Сергей Ионин - Референт
Николай Фаддеевич покраснел. Ему вдруг стало стыдно, что он бросит шефа, оставит одного перед горой неотложных проблем, забот.
- Не-ет, - выдавил он из себя. - Не пойду, если можно... Не гоните, Борис Семенович, я схожу в здравпункт, я все сделаю, чтобы стать здоровым и работать при вас.
Хмыков растрогался, это невинно (но так искренне!) сказанное "не гоните меня" будто электричеством ударило, и он понял, что был несправедлив. Ведь на его же глазах Вершиков, незаметный, но и незаменимый, делал порою невероятное: успевал пройти по цехам, собрать информацию о порядке на участках и моральном климате, подготовить докладную записку по этому поводу, да такую, что начальники подразделений потом удивлялись, откуда директор все знает, всегда в курсе событий. И еще, когда директор занят, погружен в работу и забывает или не имеет времени пообедать, Николай Фаддеевич не забудет приготовить незамысловатые бутерброды (секретарши способны только чай согреть), сумеет, когда приезжают на завод гости, организовать хороший обед в заводской столовой, заказать заводским умельцам сувениры... Все вовремя, без суеты, со знанием дела. Нет, сделал вывод Хмыков, надо быть внимательнее к подчиненным, справедливее, уметь и наказывать их, и поощрять. Неписаный закон Аппарата: будь демократичным с тем, кто тебе предан.
- Идите, Николай Фаддеевич, домой, сегодня я вас отпускаю. - Решил Борис Семенович и, когда, уныло вздохнув, Вершиков направился к двери, заключил миролюбиво: - А о нашем маленьком инциденте давайте забудем. Его не было. Я, пожалуй, излишне погорячился.
Ровно в два часа Николай Фаддеевич постучал и вошел в кабинет шефа.
- Вы не дома? - удивился Хмыков.
- Я был в медпункте, Борис Семенович, взял таблеток и решил остаться, тем более что дело, о котором вы говорили утром, на мой взгляд, требует срочного хирургического вмешательства или, по крайней мере, профилактики, - доложил Вершиков, побледнев то ли от болезни внутренней, то ли от крайней взволнованности. - Болеть мы не имеем права.
- Так в чем же дело? - Борис Семенович положил на письменный прибор ручку и откинулся в Кресло.- Что-нибудь серьезное?
- Думаю - да.- Николай Фаддеевич присел все на тот же стул и, с удовлетворением отметив, как сиденье благотворно холодит зад, приступил к делу. - Положение серьезнее, чем нам казалось поначалу. Двое из литейки литейщик Курашов и формовщик Шемяка - действительно льют в обеденный перерыв различные, если можно так сказать, скульптуры. Заводила там Шемяка, он делает из глины фигуры и заформовывает их, а Курашов лишь сообщник. Вы были совершенно правы, Борис Семенович, когда утром говорили, что выставка - акт идеологический. С этой единственно правильной позиции я и действовал. Металла на все скульптуры ушло немного, всего пятнадцать пудов - двести сорок килограммов. Эти самодеятельные скульпторы представили мне справку о том, что на наш пункт приема металлолома ими сдано триста черного и пятьдесят килограммов цветного металла, что якобы окупает амортизацию казенного оборудования, которую, кстати, просчитать трудно, как трудно учесть и моральные потери государственного предприятия: вдруг все захотят заниматься такой же самодеятельностью? Но это уже из разряда наших предположений. Главное же, на мой взгляд, это идеологическая подкладка этого дела.
Борис Семенович, внимательно слушая своего помощника, вспомнил себя тридцатилетнего. Владел ли он тогда словом? - нет, не владел. Был косноязычен, нелогичен в своих речах. Простенькое выступление на бумаге фиксировал, и то плохо получалось. Помог тесть. Устроил поначалу хозяйственником здания треста, потом помог продвинуться в профком, и когда Хмыков поднабрался, как цинично выражался тесть, опыта социальной демагогии - двинул зятя в замы по хозчасти. Так и пошло-поехало.
Вершиков, заметив в глазах шефа мечтательные огоньки, предусмотрительно замолчал.
- Продолжайте, продолжайте, - шевельнул Хмыков пальцем.
- Так вот, меня беспокоит, Борис Семенович, идеологическая подоплека этого дела. Рассмотрев скульптуры с этой точки зрения, я был удивлен тем, что на нашем предприятии самодеятельные художники, или, точнее, люди, тщащиеся быть таковыми, наши работники...
- Как, как вы сказали? - перебил Хмыков.- Тща-тща?..
- Тщащиеся... - повторил настороженно Вершиков.- А что? Что-нибудь не так, Борис Семенович? - Он постоянно повторял имя шефа намеренно: где-то когда-то вычитал, что обращение к собеседнику по имени-отчеству - один из способов расположить его к себе.
