Василий Шукшин - Миль пардон, мадам

Глаза у Броньки сухо горят, как угольки поблескивают. Он даже алюминиевый стаканчик не подставляет - забыл. Блики огня играют на его суховатом правильном лице - он красив и нервен.

- Не буду говорить вам, дорогие товарищи, как меня перебросили через линию фронта и как я попал в бункер Гитлера. Я попал! - Бронька встает. - Я попал!.. Делаю по ступенькам последний шаг и оказываюсь в большом железобетонном зале. Горит яркий электрический свет, масса генералов... Я быстро ориентируюсь: где Гитлер?

Бронька весь напрягся, голос его рвется, то срывается на свистящий шепот, то неприятно, мучительно взвизгивает. Он говорит неровно, часто останавливается, рвет себя на полуслове, глотает слюну...

- Сердце вот тут... горлом лезет. Где Гитлер?! Я микроскопически изучил его лисиную мордочку и заранее наметил, куда стрелять - в усики. Я делаю рукой:

"Хайль Гитлер!" В руке у меня большой пакет, в пакете - браунинг, заряженный разрывными отравленными пулями. Подходит один генерал, тянется к пакету: давай, мол. Я ему вежливо ручкой - миль пардон, мадам, только фюреру. На чистом немецком языке говорю: фьюрэр! Бронька сглотнул. - И тут... вышел он. Меня как током дернуло... Я вспомнил свою далекую Родину... Мать с отцом... Жены у меня тогда еще не было... - Бронька некоторое время молчит, готов заплакать, завыть, рвануть па груди рубаху... - Знаете, бывает: вся жизнь промелькнет в памяти... С медведем нос к носу - тоже так. Кха!.. Не могу! - Бронька плачет.

- Ну? - тихо просит кто-нибудь.

- Он идет ко мне навстречу. Генералы все вытянулись по стойке "смирно"... Он улыбался. И тут я рванул пакет... Смеешься, гад! Дак получай за наши страдания!.. За наши раны! За кровь советских людей!.. За разрушенные города и села! За слезы наших жен и матерей!.. Бронька кричит, держит руку, как если бы он стрелял. Всем становится не по себе. - Ты смеялся?! А теперь умойся своей кровью, гад ты ползучий!! - Это уже душераздирающий крик. Потом гробовая тишина... И шепот, торопливый, почти невнятный: - Я стрелил... - Бронька роняет голову на грудь, долго молча плачет, оскалился, скрипит здоровыми зубами, мотает безутешно головой. Поднимает голову - лицо в слезах. И опять тихо, очень тихо, с ужасом говорит: - Я промахнулся.

Все молчат. Состояние Броньки столь сильно действует, удивляет, что говорить что-нибудь - нехорошо.

- Прошу плеснуть, - тихо, требовательно говорит Бронька. Выпивает и уходит к воде. И долго сидит на берегу один, измученный пережитым волнением. Вздыхает, кашляет. Уху отказывается есть.

...Обычно в деревне узнают, что Бронька опять рассказывал про "покушение".

Домой Бронька приходит мрачноватый, готовый выслушивать оскорбления и сам оскорблять. Жена его, некрасивая, толстогубая баба, сразу набрасывается:

- Чего как пес побитый плетешься? Опять!..

- Пошла ты!.. - вяло огрызается Бронька. - Дай пожрать.

- Тебе не пожрать надо, не пожрать, а всю голову проломить безменом! - орет жена. - Ведь от людей уж прохода нет!..

- Значит, сиди дома, не шляйся.

- Нет, я пойду счас!.. Я счас пойду в сельсовет, пусть они тебя, дурака, опять вызовут! Ведь тебя, дурака беспалого, засудют когда-нибудь! За искажение истории...

- Не имеют права: это не печатная работа. Понятно? Дай пожрать.

- Смеются, в глаза смеются, а ему... все божья роса. Харя ты немытая, скот лесной!.. Совесть-то у тебя есть? Или ее всю уж отшибли? Тьфу! - в твои глазыньки бесстыжие! Пупок!..

Бронька наводит на жену строгий злой взгляд. Говорит негромко, с силой:

- Миль пардон, мадам... Счас ведь врежу!.. Жена хлопала дверью, уходила прочь - жаловаться на своего "лесного скота".

Зря она говорила, что Броньке все равно. Нет. Он тяжело переживал, страдал, злился... И дня два пил дома. За водкой в лавочку посылал сынишку-подростка.

- Никого там не слушай, - виновато и зло говорил сыну. - Возьми бутылку и сразу домой.

Его действительно несколько раз вызывали в сельсовет, совестили, грозили принять меры... Трезвый Бронька, не глядя председателю в глаза, говорил сердито, невнятно:

- Да ладно!.. Да брось ты! Ну?.. Подумаешь!..

Потом выпивал в лавочке "банку", маленько сидел на крыльце, чтоб "взяло", вставал, засучивал рукава и объявлял громко:

- Ну, прошу!.. Кто? Если малость изувечу, прошу не обижаться. Миль пардон!..

А стрелок он был правда редкий.