Игорь Черницкий - Ай эм эн экта !
- Срочно, говорю, мотай на студию. Щорсовский корпус, второй этаж, шестьдесят шестая комната. Это телекомпания "Визави". Итальянцы у них пока комнаты арендуют. Внизу у охранника будет пропуск. Все! Давай по-быстрому.
Я вскочил и бросился в ванную - мыть голову. Июнь на дворе - по дороге высохнет.
Когда вышел из метро, волосы все еще были влажными. Я резво проскакал по ступенькам в переход и почти побежал по длинному, сумрачному бетонному туннелю. Благо, никто не мешался по дороге: прохожих - человека три-четыре. В конце перехода у противоположного выхода нищий старик наяривал на изрядно потертом баяне. Играть он не умел, но отчаянно растягивал меха, и баян издавал такие истошные вопли, будто молил о пощаде: "До-о-огорай, гори, моя лучина - дайте спокойно умереть, я уже свое отжил - о-ох-х, скоро ль, скоро ль, скоро ль гробовая..." Завидев меня, старик мгновенно перестроился и попытался сыграть "Миллион алых роз". Рядом с ним в инвалидной коляске сидел парень в голубом берете и тельнике. Пятнистые камуфляжные штаны он закатал выше колен и обнажил култышки ног, сплошь покрытые яркими красно-лиловыми пятнами. Парень подергивал ими в такт баяну. Впрочем, старик так безбожно врал мелодию, что я на бегу, как бы в назидание, продирижировав ему пальчиком, пропел: "Жил-был художник один, домик имел и холсты..." Ну так просто пропел, настроение было, душа пела. Господи, как на меня взглянул парень-инвалид! Я невольно остановился. У него были пронзительные, темные глаза на скуластом, смуглом лице с правильными чертами. Под тонкой кожей заходили желваки - он так и присушил меня своим взглядом, точно склизкую мокрицу. Я, как загипнотизированный, шагнул к нему и протянул пачку "Мальборо", которую купил, как только вышел из дому, и теперь собирался распечатать. Парень не реагировал и только напряженно смотрел исподлобья, чуть прищурившись, точно целился в душу. И тут я заметил наконец, что у него и вместо рук обрубки. Холодная дрожь пробежала у меня по спине. Я окончательно растерялся, положил сигареты на поручень его кресла-каталки, затем опустил руку в карман, сгреб мелочь вместе с жетонами метро и высыпал все в раскрытый перед стариком футляр от баяна. Честно говоря, у меня больше ничего и не было. Забегая вперед, скажу, что в тот день возвращался домой уже пешком...
Вообще-то нищих развелось - на рубль ведро. Наверняка во многих случаях это просто элементарный бизнес, причем без уплаты налогов. Скажешь, нет? А кто проверял? Мне кажется, государству даже выгодны нищие. Во-первых, это стимул для работающих: держитесь, братцы, за свою мало-мальскую работенку, даже если за нее по полгода не платят зарплату, являйтесь на службу вовремя и не рыпайтесь, а иначе окажетесь в подземном переходе, а это уж последний вариант, так сказать, вариант - три косточки, из него не выкарабкаться, разве что зароешься еще глубже - в могилу. Во-вторых, я считаю, побирушки своим поведением, своей внутренней организацией, тем, как они четко делят город на зоны влияния, добровольно признаются, что не рассчитывают ни на какую социальную защиту и тем самым освобождают государство от ответственности за них. Да у них свое государство в государстве, это мрачная тень общества. Точно, они вне общества, как цыгане, даже в какой-то мере вне времени - они на все времена. Поэтому коли вы решились побираться, то уж нам позвольте совершенствовать мир без вас. Вот когда преобразуем и засияет он, как живое изображение биотелевизора, вот тогда придется что-то с вами делать- вывозить, что ли, подальше от нашего экс- и интерьера. Так что я пока достаточно терпимо отношусь к реалиям сегодняшнего дня. Нищие вызывают стресс, только когда сам на мели, а если вдруг удалось где-то заработать чувствуешь себя таким далеким от царства теней, "на душе и легко, и привольно", и почему бы не поделиться мелочью с божьим человечком. Даже со всяким нашим удовольствием: метнул монетку в потертую коробку из-под обуви, в чехол от гитары, просто в протянутую ладошку и чувствуешь - под лопатками ломит, вот-вот крылышки футболку пробьют, маленькие, конечно, эдакие воробьиные.
Как-то я вообще навзрыд рыдающую старуху увидел внизу возле эскалатора. Руку вытянула и ревмя ревет: "Люди, спасите! Спасите, милые!" Бр-р-р! Сначала проскочил, а потом чувствую: мурашки по спине. И еще какая-то женщина остановилась: "Господи! Да что же это делается-то?!" Ну, дали мы бабке этой по мелкой бумажке, а она сквозь слезы вроде и не видит ничего, знай кивает, словно китайский болванчик...
Еще меня радует творческий подход побирушек к своей деятельности. Входит, например, в вагон метро сопливый пацан в черной майке с тонкими лямочками. Кожа на оголенных плечах изуродована ожогом. Вот входит он и, медленно продвигаясь по вагону, тонко, словно Пресняков-младший, голосит: "Люди добрые, помогите! Мы погорельцы... Мамка сгорела совсем... Допоможить, кто чем може!" Еду в метро на следующий день, входит женщина в сарафане на тонких бретельках, кожа на плечах в страшных шрамах. Выбирает она позицию и, обильно пуская слезы из закатившихся глаз, взывает: "Люды добри, допоможить, будь ласка! Мы похгорилы. Диточкы мойи зовсим схгорилы. Допоможи-и-ить!" Движется она по вагону, и вдруг одна дотошная мадам, сидящая с огромным, похожим на сельскую торбу ридикюлем на коленях, прищуриваясь, заявляет ей в упор: "А вчера ваш сгоревший сын собирал. Говорил, что именно вы сгорели!"
- Ну, то шо? - отвечает, не растерявшись, попрошайка. - Схгорила, та нэ зовсим. Вы шо, нэ бачитэ?!
И она, снимая с плеча бретельку и обнажив скукожившуюся грудь, наклоняется к привязчивой даме. Но та хоть и отстраняется, однако не уступает:
- А вин казав, що зовсим... Совсем-совсем сгорела!..
- Та шоб ты вже скисла! - орет не своим голосом нищенка. - Дэ ж ты взялась - щоб ты всралась!
Весь вагон веселится.
А вот другой пример, более лирический. В переходе стоит мальчишка лет двенадцати и вполне достойно исполняет "Элегию" Массне. Ну как не остановить на нем свое внимание! Честь и хвала его родителям, проявившим настойчивость в музыкальном образовании сына. Его мастерство привлекает меня прежде всего; это уже потом, опуская в скрипичный футляр мелкую купюру, я читаю на обрывке картона: "Помогите похоронить маму".
Потом шел, и в душе шевелилось живое, царапающее чувство, подогретое звучащей вослед музыкой.
От этих раздумий о вновь образующемся социальном слое, точнее, социальном осадке, о современной популярной профессии и ее творческой сути меня оторвал "младой клерк лондонского Сити". Я называю так стройных молодых людей в белоснежных рубашках и темных галстуках. Они, стоит выйти в город, по нескольку раз встречаются на пути и, приветствуя тебя от имени канадской, немецкой - национальная принадлежность многообразна - фирмы, предлагают приобрести мелкий товар: чудо-фонарик, способный ярко светить, моргать и пищать, окажись он в тумане; обоюдоострые, на "раз" срезающие пятимиллиметровые гвозди кухонные ножи; неутомимый и, как утверждают, повышающий потенцию электромассажер и тому подобный шурум-бурум, как будто аналогичного добра у нас никогда не было, и вот оно приехало из-за тридевяти морей как самое сейчас необходимое почерневшим от реформ бывшим совкам. Впрочем, меня умиляют не товары, хотя я всегда с удовольствием и подолгу их рассматриваю, а дежурная улыбка предлагающих этот ширпотреб молодцев, их состояние внутренней неуверенности, будто бы они только что, после сумеречных посиделок с девочками на скамейке возле школы, где через слово отборный лагерный мат, открыли для себя возможность изысканно вежливого общения. Подвигнутые на это самосовершенствование процентом от продажи, они с трудом, но все же преодолевают неслыханный стальной зажим, словно начинающие нудисты, осмелившиеся вояжировать по городу нагишом, по самому его многолюдному центру. А что ж ты думаешь, друг "Самсунг", не так-то просто пусть и любезно, но все же приставать к первому встречному. Вот тоже новая для нас профессия. У нас ежели привяжется какой-нибудь тип, так и знай, у него нож за пазухой. Кстати, о бандитизме: сейчас и это делают профессиональнее - быстро, опустошительно и без предупредительного шума.
Но я отвлекся от своего "клерка", повстречавшегося мне уже возле самой киностудии.
- "Самсунг-электроник" приветствует вас! - произнес он натянуто-белозубо.
- Некогда, старик, опаздываю, - приложил я руку к груди.
- Я вас не задержу, вот, пожалуйста. - и он протянул мне яркий буклет рекламу товаров.
На обложке красовалась мадам Баттерфляй в аппетитной позе.
- Ну и сколько же за эту узкопленочную диву? - поинтересовался я.
- Это скромный подарок фирмы, - ответил молодой человек. - Приходите в наш супермаркет и центр обслуживания. Вот здесь адрес...
- Сенкью! - кивнул я и почти побежал к воротам студии.
Перед тем как бросить буклет в сумку, я еще раз взглянул на раскосую красавицу. Под правым глазом у нее было написано: "Изменим жизнь к лучшему".