- Нет-нет, все правильно, - успокоил референта патрон, подумав про себя: "Тщащиеся... Грамотная же нынче молодежь, мы такими не были. Надо запомнить словечко, пригодится".
- Так вот, я просмотрел эти, с позволения сказать, скульптуры и меня удивило... - Николай Фаддеевич поймал себя на повторении уже говоренного и поправился. - Идеологически скульптуры незрелы: в большинстве своем это обнаженная натура - девушки и женщины. Все они составляют, как говорят сами изготовители, цикл под названием "Юность - старость". Понять этих подельщиков, когда они изображают юных девушек в... - Николай Фаддеевич кашлянул, - еще можно. Их и Роден изготовлял. Но когда они раздевают зрелых женщин, а тем более уже пожилых - извините - это попахивает пошлостью и возмущает вкус: изработанные тела рожавших тружениц вряд ли вызовут восторг зрителей.
- Они что же, наших работниц - в голом виде? - недоуменно спросил Хмыков.
- Не скажу. Ни одной из пожилых женщин я не узнал. Шемяка мотивирует это тем, что все скульптуры пожилого возраста - образы собирательные, но собранные все-таки с наших тружениц. На вопрос, почему же они такие... простите, уродливые... ответил - у нас на заводе большой процент ручного женского труда. Намекая, будто мы не бережем наших ветеранов из числа женщин. Но эти нападки, конечно, от политической близорукости. Возмущает и такой факт: этот "мастер" в кавычках не нашел у нас, кого изобразить, есть же передовики труда, есть просто героические люди!.. Но нет. Я уж и так и эдак. Ведь могла бы получиться прекрасная галерея скульптурных портретов, выполненных в металле!
- Да, - согласился Хмыков, представив такую выставку. - Была бы неоценимая экспозиция для заводского музея. Мы бы комнату лишнюю не пожалели выделить...
- И кроме того... - Николай Фаддеевич замялся, но все же справился с волнением, решился. - Да что там. Честно скажу, Борис Семенович, среди скульптур из раздела "Юность" я узнал секретаршу нашей канцелярии Веру Быковяк.
- Это та, что была здесь утром? - насторожился Хмыков.
- Да, она. - Кивнул Вершиков. - Но вы не подумайте, я застал ее в кабинете, когда она тут манипулировала с какими-то бумагами на вашем столе. Оказалось, вчера работу не сделала, а сегодня утром решила вложить в папку "На подпись". Пришлось отчитать. Вот так... случайно.
- Ничего... ничего... - успокоил помощника Хмыков и задумался.
Николай Фаддеевич, чтобы не мешать руководству, смотрел в окно, всем своим видом выражая безучастность человека раскаявшегося и полагающегося на понимание оппонента.
- И как же он ее изобразил? - спросил в задумчивости Борис Семенович. Целиком голой?
- Во весь рост, обнаженной... - Николай Фаддеевич помялся и добавил: - Там поза такая... неприличная - внаклон. Я спросил: "Как же вы такое могли, Шемяка?" А он, мол, почему профессионалам можно, а мне - нет?
- Ну и...
- Я ему говорю: "У профессионалов особое разрешение есть на изображение голой натуры, равно как и членов правительства". А он смеется: "На голую натуру может быть только одно разрешение - самой натуры". - Вершиков уныло потер вспотевшие ладони одна о другую. - Наглец, по-моему, и - циник.
Хмыков неожиданно решил сменить тему; перешел на "ты", что было верхом откровенности и доверия к собеседнику.
- Знаешь, Николай Фаддеевич, честно говоря, мне это утреннее происшествие очень не понравилось. Но, как говорится, кто старое помянет... Так вот, ты, кажется, хотел в ВПШ?
- Хотел, - Вершиков замер.
- Пиши заявление - поддержу, пусть отдел кадров оформляет документы.
Сбылось! Вершиков почувствовал вдруг, как вырастают за спиной крылья. ВПШ! Да после окончания он... он! Для затюканной провинции - такое образование!.. Он же будет всего лишь третьим в городе человеком с высшим партийным! А это уже руководитель определенного ранга. Это тебе не дедовские экспроприации в ожидании коммунизма, не отцовские мелочные услуги органам, это - ого-го! - и льготы, и сумка, и санатории - все, что положено по рангу... и - навсегда, до смерти, без ограничений! Хочешь - работай, хочешь - на плечи своих референтов свали. И вдруг он похолодел, опять вспомнив утреннее происшествие и осознав, что могло быть, если бы он, сказавшись больным, послушался Хмыкова и ушел домой. Но ведь не ушел же, разобрался, доложил толково, обоснованно, идеологически верно. Да и Шемяке за такую услугу сказать бы спасибо. Победа!
