Василий Белов - Данные
После жутких зимних боев часть расформировали. Лаврухин угодил в пушкари. А какой он артиллерист? "Не те данные", -- сказал бы рязанский. И правда, не те. Три класса да два коридора. На артиллериста надо учиться, как на сапера или летчика. Иное дело кони. Тут Лаврухин хорошо пригодился. Ездовой на сорокапятке -- тот же артиллерист. Да ведь и раздумывать начальству было некогда. Немец совсем разъярился, так уж ему хотелось Москву. Уже когда отгонили, он все равно огрызается. Писарь отправил в верха данные для награды на рядового Лаврухина. Где они нынче ходят, эти самые данные? Неизвестно...
Лаврухин бережно спрятал письмо. Прочитает, когда рассветет, сразу и ответ напишет. Боец уже прицелился развязать вещевой мешок, чтобы достать карандаш и тетрадку. Но капитан вздумал устраивать перекличку, затем распределяли, что кому делать. Лаврухину и рязанскому приказано проверить, хорошо ли закреплена новая пушка, которую везли на открытой платформе.
-- Эх, надо же, такую тяжелую дали! -- дивился веселый ефрейтор. -- Три танкиста выпили по триста...
Ефрейтор и над собой подшучивал, и земляков не жалел: "У нас в Рязани грибы с глазами, их ядят, а они пярдят".
-- Михайлович, как мы ее таскать-то без лошадей будем? Да еще контуженые... Тут надо трактором. Правду говорят, что американский тягач посулен?
Лаврухин промолчал. О контузиях и бомбежках не любил вспоминать. Не ведал ефрейтор, как летом погиб от бомбы прежний расчет, как вдребезги разнесло ту сорокапятку. Не ведал, и ладно. Уцелел из обслуги один Лаврухин, и то потому, что при налете велено было отогнать лошадей. Кто молился за ездового? Мать Устинья или жена Авдотья? Наверное, обе...
После той встряски дали недельную передышку -- и снова в бой, уже с новым расчетом. Тогда и явился рязанский ефрейтор. Невелика пушчонка, а три танка у немца угробила! На Троицу послали изучать новую пушку, пятьдесят седьмого калибра. Лошадей вместе с хомутами отдали в ближайшую уцелевшую деревню. Веснушчатая бабенка, что командовала в населенном пункте, написала Лаврухину расписку на четырех кобыл со сбруей. Орудийный передок бригадирке не понадобился, а три кипы прессованного сена велено было погрузить в пульман. Капитан приказал строить аппарель. Пришлось строить эту самую аппарель, чтобы закатить пушки на платформу. С минометами было легче. Поматерее сорокапятки-то оказались пятидесятимиллиметровые пушечки, похлеще! Что значит аппарель, Лаврухин и сейчас не знает. Наверно, две балки да накат из бревен. Командир батареи любит, видно, чужие слова. Сердится, если что не так назовешь. А чего сердиться? Сорокапятку вон рязанский зовет то "прощай, родина", то винтовкой на колесах. Попробуй-ка повозись с этой винтовочкой без лошадей да в грязи либо в снегу!
Четыре сданные в колхоз кобыленки были худы, но жилисты. Таскали воз без кнута и без мата. Лаврухин терпеливо заживлял им розовые кровавые стирыши. И какой только дурак сбил плечи у всех четырех! Довели кобыленок прежние ездоки... Лаврухин где-то раздобыл даже скипидару и креолину. Не хуже ветеринара делал примочки. Безуспешно хлопотал о новой подходящей упряжи. Кони-то понимали его с полуслова... С ними и говорить можно, не то что с политруком на политинформации. Этот одно твердит: "Болтун -- находка для шпиона". Так ведь знает любая колхозная баба, что значит военная тайна! Везут вот. Куда везут, туда и везут. Распечатывай, солдат, эту треклятую тайну своими средствами. Не надо много и ума, чтобы догадаться. Знамо, повезли в Сталинград. Сарафанной почты на войне нет, одна полевая. Не одно ли то же -- что полевая солдатская, что сарафанная бабья? Кухня вон тоже полевая, но около нее не живало военной тайны, молотят все подряд. Кто во что горазд. Больше про всяких черчиллей. Иной бедолага помянет и Жукова с Коневым: имеются ли, мол, у них ППЖ? На генералов-то полевых жен, конечно, хватает. А всех лейтенантов, не говоря уж про остальных ефрейторов, пэпэжами не обеспечишь. Рядовому важнее всего полевая кухня. Солдат носом, по запаху чует, какая и где будет битва, у какой реки и у какого города ждет очередное сражение. Главное, сытым быть, а после фронтовой стограммовки (плюс у непьющего ее выманить) совсем рассуждается просто: либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Чем меньше чин, тем меньше и думать. Правда, непьющих солдат, по словам наводчика, меньше, чем генералов, которые не матерятся. О ППЖ Лаврухину тоже мало заботы. Не к таким мечтаниям приучила его колхозная жизнь, нет, не к таким...
