Игнатий Потапенко - Героиня
— Но каким образом? Что же это значит? Что за странное совпадение? — спрашивали все. — Кожевкин!.. Неужели в природе одновременно существуют два Кожевкина и притом два именно Леонтия Степановича?
Это казалось почти сказочным.
— А может быть, это он сам? — предположил кто-то.
— Сам? Ну, нет, это невозможно! — возражало огромное большинство. — Откуда же у него взялись жена и дети?
— У Кожевкина? Но, кажись, мы его не первый день знаем. Нет, это совершенно немыслимо.
— А ведь вот он пять дней нигде не появлялся.
— Да, пять дней не появлялся. В самом деле, это странно. Правда, этого никогда прежде с ним не случалось…
Одним словом, поднялись самые оживлённые толки по поводу Леонтия Степановича Кожевкина и его скончавшейся супруги.
— Господа, — предложил кто-то, шутя, так как всё, что касалось Кожевкина, говорилось не иначе как в виде шутки, — нам остаётся только одно: выбрать депутацию и отправить её по адресу. Должны же мы как-нибудь узнать истину.
— Только это будет не депутация, а экспедиция! — возразил кто-то. — Экспедиция для исследования загадочного явления: Леонтия Степановича Кожевкина.
Предложение было принято, выбрали двоих. В виду столь печально-торжественного случая, на них надели даже чёрные сюртуки и отправили по тому адресу, который был указан в роковом объявлении.
Переулок, в котором помещалась покойница, нелегко было отыскать. Он находился вдали от центра и принадлежал к тем уголкам столицы, куда судьба редко заносит прохожего. Но, наконец, его нашли.
Это оказался маленький домик с длинным деревянным забором и довольно большим двором. Во дворе было заметно некоторое движение, какие-то люди выходили из флигеля и входили в него.
Товарищи отыскали дворника и обратились к нему.
— Живёт здесь Кожевкин, Леонтий Степанович?
— Живёт. Как же не живёт. Пятнадцать лет уже живёт.
— Именно Леонтий Степанович?
— Леонтий Степанович, — не иначе.
— А каков он из себя?
— Из себя? Да обыкновенно какой: человек, как человек, как все другие.
— Высокий? Тонкий? С бородой?
— Точно. Всё это так и есть.
— А что же, он служит где-нибудь?
— Он-то? А Бог его знает… Надо полагать, служит, потому живёт. Как же без службы? Без службы не проживёшь. Да вам-то что? Вы к нему?
— Да, мы к нему, только не знаем, тот ли.
— А вы посмотрите, тот или не тот. Только нынче у него забота, похороны, жена померла. Вон в тот флигелёк и ступайте.
Они вошли в дом. Их сразу обдало запахом ладана. В передней и во всей квартире носился густой ароматный дым.
В небольшой комнате, выходившей окнами во двор, было душ пятнадцать народу. Большею частью женщины немолодые, с лицами, на половину закутанными в платки. На длинном столе лежала покойница, прикрытая парчой. Рядом, на двух табуретах стоял гроб, обтянутый светлым дешёвым глазетом. Дьячок певучим, скорее угрюмым, чем жалобным голосом читал псалтырь.
Товарищи вошли тихо и начали креститься, но в то же время озирались кругом, стараясь отыскать глазами хозяина. Но среди присутствующих не было ни одного тонкого и в то же время длинного человека.
Они подошли поближе к покойнице и заглянули ей в лицо. Оно было очень худо, с тонкими острыми чертами. Видно, она долго болела, или вся жизнь её была полна мук. У них мелькнула мысль: «неужели же это его жена, жена этого весёлого, беззаботного человека?»
Они переглянулись и прочитали друг у друга в лице сомнение; нет, очевидно они ошиблись. Они попали на похороны к совершенно незнакомому человеку. И им становилось неловко. Они уже посматривали на дверь, чтобы как-нибудь незаметно стушеваться.
Но в это время из внутренних комнат приотворилась дверь, и появилась высокая сухощавая фигура с бледным, исхудавшим лицом, с жиденькой бородкой. Глаза у него были печальны и красны от слёз. Товарищи взглянули на него и тотчас же узнали в нём своего приятеля. Это было несомненно: Кожевкин был тут, на лицо, тот самый Кожевкин, который ещё пять дней тому назад весело кутил и смеялся в их обществе, в портерной, на Арбате.
Он постоял с минуту, с большим чувством перекрестился, потом как будто что-то вспомнил и растерянно огляделся вокруг. В соседней комнате послышался детский плач. Он схватился за голову и побежал туда. Через минуту детский плач прекратился.
