Дмитрий Мамин-Сибиряк - Озорник
- А ежели я была на зеленях! Умен тоже...
- Все-таки ты круглая дура, Дунька. Зачем по лесу шляешься?
- Ближе лесом-то... Да што ты пристал ко мне, смола? Сказано: иди своей дорогой.
- И пойду... Думаешь, испугался? Тоже не укажешь, чертова кукла... У! взял бы да так взвеселил...
Он прошел в двух шагах от нее, а потом опять остановился. Дунька шла своей дорогой, не оглядываясь.
- Дунька... постой... - крикнул он изменившимся голосом, точно кто сдавил ему горло. - Словечко надо тебе одно сказать...
Дунька, не оглядываясь, вдруг бросилась бежать. Это выражение бабьего страха окончательно вышибло Спирьку из ума. Он догнал ее в несколько прыжков и схватил за руку.
- Не замай... Спирька, да ты в уме ли?
- Постой, говорят... Што ты дуром-то бросилась бежать? Не разбойник ведь...
- Отпусти, говорят!..
- А не пущу...
Он тяжело дышал... Она смотрела на него испуганными глазами и сделалась еще красивее.
- Дунька... Дуня... Зачем ты постоянно сердишься на меня?
- А зачем ты постоянно меня ругаешь? Проходу от тебя нет, от непутевого...
- Я ругаю? - удивился Спирька, выпуская ее руку: - Вот опять ты и вышла круглая дура... Как есть ничего не понимаешь!.. Да я... ах, боже мой!.. Да я, кажется... Што я, зверь я, што ли, лесной? Изверг?
- Известно, каков человек. Недалеко ушел от разбойника-то, коли чужих баб в лесу останавливаешь.
- А ты была у меня на уме, кикимора? А, была?..
Спирька опять озлился, а потом прибавил сдавленным голосом:
- Всех вас взять, Новожилов, так вы пальца одного Спирьки не стоите... Поняла? Вот каков есть человек Спирька...
- Уж очень ты дорожишься... Прощай.
Она хотела уйти, но он опять удержал ее.
- Спирька, не замай!.. Вот ужо скажу мужу...
- Мужу? Ха-ха... Испугала до смерти. Да я из твоего мужа и крупы и муки намелю. Слышала? А я к тебе с добром, Дуня...
Она опять со страхом посмотрела на него.
- Ну?
- Ты вот говоришь, что я тебя все ругаю, ну... А что у меня на уме... сердце горит... Кажется, взял бы да пополам и разорвал тебя: на, не доставайся никому... И себя порешить... Ничего, значит, не надо...
Эти несвязные слова окончательно перепугали Дуньку, и она вся затряслась.
- Спирька, шалый, кому ты выговариваешь такие-то слова? Забыл, что я мужняя жена?.. Вот я свекру ужо пожалуюсь, так ён тебя выучит...
- Свекру?
У Спирьки помутилось в голове, точно у быка, которого ударили по лбу обухом. Он посмотрел на Дуньку воспаленными дикими глазами и схатил в охапку.
- Свекру, а?.. Мужу, а?.. - шептал он задыхавшимся голосом. - Я же тебе покажу.
Она как-то жалко пискнула в железных объятиях Спирьки и начала отчаянно защищаться. Борьба происходила с молчаливым ожесточением. У Дуньки свалился платок с головы и рассыпались косы из-под сбившегося повойника. Это ничтожное обстоятельство привело в себя Спирьку. Дунька воспользовалась мгновеньем, вырвалась и заорала благим матом. Спирька бросился было за ней, но увидал издали ехавших по пашне деревенских мужиков.
- Дунька!.. - крикнул он вслед, грозя кулаком. - Ведь ты душу из меня вынула, змея подколодная!
Дунька остановилась на опушке, чтобы привести в порядок свой костюм, а главное - волосы. Спирька только сейчас сообразил, как все вышло безобразно. Ехавшие по пашне мужики слышали женский крик, а тут выскочила, как полоумная, Дунька. Нехорошо, главное, было то, что она была простоволосая, что для мужней жены величайший позор. Но Спирька ошибся. Дунька вовремя сообразила все и спряталась за деревьями, так что мужики не могли ее разглядеть.
- Вот тебе и фунт, - проговорил Спирька, окончательно падая духом: на земле валялся в качестве вещественного доказательства Дунькин платок. - Эй, Дунька, воротись! Возьми платок-то, дура...
Она обернулась и только покачала головой. Дело выходило совсем плохо. Простоволосить мужних жен не полагается по строгому деревенскому обычаю.
Спирька долго стоял на одном месте, провожая глазами уходившую Дуньку. Вот она делается все меньше и меньше, вот совсем маленькая, вот и совсем разобрать ничего нельзя, а только белеет одна свитка. Наконец все пропало. Спирька чувствовал, как тяжело бьется его сердце, слышал, как ласково шумят над его головой еще голые березы, точно что выговаривают, видел, как солнце бродит по сырой земле золотыми пятнами, точно что отыскивает... И опять на его душе закипела обида, и ему хотелось плакать. Да, теперь уж все кончено. Придет Дунька домой без платка и все обскажет мужу, - нет, хуже, нажалуется свекру. Муж-то еще стерпит и не захочет срамить жену, а свекор ухватится обеими руками. Старичонка бедовый, ему это только и нужно. Спирька чувствовал, что вперед краснеет от будущего срама.