Лаврухин терпеливо ждал рассвета. Августовское солнце выглянуло наконец из-за московских крыш. В "телятнике" стало светлее. Рядовой Лаврухин подвинулся ближе к проему, проглотил горловой ком, осушил глаза и себе одному начал читать. Он ходил в приходскую школу три зимы, а жена Дуня всего одну, и то лишь до Рождества. После святок учиться девочку не пустили, ей велено было прясть кубышки. Бубновское движение одним бочком коснулось Дуни, оно совпало с первыми годами замужества. До того ли ей было? Рядовой Лаврухин жадно вчитывался в каждое слово, добавляя в уме запятые и точки:
"Добрый день веселый час пишу письмо и жду от вас. Любимой сопруг Митрей Михайлович кланяемся тебе всем семейством первым делом матерь твоя родительница Устинья Мартыновна вторым делом сопруга твоя Овдотья сынок твой Михайло Митревич дочерь Марья Митревна да ишо дочерь Клавдия Митревна. Мы то слава Богу живы здоровы а жив ли ты сам мы про то и не знаем. Отпиши ради Христа живой ли ты наш кормилец. Твое письмо приходило одно из Кошубы когда тебя повезли на войну была ишо писулечка на Покров больше грамотки не прихаживало. Кажинной день такой долгой а ночь того дольше. Стеклю с утра почтальиху да у окна плакаю. Любимой сопруг Митрей Михайлович в деревне пришли три извещенья убило Анатолья Заварзина да ишо Гришку Демкина да твоего одногодка Петруху. Любимой сопруг Митрей Михайлович посылали мы тебе четыре письма только от тебя сколько ден и нидиль нету никакой вестоцки может в лазарет ты положен может голодной и в холоду может угонили куда в другое место. Отпиши про себя сколько можешь а мы будем денно и ношно молить Царицу Небесную тифенскую за тибя и твоих командеров. А Кланька уж ходить учится вдоль лавки и до стола. Бавшка ей кумок нашила. Манька хоть и большая этих кумок у Кланьки отымает и не отдает пока не натешится. Кланька и ревит, после этого вмисте играют. Мишка все дни до Успленья возил снопы к молотилке счас сидит в шестых ночует нидилю при школе на выходной домой прибегает. Наставницы и дилектор его хвалят. Заем весь до копеечки уплотила осталось самообложенье да страфовка. Молока счас нет а корова стельная. На трудодни дали гороху узолок весом с пуд говорят после отчетного ишо добавят, сулят ржи третьего сорту с костерей да деньги по восем копеек на трудодень. Избу пока не оклеили. Счетоводка посулила старых газет когда принесем тогда и начнем оклеивать. Со слезами ждем письма от тебя. К сему остаюсь жива здорова твоя сопруга Дуня со всем семейством".
Первым позывом после чтения было немедля писать ответ. Да как тут писать? Дергают то и дело. Еще и химический карандаш надо у кого-то просить.
-- Нет, Лаврухин, пляши заново либо рассказывай, что пишут! -- хохочет ефрейтор. -- Броня крепка, и танки наши быстры...
Лаврухин отмахнулся, дрожащими пальцами бережно спрятал косой конвертик. Ефрейтор отступился:
-- Ладно. Пляску, Михайлович, откроем в Берлине, сейчас нам худо играют... Поищем-ко сходим жареной воды...
После долгих, сопровождаемых железным грохотом перемещений по Окружной дерганья прекратились. Состав с теплушками утвердился на каком-то пути. (К чести московского начальства, столичные путейцы работали четко. Старались люди. Даже в разгар зимнего побоища получалось почти как в мирное время.)
Надолго ли стихли паровозные голоса в эти минуты? Бог знает. Можно бы и письмо написать, но Лаврухин отложил почему-то. Вот какой-то проворный солдатик, вроде рязанского ефрейтора, выпрыгнул из другого "телятника". Мигом пересек пути, запруженные составами. Пошнырял воин около затрапезного вокзальчика, принюхался и сразу определил, где что. Братва вскоре мелкими перебежками устремилась за кипятком.
Лаврухин ощупал свою котомку. Прозванный "сидором" вещевой мешок надежно сберегал все солдатское именье и сухой паек, выданный под расписку. Сегодня не мешало бы и дернуть на радостях, но летом не дают. Зимой, бывало, трехсуточная порция, глядишь, и придушена. Что значат триста граммов для здорового мужика! Рядовой Лаврухин оказался в числе выпивающих, не пропадать же добру. Правда, отец, Миша Балябинец, в молодости прилюдно поротый дедом, говаривал: "Не было молодца обороть винца". Когда дед умирал, то сыновьям наказывал: "Пейте квас, первыми не здоровайтесь". Ну, насчет квасу понятно. А почему не здороваться? Да потому что первым здоровается тот, кто косить выходит последним... А косить добрые люди выходят до солнышка. Сам дедушко вина не пил и сыновьям, кроме сусла, ничего глотать не давал. Гостей по праздникам потчевал одним ржаным пивом. Рядового Лаврухина пить научили Н-ская высота да прошлогодний мороз. Эх, чего вспоминать прошлую зиму! Уцелела Москва да своя голова, и то ладно. Такие балябинцы и заслонили столицу-то...
