Вячеслав Пьецух - Жена Фараона
- Вот если пожилой человек едет в автобусе, - сказала она официанту, принесшему венский шницель, - а ты хочешь к нему обратиться, что ты в таких случаях говоришь?
- Я в автобусах не езжу.
- Ну, предположим, случился такой казус...
- Я бы сказал: отец.
- А в Англии, представь себе, такого слова в заводе нет! То есть слово, конечно, есть, только они его друг другу не говорят.
- А что же они говорят?
- Если ты клиент, то тебе говорят: сэр.
- А если я обслуга?
- Тогда ты говоришь: сэр. А чтобы сказать: "Ты, мать, давай не толкайся", - этого у них нет. И дети английские никогда не говорят незнакомым мужчинам "дядя".
- А кому же они говорят "дядя"?
- Если ты брат отца.
Из ресторана Соня Пароходова вышла в отличном расположении духа, чему в первую очередь способствовало шампанское и милый официант. Кроме того, денек был хорош: солнце едва пекло, но при этом светило так ласково и печально, как в другой раз глядят симпатичные старики; в воздухе не было заметно никакого движения, но почему-то слегка ерошились волосы у прохожих; на бульваре дворники жгли опавшие листья, которые далеко распространяли дух волнующий и пряный, действовавший на психику, как вино. Соня Пароходова медленно шла в сторону Моховой, щурилась на солнце и думала о том, какой в самом деле чудесной выдалась ее жизнь.
Впрочем, в последнее время ей стало являться одно неприятное подозрение: точно покойное, обеспеченное, веселое существование есть что угодно - аномалия, греза, ощущение ощущения, но не жизнь в правильном смысле слова, а настоящая жизнь есть нечто таинственное и грозное, какая-то страшная боль, которая тем не менее завораживает и манит.
Примерно с час Соня Пароходова ходила по магазинам: она купила пару черных лакированных туфель, флакончик духов, лайковые перчатки, набор колонковых кисточек для рисования, коробку шоколадных конфет, букетик фиалок и бисерный кошелек. Под конец рабочего дня она наведалась в свое ателье мод; поскольку Катерины на месте не оказалось, она рассеянно поглазела, как работают девушки, проверила, аккуратно ли обметаны швы на одном из платьев, выкурила сигарету и вышла из ателье через задний ход.
Было около семи часов вечера, когда Соня Пароходова села в такси и покатила к себе домой. На этот раз шофер ей попался неразговорчивый, она его спрашивает:
- Правда, что скоро опять повысят цены на горючее?
Тот молчит.
Через некоторое время она ему говорит:
- Эти идиоты точно доведут народ до четвертой русской революции!..
Тот молчит.
Воротясь домой, Соня Пароходова первым делом приняла ванну, надела черное короткое платье чулком и, манкируя опасностью простудиться, вышла проветриться на балкон. Солнце уже садилось на кособокие крыши Козихинских переулков, явственно пахло гарью, напротив знакомый сумасшедший говорил дикую речь, вытянув правую руку в направлении Тишинского рынка, по карнизам расхаживали колченогие сизари. Соня Пароходова печально вздохнула, вернулась в комнаты, налила себе рюмочку перно и села за телефон.
- Кать, это ты?
- Представь себе, я, - донеслось как-то неверно, точно уж очень издалека.
- Телефон ты так и не починила.
- Так мы же затеяли завтра его чинить!..
- А где ты была около семи часов вечера?
- Ездила к Михайлику смотреть настоящие вологодские кружева.
- Ну и как?
- В общем, факультативное зрелище, можно было и не смотреть.
- А этот козел звонил?
- Какой козел?..
- Ну, бухгалтер твой недоделанный.
- Перед самым закрытием позвонил.
- И чего он вообще себе думает?
- Он думает, что я дурочка и меня можно держать на телефонном проводе, как на укороченном поводке. Самое интересное, что замуж за него я в любом случае не пойду.
- Из-за сахарного диабета?
- Нет, я просто замуж для галочки не пойду...
Они еще с полчаса поговорили на общеженские темы, затем Соня Пароходова повесила трубку и подошла к распахнутому окну. Вечер малозаметно перетекал в ночь: звезды еще не прорезались, но небо уже приобрело тот тяжелый сливовый цвет, который в пасмурную погоду обыкновенно предваряет появление звездной сыпи; было в этом небе нечто гнетущее и одновременно намекающее, и Соню Пароходову опять обуяло подозрение на тот счет, что о человеческой жизни у нее сложилось поверхностное впечатление - по крайней мере, она знает о ней не все. Усилием воли отогнав от себя эту ненужную мысль, она немного походила по комнате, потом села за письменный стол и принялась так и сяк крутить старинную керосиновую лампу под колпаком матового стекла. Немного погодя она осторожно сняла колпак, затем отсоединила емкость, полную керосина, подняла ее над головой и всю вылила на себя; в комнате сразу запахло москательной лавкой, и Соня Пароходова поневоле вернулась в детство, в город Ижевск, в двухэтажный мещанский домик, где внизу продавали всякую всячину и в частности керосин. Она взяла в руки картонный спичечный коробок и, чиркая спичками, стала поджигать на себе одежду; то ли керосин был нехорош, то ли он вообще плохо горел на открытом воздухе, но только ей пришлось извести больше половины картонного коробка, прежде чем ее черное платье нехотя взялось розоватым пламенем, которое производило вонючий дым.
Когда уже затрещали волосы на голове, ей подумалось: вот она, другая жизнь, жуткая и неизмеримо значительная уже тем, что она необратимо идет к концу. Кожу на теле так нестерпимо жгло, что Соня Пароходова не помня себя выбежала на лестничную площадку. Несколько секунд она дико озиралась по сторонам, но потом сознание ее помутилось, она упала на ступеньки и покатилась вниз, уже не думая, а как-то ощущая, что теперь она знает все.
