарах, двух саксофонах, двух трубах, на барабане, рояле, скрипке, тромбоне плюс подключались, конечно, временами перкаши, кларнеты и электронная гармошка. Играли чистенько, скромненько, вполне репертуарно, такие гладенькие, послушные мальчики, что прямо и не узнать. Смешно было смотреть, как они, уходя в глубину и становясь тылами Ирины и Владимира, слегка подыгрывают содержанию очередной песни, вздыхают, или со значением переглядываются, или головами крутят в смущении, или еще как-нибудь жестикулируют. К примеру, солисты поют: Не надо печалиться, Вся жизнь впереди…