Так это он, это, в самом деле, он! Кожевкин, тот самый Кожевкин, которого знает весь студенческий мир. У него была жена, и они узнали об этом только тогда, когда она умерла. У него были дети… У Кожевкина были дети, была семья, а, значит, и привязанности и заботы. Это было до такой степени странно, что они не решались верить даже своим глазам и ждали вторичного появления высокой тонкой фигуры. Они всё-таки ещё склонны были допустить, что это ошибка.
Прошло несколько минут. Кожевкин опять вышел, с озабоченным лицом и с таким видом, как будто ему надо было сейчас что-то предпринять, но он никак на мог вспомнить, что именно. Товарищи придвинулись к нему поближе и остановились на таком пункте, чтобы он их непременно заметил. И он увидел их, и глаза его сделались большими от изумления.
— Как? Вы здесь? — растерянно промолвил он вполголоса, — так идите же сюда… Идите сюда…
Он взял обоих за руки и повёл в свою квартиру.
Обстановка в этой квартире была заурядная. Она, правда, не говорила о крайней бедности, но в ней как-то совсем отсутствовали вкус и фантазия. У стен были расставлены стулья, множество кроватей. Всюду попадались умывальники, четырёхугольные столы. Всё были здесь предметы первой необходимости и не было ничего такого, что служило бы для удовольствия, не было ни одного уголка, где захотелось бы посидеть и отдохнуть. Не было ничего привлекательного и уютного.
— Ах, я вам так благодарен… Я так тронут! — говорил Кожевкин. — Но как же вы узнали, как узнали?
— Да очень просто, — объяснили товарищи. — Мы прочитали в газете ваше объявление.
— Объявление? — с удивлением спросил Кожевкин. — Разве было объявление?
— Ну, да. Вот оно.
Товарищ вынул из кармана газету и дал ему прочитать.
— Да, в самом деле… Так это… Это, значит, моя дочь позаботилась… Ах, умница… Я-то и не подумал, мне и в голову не пришло… Ах, голова у меня… Так вы, значит, по объявлению узнали?..
— Да. Все удивлены.
— Удивлены? Чему же?
— Да тому, что вы женаты… Никто этого не знал и не думал…
— О, я женат уже двадцать четыре года.
— Двадцать четыре года?
— Да, да. Я женился, когда мне было двадцать лет, и представьте… Представьте… — прибавил он дрожащим голосом, по-видимому готовый заплакать. — Мы так дружно жили с покойницей!.. Вы не знаете, что это была за женщина, что это был за ангел!
В это время в комнату вошла девушка. таща за руку пару маленьких детей. Позади угрюмо шёл гимназист лет четырнадцати.
— А, вот, вот и мои дети! — сказал Кожевкин. — Это вот моя дочь, а это — мелюзга. Гимназист-сынок… Сироты остались… Настоящие сироты! Ведь покойница была для них ангелом, поистине ангелом-хранителем.
Дети у него были разного возраста. Взрослая девушка — высокая, бледнолицая, похожая на него. Сын гимназист и два мальчугана ещё маленькие. Один из них был нервный и раздражительный и постоянно плакал; его-то и унимал ежеминутно Леонтий Степанович, растерянно убегая из комнаты, где лежала покойница.
— Ну, — говорил он товарищам. — спасибо, что пришли. Вы меня этим тронули… До глубины души тронули…
Товарищи явились в университет с известием, что объявленная в газете покойница оказалась женой Леонтия Степановича Кожевкина.
— Гм. Странно! — говорили все друг другу. — У него была жена! Удивительно! Никак нельзя было подозревать.
На другой день целая гурьба студентов отправилась в отдалённый переулок, наполнила комнату и часть двора. Посторонняя публика, присутствовавшая на отпевании, и духовные лица с изумлением осматривались и как бы спрашивали: почему это у Кожевкина такое множество студентов? Они и на самого Кожевкина посматривали теперь с сомнением. Знали они его за человека с неопределёнными занятиями, который кое-как перебивался, то ходатайствуя у мирового судьи, то сочиняя деловую бумагу. Но теперь они начали сомневаться в том, что действительно знают его. Да кто он такой, наконец, этот Кожевкин? Уж не профессор ли какой-нибудь?
А Кожевкин смотрел на своих молодых гостей с каким-то грустным умилением. Он глубоко скорбел по поводу потери жены, которую, в самом деле, каким-то особенным образом любил; но в то же время его самолюбие было польщено честью, какую ему сделали студенты. И трудно сказать, какое чувство преобладало в нём в это время.
В одной из комнат своей квартиры он приготовил чай. Он зазывал туда товарищей, угощал всех, и каждую минуту, так как к нему подходили всё новые, он говорил:
