Сергей Диковский - Конец "Саго-мару"
Все эти трофеи выглядели очень скромно по сравнению с возросшим нахальством "Саго-Мару". Она стала подпускать нас настолько близко, что мы различали лица команды. В таких случаях шкипер выходил на корму и протягивал нам конец.
Однажды мы дали предупредительный выстрел в воздух. На шхуне забегали и даже сбавили ход, но вскоре мотор застучал с удвоенной резвостью. Видимо, синдо убедил моториста в том, что пограничники не станут стрелять по безоружному судну.
Мы долго удивлялись собачьему нюху синдо, пока не обнаружили связи "Саго-Мару" с японским заводом.
Отделенные мысом от моря, хищники не могли заметить даже кончиков наших мачт. Зато с заводской площадки были отлично видны берег и море.
Каждый раз, когда мы появлялись в поле видимости, на сигнальной мачте, возле конторы, поднимался полосатый конус, указывающий направление ветра. Вслед за этим невинным сигналом из-за мыса стрелой вылетала наша знакомая.
Мы гонялись за "Саго-Мару" весь июнь, караулили ее за Птичьим камнем, пытались подойти во время тумана, но всегда безуспешно... Когда мы добирались к месту лова, шхуна уже покачивалась за пределами трехмильной зоны.
В конце концов смеющаяся рожа синдо и желтые куртки команды настолько нам примелькались, что многие краснофлотцы стали их видеть во сне.
В июле, накануне хода лосося, наш катер встал на переборку мотора. Невеселое это было время, "Смелый" стоял на катках, без винта, гулкий, как бочка, и мы отдирали с его днища ракушки.
Доволен был только Сачков. Он приходил в кубрик поздно ночью, измазанный в нагаре и масле, умывался, стараясь не греметь умывальником, и на рассвете снова исчезал в мастерской.
Собрав мотор, он долго гонял его на стенде, выслушивал самодельным стетоскопом и, наконец, заявил:
- Бархат!.. Мурлыка!.. На цыпочках ходит.
Кто-то резонно ответил:
- Пусть кот на цыпочках ходит... Важно - как тянет...
- Зверь. С таким хоть на Северный полюс.
...Ночью мы вышли из бухты. Стояла этакая тишина, что море казалось замерзшим. Воздух был свеж, плотен, мотор дышал полной грудью, и мы понеслись, точно по льду.
Как только маяк скрылся из виду, Сачков позвал меня в машинное отделение.
От зубов до ботинок моторист наш блестел не хуже медяшки. Он побрился, надел новую тельняшку и свежий чехол, одеколоном от него несло так, что щипало глаза.
Жестом фокусника Сачков наполнил кружку водой и поставил ее на кожух мотора.
- Чем не паккард? - спросил он ревниво.
Вода не дрожала. По мнению моториста, это было признаком безупречной подгонки мотора и вала. Я похвалил движок. Сачков сразу заулыбался.
- Я думаю, можно готовить буксирный конец, - сказал он, оглядывая мотор, точно квочка, - не забудь, крикни, когда мы подойдем к "Саго-Мару"... Я хочу поглядеть, как будет держаться их моторист...
- Ну, а если...
- Тогда я прибавлю еще пять оборотов, - ответил он с сердцем.
На рассвете мы увидели невысокий деревянный маяк мыса Лопатка, знакомый каждому дальневосточному моряку. Маяк этот стоит на самом краю Камчатки, между Тихим океаном и Охотским морем, и в туманные дни предупреждает корабли об опасности звоном колокола.
На этот раз маяк молчал. Горизонт был чист. Легкий береговой бриз еле тормошил море.
Радуясь утренней тишине, касатки выскакивали из воды, описывали крутую дугу и уходили на глубину, оставив светящийся след. Порой из-под самого носа "Смелого", работая крыльями, точно ножницами, вырывался испуганный топорок.
Мы подходили к Бурунному мысу, держась возле самого берега, но все-таки нас успели заметить. Кто-то из японцев подбежал к мачте и поднял условный знак - конус.
"Саго-Мару" не появлялась. На полном ходу мы обогнули мыс и чуть не налетели на японский кунгас, подходивший к заводу.
Здоровенные полуголые парни в пестрых платках и куртках из, синей дабы вскочили и подняли оглушительный крик.
"Саго-Мару" стояла от нас не далее чем в трех кабельтовых. Даже без бинокля были видны груды рыбы на палубе и намотанный на шпиль кусок сети. Вероятно, лебедка вышла из строя, потому что четверо матросов, поминутно оглядываясь на нас, выбирали якорь вручную.
Две небольшие исабунэ, заваленные рыбой до самых уключин, спешили к "Саго-Мару". Боцман бегал по палубе и покрикивал на гребцов. Но ловцы и не ждали понуканий: с горловыми отрывистыми выкриками они разом откидывались назад, - весла гнулись и рвали воду.
