Михаил Погодин - Как аукнется, так и откликнется
Пронский наружно разнеживался, а внутренно восхищался умом Софьи, блиставшим во всех ее оборотах. Он заранее уже наслаждался счастием в ее объятиях, начертывал план супружеского обхождения с нею и с удовольствием видел будущее изумление своей супруги, которая, выходя за Платона Михайловича[6], выйдет за…
(Здесь, читатели, я не могу удержаться от отступления и не пожаловаться публично на наших комиков. До сих пор сии злые наблюдатели человеческого сердца, с таким тщанием собравшие коллекцию женских слабостей, не представили нам еще ни одного мужа сурового, строгого, жестокого, прихотливого (и столько мне теперь для примера нужного) — как будто бы их у нас и не было, как будто бы одни дамы у нас заслуживали укоризны, как будто бы они никогда не терпели напраслины. Я скажу торжественно, что это неправда, и насчитаю сам много, очень много кротких, спокойных, одним словом, совершенных супруг, которые страдают по несправедливым притязаниям своих супругов, например… например… но это все равно; имена их теперь не приходят в голову…)
Итак, Пронский, сказал я, с удовольствием предвидел изумление будущей супруги своей, которая, выходя за простяка, выйдет за мужа — голову. — Между тем, познакомившись покороче с Софьей, он уверился еще более, что все ее пороки не врожденные и происходят не от развратного сердца, а от недостатков воспитания, от легкомыслия; что в его руках она не узнает себя, и с удовольствием будет вкушать наслаждения семейственной жизни, на которые теперь ветреница смотрела с презрением.
Дело подходило уже к концу, почти объяснялось — уже воротились все в Москву, уже Пронский начал заговаривать стороною с родителями Софьи, — как вдруг на беду получают они известие из Петербурга, что в Москву едет князь Г., сын вельможи, наследующий несметное богатство, происходящий по прямой линии от Свенельда [7], полководца Игорева, прекрасный собою, что Софья была бы счастлива, если бы ему понравилась, и проч. и проч. Старики сообщают тотчас полученное известие милой дочери.
Князь Г. действительно не замедлил явиться в Москве — молодой статный мужчина, в гусарском золотом мундире, с звонкою саблею и шпорами. — Софья познакомилась с ним на первом бале у графини О. и — и - несмотря на прежнее решение свое дать руку Пронскому, несмотря на привязанность к нему, вероятно, ей самой неприметную, вздумала, может быть, из шалости, может быть, по самолюбию или просто по старой привычке, привязать князя на всякой случай к своей колеснице.
Берегись, Софья: кто погонится за двумя зайцами, тот не поймает ни одного, говорят охотники.
Князь Г., принятый в дом к ним, начал ездить довольно часто. Софье что-то померещилось (говорят, в таких случаях часто мерещится), и она начала думать внимательнее, начала рассчитывать и сравнивать. У него было 2000 душ лишних против Пронского — следовательно, Софье можно было давать с ним лишних бала два-три в год, иметь всегда модную карету, и мало ли еще какие выходы доставляют четыре тысячи трудолюбивых рук. Князь Г. имел обширные, блестящие связи в столицах; весь дипломатический корпус был с отцом его в самых дружеских отношениях. Пронский был один душою и, жив всегда в поле, не имел случая завести знакомства. — Наконец, князь Г. доставлял Софье титул вашего сиятельства, который в грубых ушах звенит очень приятно, несмотря на все справедливые толки философов, простых и трансцендентальных, о равенстве людей. Софья приметно начала колебаться, и это взорвало Пронского.
Он решился кончить дело поскорее и между тем отмстить за непостоянство.
Прежде всего надобно было отдалить князя Г. — Князь, сказать правду, принадлежал к числу сих благоразумных флегматиков, которые разогреваются очень медленно, а простывают очень скоро. Пронский, служив с ним прежде в одном полку и зная его коротко, надеялся легко склонить его на свою сторону и не обманулся в своей надежде.
Он, как старый знакомец, явился тотчас у князя, выведал стороною расположение его к Софье и узнал, что сей холодный гусар не чувствует к ней никакой решительной склонности, что любит ее теперь как умную и прекрасную девушку, однако ж не ручается за то, что будет вперед.
— Послушай, князь! — сказал ему в заключение наш хитрец. — Софья — невеста не по тебе. Ты еще не знаешь ее характера. Вот он каков… ладить тебе с нею будет трудно, успеть едва ли возможно. — Оставь ее. Ты найдешь партию и выгоднее, и сподручнее.
