Чёрный Саша - Сатиры

1909

Отъезд петербуржца

Середина мая и деревья голы…Словно Третья Дума делала весну!В зеркало смотрю я, злой и невеселый,Смазывая йодом щеку и десну.

Кожа облупилась, складочки и складки,Из зрачков сочится скука многих лет.Кто ты, худосочный, жиденький и гадкий?Я?! О нет, не надо, ради бога, нет!

Злобно содрогаюсь в спазме эстетизмаИ иду к корзинке складывать багаж:Белая жилетка, Бальмонт, шипр и клизма,Желтые ботинки, Брюсов и бандаж.

Пусть мои враги томятся в Петербурге!Еду, еду, еду – радостно и вдруг.Ведь не догадались думские ЛикургиЗапрещать на лето удирать на юг.

Синие кредитки вместо Синей ПтицыУнесут туда, где солнце, степь и тишь.Слезы увлажняют редкие ресницы:Солнце… Степь и солнце вместо стен и крыш.

Был я богоборцем, был я мифотворцем(Не забыть панаму, плащ, спермин и «код»),Но сейчас мне ясно: только тошнотворцем,Только тошнотворцем был я целый год…

Надо подписаться завтра на газеты,Чтобы от культуры нашей не отстать,Заказать плацкарту, починить штиблеты(Сбегать к даме сердца можно нынче в пять).

К прачке и в ломбард, к дантисту-иноверцу,К доктору – и прочь от берегов Невы!В голове – надежды вспыхнувшего сердца,В сердце – скептицизм усталой головы.

1909

Искатель

С горя я пошел к врачу.Врач пенсне напялил на нос:«Нервность. Слабость. Очень рано-с.Ну-с, так я вам закачуГунияди-Янос».

Кровь ударила в виски:Гунияди?! От вопросов,От безверья, от тоски?!Врач сказал: «Я не философ.До свиданья».

Я к философу пришел:«Есть ли цель? Иль книги – ширмы?Правда «школ» – ведь правда фирмы?Я живу, как темный вол.Объясните!»

Заходил цветной халатПарой егеревских нижних:«Здесь бессилен сам Сократ!Вы – профан. Ищите ближних».– «Очень рад».

В переулке я поймалЧеловека с ясным взглядом.Я пошел тихонько рядом:«Здравствуй, ближний…» – «Вы нахал!»– «Извините…»

Я пришел домой в чаду,Переполненный раздумьем.Мысль играла в чехардуТо с насмешкой, то с безумьем.Пропаду!

Тихо входит няня в дверь.Вот еще один философ:«Что сидишь, как дикий зверь?Плюнь, да веруй – без вопросов».– «В Гунияди?»

– «Гу-ни-я-ди? Кто такой?Не немецкий ли святой?Для спасения души —Все святые хороши…»Вышла.

1909

***

Это не было сходство, допусти – мое даже в лесу, – это было тождество, это было безумное превращение одного в двоих.

Все в штанах, скроенных одинаково,При усах, в пальто и в котелках.Я похож на улице на всякогоИ совсем теряюсь на углах…

Как бы мне не обменяться личностью:Он войдет в меня, а я в него, —Я охвачен полной безразличностьюИ боюсь решительно всего…

Проклинаю культуру! Срываю подтяжки!Растопчу котелок! Растерзаю пиджак!!Я завидую каждой отдельной букашке,Я живу, как последний дурак…

В лес! К озерам и девственным елям!Буду лазить, как рысь, по шершавым стволам.Надоело ходить по шаблонным панелямИ смотреть на подкрашенных дам!

Принесет мне ворона швейцарского сыра,У заблудшей козы надою молока.Если к вечеру станет прохладно и сыро,Обложу себе мохом бока.

Там не будет газетных статей и отчетов.Можно лечь под сосной и немножко повыть.Иль украсть из дупла вкусно пахнущих сотов,Или землю от скуки порыть…

А настанет зима – упираться не стану:Буду голоден, сир, малокровен и гол —И пойду к лейтенанту, к приятелю Глану:У него даровая квартира и стол.

И скажу: «Лейтенант! Я – российский писатель,Я без паспорта в лес из столицы ушел,Я устал, как собака, и – веришь, приятель —Как семьсот аллигаторов зол!

Люди в городе гибнут, как жалкие слизни,Я хотел свою старую шкуру спасти.Лейтенант! Я бежал от бессмысленной жизниИ к тебе захожу по пути…»

Мудрый Глан ничего мне на это не скажет,Принесет мне дичины, вина, творогу…Только пусть меня Глан основательно свяжет,А иначе – я в город сбегу.

1907 или 1908

Опять

Опять опадают кусты и деревья,Бронхитное небо слезится опять,И дачники, бросив сырые кочевья,        Бегут, ошалевшие, вспять.