На палубе "Смелого" нас было трое: Колосков за штурвалом, возле него боец-первогодок Косицын, сырой, но старательный чувашский парняга, я - на носу, держа выброску наготове.
Полным ходом "Смелый" мчался на шхуну Теперь нас разделяло всего два кабельтовых, но японцы, качаясь как заведенные, все еще продолжали выбирать якорную цепь.
Трудно было понять, на что рассчитывают хищники: исабунэ с ловцами только что подходили к борту, выход в море был отрезан сторожевым катером.
- Товарищ Косицын, - сказал Колосков почти весело, - возьмите кранец... Видите, гости не шевелятся... Облопались.
В это время у боцмана вырвался торжествующий крик. Якорь отделился от воды. Одновременно к борту подошли исабунэ с ловцами.
Поднимать лодки на тали уже было поздно. Мы видели, как рыбаки вскочили на шхуну, и "Саго-Мару", показав нам корму, пошла прямо к песчаной мели, отделявшей залив от реки.
В другое время это походило бы на самоубийство. Но теперь был полный прилив, и вода покрывала косу на несколько футов, - на сколько, мы еще не знали.
Мы с Колосковым, точно по команде, взглянули друг на друга.
- Какая у них все же осадка? - спросил командир.
- Шесть... Не больше семи...
- Я тоже так думаю.
С этими словами Колосков взял на полкорпуса влево и направился наперерез шхуне прямо на мель; по сравнению с "Саго-Мару" у нас под килем было в запасе два-три фута воды.
На стыке морской и речной воды нас сильно качнуло и поставило лагом к течению.
Несколько секунд "Смелый" не слушался руля, затем переборол коловерть и ходко пошел вдогонку за шхуной. Мы были всего метрах в пятнадцати от шхуны, видели озадаченные лица команды и могли пересчитать даже рыбу, лежавшую навалом на палубе.
"Смелый" подходил к "Саго-Мару" левым бортом.
Косицын перенес сюда кранцы. Я крикнул японцам: "Стоп!" - и перекинул на палубу шхуны конец. Никто из команды не шелохнулся, и канат скользнул в воду.
Синдо, стоя на корме лицом к нам, курил медную трубку и поплевывал в воду с таким видом, будто за кормой шел не сторожевой катер, а безвредный дельфин.
- Бросьте кошку, - тихо сказал Колосков.
Я выбежал на нос и раскрутил на тросе полупудовую кошку. Железные крючья, скользнув по палубе "Саго-Мару", вцепились в фальшборт.
- Киринасай! [Режь!] - крикнул синдо.
Боцман разрубил веревку ножом. На шхуне захохотали. Под одобрительные возгласы матросов синдо поднял с палубы лосося и помахал рыбьим хвостом.
Косицын впервые видел такое нахальство.
Не выдержав, он погрозил синдо кулаком и выругался. За это он немедленно получил замечание.
- Это нам ни к чему, - сказал Колосков. - Если нет выдержки отвернитесь... Вот так.
И он повернулся к разговорной трубке, шепча:
- Самый, самый полный!
- Есть... ам... полны... - ответил Сачков.
Некоторое время нам казалось, что "Саго-Мару" и "Смелый" стоят на месте, затем просвет несколько увеличился. Медленно, с тяжким, усилием, шхуна оторвалась от катера.
- Еще два оборота... Еще... - зашептал Кружков, стараясь не глядеть на рыбий хвост.
- Есть... два, оборота, - ответило эхо внизу.
Не хватало немного. Выть может, действительно нескольких оборотов винта. Но мыс, защищавший воду от ветра, уже оборвался, набежала волна и сразу сбила нам ход.
Через двадцать минут шхуна была за пределами трехмильной зоны. Синдо, помахав нам рукой, сбросил в воду большой стеклянный поплавок в веревочной сетке.
- Мимо! - сказал Колосков, и мы, не задерживаясь, прошли мимо шара."
Погода подурнела. Ветер уперся в рубку. "Смелый" начал кланяться и принимать воду на палубу. Можно было бы сразу, взяв на полкорпуса влево, уйти под защиту берега. Однако мы продолжали погоню. Колосков был упрям и всегда надеялся на удачу.
Нас сильно болтало. Корпус "Смелого" гудел под ударами, вода, не успевая уйти за борт, шипя, носилась по палубе. Временами, когда задиралась корма, было слышно, как оголенный винт рвет воздух.
Наконец, волна вышибла стекло в люке, и вода стала заглядывать в машинное отделение. Мы были усталые и мокрые. Кок пытался приготовить обед, но кастрюлю вырвало из гнезда, и примус захлебнулся в борще.
На Косицына было скучно смотреть. Зеленый, как озимь, он запустил все десять пальцев в бухту пенькового троса и закрыл глаза, чтобы не видеть воды.
Я велел Косицыну спуститься в кубрик и лечь на койку. Он крикнул: "Есть!" - и прилип к палубе еще плотнее.