— Благодарю за советы, приятель! Но почему принимаете вы в ней такое участие? — спросил князь, улыбаясь.
— Я любил ее страстно, хотел жениться на ней, думал, что и она чувствовала ко мне привязанность…
— А теперь?
— Что тебе до теперь? Я раскрываю дело, сколько нужно знать тебе, сколько оно касается до тебя лично. Прибавлю еще: я говорю как товарищ, который тер с тобою одну лямку, как честный человек: Софья не годится тебе. — Наконец предупреждаю тебя, что с отчаяния, может быть, решусь и на…
— Ты хочешь грозить мне?
— Нет, я не грожу, потому что это было бы бесполезно…
Довольный князь замолчал.
— Ведь ты не любишь ее. Это, видно, только шалость. Для друга — перестань шалить, — сказал наконец Пронский, прочитав на лице его решение для себя благоприятное.
— Дал ли ты Софье повод иметь на тебя какие-нибудь виды?
— Никогда, кроме обыкновенных вежливостей, она не слыхала от меня ничего.
— Следовательно, тебе не мудрено расстаться с нею и вывести ее из заблуждения. Завтра ты будешь у Софьи. Я приеду также и заведу разговор о петербургских твоих связях или о чем-нибудь подобном и дам тебе случай развить твои мысли об этом предмете самым ясным и вместе самым учтивым образом. Понимаешь ли?
— Так и быть. Бог с тобою. Владей, владей красавицей — но послушай, братец, ты должен уступить мне непременно этого пуделя.
— Изволь — хоть двух.
Друзья распили бутылку шампанского. Как сказано, так и сделано. На другой же день Софья с досадою узнала, что князь Г. вовсе не думал о браке с нею. Она обошлась с ним ласковее обыкновенного, чтоб занавесить досаду на неудавшиеся планы, и между тем обходилась ласково, и даже нежно, с Пронским. Так было в продолжение следующего времени. Казалось бы, что здесь должно быть концу, что Пронский станет ковать железо, пока оно горячо. Кстати ли? Вдруг его стало не видно. — Говорили, что он уехал в какую-то деревню.
Наконец, чрез несколько дней он является снова. Софья принимает его с заметным удовольствием.
— Где скрывались вы так долго? Я спрашивала об вас у всех знакомых.
— Мне должно было посетить одного моего несчастного друга. Но я вознагражден за свою жертву и с вашей стороны. Я вижу теперь, что вы заметили мое отсутствие.
— Как вы злы! Разве подала я вам повод сомневаться в этом? Но оставим это. — И начали говорить о другом.
Недели через две, в продолжение коих Пронский был томен, глядел всегда на Софью почти официально, хотя и робко, и проч. и проч., разговор как-то вследствие искусных его оборотов обратился опять на его отсутствие.
— Могу ли я, — спросила Софья, — не нарушая скромности знать о несчастии вашего друга?
Пронский того и ждал.
— Он несчастлив, сколько человек может быть несчастлив, а это уже очень много. — Короче, он влюблен без памяти и без надежды.
— Бедненький! я сожалею об нем, но скажите мне: он открывался в своей любви и получил отказ?
— Нет. Он боится и говорить об ней.
— Так почему же он не имеет надежды?
— Из всех действий своей прелестницы заключает он, что она к нему равнодушна.
— Долго ли он вздыхает по ней и при ней?
— Судя по его страсти, он, кажется, родился с нею: узнал же ее слишком два года — нет — виноват — полтора года.
Дело приближается к концу, замечают читатели. — Неправда!
— Так позвольте же мне вступиться за честь моего пола, — сказала Софья с лукавою улыбкою. — Верно, вашему другу недостает проницательности. Верно, он смотрит и не видит: никакая женщина не может быть столько жестокою, никакая не будет держать около себя так долго человека, к которому не чувствует привязанности
— Вы так думаете… Вы очень добры… Что ж бы вы присоветовали моему другу? — спросил Пронский с видом больше чем участия.
— Я советовала бы ему принять меры решительные и просить у нее руки.
— Вы советуете? — спросил он с восторгом.
— Да, да.
— Этот несчастливец — вы видите его пред собою. Это я.
— И неужели эта жестокая красавица — я! — сказала Софья, наклонясь умильно головою.
— Не вы, не вы, — воскликнул Пронский, захохотав изо всей силы.
Злодей!
Представьте себе положение Софьи. Она остолбенела, не верила глазам, ушам своим. — Напрасно Пронский начал тотчас после говорить ей что-то… она ничего не слыхала и упала в обморок, настоящий.