- А ежели Дунька не скажет никому? - думал он вслух. - И никто бы ничего не узнал.
Но эта мысль обрывается в самом начале, и Спирька окончательно погружается в бездну отчаяния.
- Дура она круглая... Одним словом, баба.
У Спирьки выступают на глазах слезы, и он сжимает кулаки. Надо было прямо задушить ее, Дуньку. Все одно, семь бед - один ответ. Разве он хотел ее обижать? Да он для нее не знаю что готов сделать... Ах, Дунька, Дунька, ежели бы ты не была дура! Ежели бы она хоть чуточку понимала, что у Спирьки делалось на душе. И опять ему хочется ее убить, чтобы хоть этим путем снять с души каменную гору.
Спирька поднял валявшийся на земле Дунькин платок и спрятал его за пазуху. Вот через этот платок он и погибнет напрасно. Спирька побрел своей дорогой в Кульмякову, но не успел он сделать нескольких шагов, как его осенила мысль. Теперь ему сделалось ясно все, что он даже захохотал.
- Ведьма она, эта самая Дунька, - вот и конец делу. Конечно, ведьма вполне... Убить ее мало.
Припомнив разные подробности своего знакомства с Дунькой, Спирька убедился окончательно в своем предположении. Ведь с первого разу она оказала себя ведьмой, еще тогда, когда он встретил ее на дороге. Она и подвела всех.
- Ведьма... Вот как обошла. Конешно, платок у меня, а она все-таки заправская ведьма... Так и скажу: "Было дело, действительно, а Дунька ведьма". Ее надо осиновым колом пришибить, а не то што разговоры разговаривать.
III
Дунька пришла в себя только у околицы. Она решила, что никому и ничего не скажет. Но беда была в том, что ее платок остался у Спирьки. Вернуться домой без платка было невозможно. Первая свекровь заметит и подымет дым коромыслом. В этих расчетах она не пошла Расстанью, где ее видели в платке, а обошла деревню задами и в свою избу прошла огородами. На счастье, ее встретила одна младшая сноха Лукерья, глуповатая и несообразительная бабенка. Свекровь убиралась в избе и ничего не видела. Все вышло хорошо.
- Господь пронес... - думала про себя Дунька. - Этакий озорник этот Спирька. Вот как бы надо его поучить, чтобы не охальничал с мужними женами. Не стало своих девок в Расстани, или вон две солдатки живут.
Вечером ни с того ни с сего накинулся на нее свекор.
- Где телушка? - приставал старик. - Куда она ушла?
- Не знаю, батюшка.
Несмотря на покорство, Дуньке все-таки досталось. Старик побил ее для "прилику", а Дунька для "прилику" голосила, точно ее резали. Все это входило в распорядки строгой расейской семьи. Даже когда потерявшаяся телушка вечером пришла сама домой, старик сердито кинул снохе:
- Вот скотина, а поумнее тебя будет. Свой дом знает.
День прошел, одним словом, как сотни и тысячи других деревенских дней. Все знали отлично, что так нужно. Переселенцы только "строились" на новых местах, и требовалась сугубая строгость. Батюшка-свекор постоянно указывал на Расстань, как пример не настоящего житья зазнавшихся сибиряков. Разве это правильная деревня? Разве это правильные мужики, а тем больше - бабы? На последних старик особенно нападал, потому что бабой дом держится, а сибирская баба не имеет настоящей острастки.
Муж Дуньки вернулся с пашни только вечером и сейчас же завалился после ужина спать. Намаялся человек за день, ну и отдохнуть надо. Дунька убралась и в избе с ребятами, и на дворе со скотиной и улеглась спать последней, как и следует снохе-большухе. Она сильно притомилась за день, но заснуть никак не могла. Ее взяло особенное ночное раздумье. Главное, Дуньку начала мучить совесть. Зачем она скрыла от всех давешнее? Ведь она ни в чем не виновата и все-таки скрыла. Раздумавшись, она припомнила, что ее платок остался в руках у Спирьки. А вдруг он где-нибудь напьется и вздумает похвастать. "Вот он, Дунькин-то платок!" Ведь тогда все мужики на нее остребенятся и как дохлую кошку разорвут, потому как это первый случай с расейской бабой, которая не умела себя соблюсти.
Чем больше думала Дунька, тем ей делалось хуже. Ей казалось, что кто-то уж крадется к ихней избе. Вот-вот подойдет и стукнет в окно пьяная рука: "Эй, Дунька, выходи... Вот он, твой-то платок!" Бедная баба тряслась в лихорадке и про себя творила молитву. Наконец она не вытерпела и разбудила мужа:
- Степан... а Степан!
