Вячеслав Софронов - Жила
Д а р ь я. /Берет хвост, удивленно разглядывает его/. Это Откуль у тебя такой хвостище взялся? Акулий что ли?
Д е д. Где бы я тебе акулу споймал. Федька мой давеча из города, когда приезжал, то в прудок наш то ли динамит, то ли гранату жахнул - она, и всплыла... Зеленая...
Д а р ь я. /Всплеснула руками/. Матушки святы! Неужто русалка? Сроду соленой русалки не видывала. /Осторожно отщипывает кусочек, кладет в рот/. А, однако, ничего... вкусно дажесь. Ой, а грех, однако, русалку-то исть....Помнишь, я еще совсем молодухой была, парни из соседней деревни неводом русалку вытащили, в бочку перед домом посадили, а мне ее жалко стало и снесла ее обратно в речку.
Д е д./Наливает себе, выпивает/. И чего было? Чего-то не припомню.
Д а р ь я. Как чего? Болела потом долго, а там укрупнение началось и совсем все наперекосяк пошло, поехало. Ой, плесни еще что ли, а то и не разобрала чего пила.
Д е д. Теперь вспомнил, держи, /наливает/, мне не жалко. Мужик горевал, покуда брагу сливал, а как слил, то всем стал мил. /Ставит рюмку на стол и в это время Шурка начинает подпрыгивать в корзине, гоготать, бить крыльями/. О, счас песни запоет!
Д а р ь я. Чего это с ней? Не пойму. /Сует руку под гусыню и вытаскивает оттуда одно за другим три яйца/. Вот те на! Три яйца кряду! Ай да Шурка! Ай да стахановка! Ну, дед Башкур, колдун ты да и только! Дарю тебе. /Протягивает ему яйцо/. На память.
Д е д. /Смущенно/. Да зачем оно мне... Гусят, что ли из него высиживать стану?
Д а р ь я. Может и гусенка выведешь, а может на иное, какое дело сгодится.... /Ищет рюмку, что дед поставил на стол, но не находит/. Что за напасть? Куды рюмку мою дел? Пожалел, да?
Д е д. Стал бы я ее от тебя прятать, когда сам же и налил, поставил./Вертит головой по сторонам/. Э-э-э... да то видать мой варнак, домовенок и спер. Быстро он к выпивке пристрастился, пора бы мне за него всурьез взяться, уму-разуму поучить.
Д а р ь я. /Непонимающе/. О ком ты?
Д е д. Да старый мой хозяюшка, домовой, он еще при деде моем тут жил, а на прошлую видать совсем худой стал, кашлял все за печкою, спать по ночам не давал...
Д а р ь я. С твоего самосада не только закашляешь, а и разум потерять совсем можно. Как только сам терпишь.
Д е д. Во! А ты меня к себе в дом на житье зовешь. Одно слово, сгинул старый домовой, а неделю, две ли назад новый, молоденький совсем заявился.
Д а р ь я. А ты почем знаешь, что молоденький? Ты его видел что ль?
Д е д. Как ты его увидишь, то не каждому дано. По повадкам его понял, что сопливый еще: то молоток сопрет у меня, то лавку из-под меня отодвинет, балует, одно слово.
Д а р ь я. И как ты его воспитывать-то станешь? Ремнем что ли?
Д е д. Не твоего бабьего ума дело. То секрет, только умею я с ихним братом управляться, приструню, раз другой и как шелковый станет.
Д а р ь я. Ладно, пойду я, а то засиделась тут у тебя, а дома дел полно.
/Пытается встать, но это ей не удается/.
Д е д. Куды тебе спешить? Семеро по лавкам не скачут, посиди, соседушка, малая беседушка. Я тебе еще стопарик налью.
Д а р ь я. /Обеспокоено/. Ой, что это? Встать никак не могу, словно меня кто к лавке прилепил намертво. Ой, матушки святы! Ой, помогите, спасите люди добрые!
Д е д. /Кидается к печке, где у него варился в банке клей, но не находит банки, всплескивает руками/. Ой, пакостник! Чего учудил! Да он под тебя, Дарья, всю банку с клеем и вылил./Поднимает с пола пустую банку из-под клея/. Теперь тебя от лавки никак не отскрести, разве что платье снимать, коль оно к тебе самой не прилипло.
Д а р ь я. Ишь чего захотел, дурень старый! Думай чего говоришь, чтоб я перед тобой на старости лет, да заголяться стала. Не бывать этому!
Д е д. Тогда так с лавкой и ходи. Клей мой ничем не растворить, вечно держать будет. А может еще не засох клей-то, можно кипятком попробовать отмочить. /Берет с печки чайник и направляется к Дарье, но та округляет глаза, заслоняется корзиной с гусыней, сует ее в сторону деда/.
Д а р ь я. Не дамся! Не подходи! Помогите!!!
Картина 2.
/Открывается входная дверь и входит милиционер Ахмед при полной форме и с полевой сумкой в руках/.
А х м е д. Кто кричал?
Д а р ь я. /Испуганно/. Ну, я кричала. А чего, и поорать нельзя что ли?
А х м е д. /Достает из сумки бланк протокола и ручку, собирается сесть на лавку/. Будем протокол составлять..
Дед и Д а р ь я. /В голос/. Не садись, Ахметушка на лавку!
А х м е д./ Равнодушно пожимает плечами, берет табуретку, садится на нее, снимает фуражку, кладет на стол/. Опять нарушаем, значит, ох и надоели вы мне оба...
Дед и Д а р ь я. /Вместе/. Чего нарушаем? Мы меж собой беседу ведем, никого не трогаем.
А х м е д./ Указывает на самогонный аппарат/. А это что? Опять за старое взялся? Знаешь сколько за самогоноварение положено?
Д е д. /Обречено машет рукой/. Сколь не положено, все мое. Пиши, Емеля, твоя неделя.
А х м е д. Эх, жалко не тридцать седьмой год, а то бы вкатал вам обоим по полной катушке, и деревню вашу за час с землей сравняли, чтоб и духу вашего тут не было.
Д е д. А чего ты на нас такой злой? Чего худого мы тебе сотворили-сделали?
А х м е д. Побыл бы на моем месте, походил бы пешком весь день по вашей глуши, не так бы запел. Добрые люди давно собираются на вашем бугре дачи, да коттеджи выстроить, а вы все никак убраться не можете, место освободить. Какая нечистая вас только и держит.
Д е д. Вон оно что, значит.... Получается, мы добрым людям мешаем, коль на своей земле живем, а им не даем скворешен тут понастроить. Теперича мне понятно чего ты до нас каждый раз цепляешься, липнешь как смола.
Д а р ь я. /Осторожно вместе с лавкой начинает продвигаться к выходу, но Ахмед заметил и сердито нахмурил брови/. Пойду я, а то тесто замесила как бы не сбежало.
А х м е д. Посидите, гражданка, до вас еще дойдет очередь.
/Неожиданно из рук Ахмеда выскакивает ручка и летит за печь и туда же улетает и фуражка. Он вскакивает, ошалело глядит по сторонам/. Это что еще за черт?
Д е д./ Негромко/. То не он, а лишь его младший братик балует. Но ты погоди, коль не уймешься, то худо тебе придется.
А х м е д. Что ты сказал?
Д е д. Что говорено, то и сказано. Есть нечего, да жить весело, говорю.
А х м е д. Куда ручка делась? Куда фуражка улетел? / Идет за печку, там слышны шум, грохот посуды и он возвращается весь осыпанный мукой и перьями/. Фу, фу.../пытается отчистить китель/. Живете тут как... свиньи какие. Где моя фуражка? Куда делась?
Д е д. Да не брал я твоей фуражки. /Незаметно стягивает со стола бланк протокола и засовывает его под гусыню, подмигивает Дарье, поднимает фуражку, подает Ахмеду/.
А х м е д. /Надевает фуражку, подкручивает усы/. Ручка есть в доме?
Д е д. Откуда?! Сроду кляузы писать не приучен, с чего бы ей взяться.
А х м е д. Нет ручки? Да, говоришь? Думаешь, не найду, как протокол написать, понимаешь? Плохо участкового Ахмеда Садыкова знаешь. Так говорю?/Подходит к онемевшей Дарье и вырывает из хвоста гусыни перо, берет со стола нож, очинивает перо, оглядывается по сторонам, видит пузырек с йодом, удовлетворенно хмыкает, ставит перед собой, достает новый лист протокола/.
Д а р ь я. /Приходит в себя, наливается злостью/. Тебе, ирод проклятый, кто позволение давал над Шуркой моею издеваться? Ты ее растил? Кормил? Холил? Да она может после твоих рук поганых и вовсе нестись перестанет, а то еще и помрет вовсе. Черт усатый! Распустил ручище-то!
А х м е д. /Снисходительно/. У нас на Кавказе все мужчины усы носят, да.
Д а р ь я. Вот и сидел бы на своем Кавказе. Какой леший тебя к нам заманил? И морозы не держат. Хоть бы отморозил себе все хозяйство поскорее, да обратно убрался. Мало наших девок перепортил?
А х м е д. Ты, бабка, чего шумишь, понимаешь? Я тебя трогал, да? Будешь ругаться, то оформлю на пятнадцать суток, не обрадуешься. За оскорбление должностного лица...
Д а р ь я. Давно должностным-то стал? Не ты ли прошлым летом на базаре гнилыми помидорами торговал, нас обвешивал? А как фуражку надел, то и нос выше бани задрал...
А х м е д. Ты, понимаешь, нос мой не трогай, а то точно оформлю.
Д а р ь я. И оформляй, понимаешь! Коммунисты нам ничего сделать не могли, а вам, чер...нявеньким и вовсе не одолеть. Обкакаетесь! Коль Господь за нас не заступится, то черти вам житья все одно не дадут.
Д е д. Вот, блин, расшумелась баба, что твой самовар. А ведь правильно говоришь, Дарьюшка. Не тревожь лиха, пока лежит тихо. Мокрый дождя, а нагой разбою не боится. Мы свое пожили, на старости лет и помирать не страшно.
А х м е д. Чего орете?! Убогонькие!
Д а р ь я. Так и есть, убогие мы, потому что при Боге живем, а таким чертенякам как ты хода не даем. Хватит! Натерпелись! Костьми ляжем, а своего последнего не отдадим! То уполномоченные разные ездили-шастали, из амбаров последнее выгребали, нас на голодную смерть оставляли. Мы-то верили, государству хлебушек свой сдаем, а вышло как? Таких как ты, востроносеньких, прикармливали, на свою голову нянчили! Потом в одну деревню принялись сгонять-укрупнять, химией травить! Все мало. Теперича принялись наших гусей щипать! Не дамся! /Прижимает гусыню к себе/.