Опять, перестроив и душу, и тело(Цветочки и летнее солнце – увы!),Творим городское, ненужное дело        До новой весенней травы.

Начало сезона. Ни света, ни красок,Как призраки, носятся тени людей..Опять одинаковость сереньких масок        От гения до лошадей.

По улицам шляется смерть. ПроклинаетБезрадостный город и жизнь без надежд,С презреньем, зевая, на землю толкает        Несчастных, случайных невежд.

А рядом духовная смерть свирепеетИ сослепу косит, пьяна и сильна.Всё мало и мало – коса не тупеет,        И даль безнадежно черна.

Что будет? Опять соберутся ГучковыИ мелочи будут, скучая, жевать,А мелочи будут сплетаться в оковы,        И их никому не порвать.

О, дом сумасшедших, огромный и грязный!К оконным глазницам припал человек:Он видит бесформенный мрак безобразный,        И в страхе, что это навек,

В мучительной жажде надежды и красокВыходит на улицу, ищет людей…Как страшно найти одинаковость масок        От гения до лошадей!

1908

Культурная работа

Утро. Мутные стекла как бельма,Самовар на столе замолчал.Прочел о визитах ВильгельмаИ сразу смертельно устал.

Шагал от дверей до окошка,Барабанил марш по стеклуИ следил, как хозяйская кошкаЛовила свой хвост на полу.

Свистал. Рассматривал тупоКомод, «Остров мертвых», кровать.Это было и скучно, и глупо —И опять начинал я шагать.

Взял Маркса. Поставил на полку.Взял Гёте – и тоже назад.Зевая, подглядывал в щелку,Как соседка пила шоколад.

Напялил пиджак и пальтишкоИ вышел. Думал, курил…При мне какой-то мальчишкаНа мосту под трамвай угодил.

Сбежались. Я тоже сбежался.Кричали. Я тоже кричал,Махал рукой, возмущалсяИ карточку приставу дал.

Пошел на выставку. Злился.Ругал бездарность и ложь.Обедал. Со скуки напилсяИ качался, как спелая рожь.

Поплелся к приятелю в гости,Говорил о холере, добре,Гучкове, Урьеле д'Акосте —И домой пришел на заре.

Утро… Мутные стекла как бельма.Кипит самовар. Рядом «Русь»С речами того же Вильгельма.Встаю – и снова тружусь.

1910

Желтый дом

Семья – ералаш, а знакомые – нытики,Смешной карнавал мелюзги.От службы, от дружбы, от прелой политикиБезмерно устали мозги.Возьмешь ли книжку – муть и мразь:Один кота хоронит,Другой слюнит, разводит грязьИ сладострастно стонет…

Петр Великий, Петр Великий!Ты один виновней всех:Для чего на север дикийПонесло тебя на грех?Восемь месяцев зима, вместо фиников – морошка.Холод, слизь, дожди и тьма – так и тянет из окошкаБрякнуть вниз о мостовую одичалой головой…Негодую, негодую… Что же дальше, боже мой?!

Каждый день по ложке керосинаПьем отраву тусклых мелочей…Под разврат бессмысленных речейЧеловек тупеет, как скотина…

Есть парламент, нет? Бог весть,Я не знаю. Черти знают.Вот тоска – я знаю – есть,И бессилье гнева есть…Люди ноют, разлагаются, дичают,А постылых дней не счесть.

Где наше – близкое, милое, кровное?Где наше – свое, бесконечно любовное?Гучковы, Дума, слякоть, тьма, морошка…Мой близкий! Вас не тянет из окошкаОб мостовую брякнуть шалой головой?Ведь тянет, правда?

1908

Зеркало

Кто в трамвае, как акула,Отвратительно зевает?То зевает друг-читательНад скучнейшею газетой.

Он жует ее в трамвае,Дома, в бане и на службе,В ресторанах и в экспрессе,И в отдельном кабинете.

Каждый день с утра он знает,С кем обедал Франц-ИосифИ какую глупость в ДумеТолстый Бобринский сморозил…

Каждый день, впиваясь в строчки,Он глупеет и умнеет:Если автор глуп – глупеет,Если умница – умнеет.

Но порою друг-читательГоловой мотает злобноИ ругает, как извозчик,Современные газеты.

«К черту! То ли дело ЗападИ испанские газеты…»(Кстати – он силен в испанском,Как испанская корова).

Друг-читатель! Не ругайся,Вынь-ка зеркальце складное.Видишь – в нем зловеще меркнетКто-то хмурый и безликий?

Кто-то хмурый и безликий,Не испанец, о, нисколько,Но скорее бык испанский,Обреченный на закланье.

Прочитай: в глазах-гляделкахМного ль мыслей, смеха, сердца?Не брани же, друг-читатель,Современные газеты…

1908