Елена Ткач - Самодурка
- Да, не за что. Знаете, ваш кот так хорош, что если б не экспедиция, я б его украл!
- Ну уж, так бы и украли...
- Да, вот так бы взял - да украл! Я человек рисковый - геолог. Ну, отдыхайте, а если что - заглядывайте на огонек. Я еду до Енаула, а уж оттуда электричкой до Роздани - так что чаю успеем выпить. А то и чего покрепче найдем... Меня зовут Алексей.
- А я Надя. Надежда. Еще раз спасибо вам, - она с облегчением захлопнула дверь.
Поезд Абакан-Москва набирал ход.
* * *
И заснула Надя, и приснился ей сон.
На месте улицы Алабяна, где прошло Надино детство, протекала река. Она была бурная и взбаламученная будто весенним паводком, но то было лето - оно шелестело над водами сочной зеленью камышей.
Надя шла вдоль берега и пристально вглядывалась в быстрый поток - в нем проплывал какие-то яркие полиэтиленовые пакеты, коряги, ящики, всякий хлам... А вот прямо навстречу ей река вынесла мертвеца. Он был белый и голый, но она его нисколько не испугалась. Будто так и должно быть - будто реки непременно несут мертвецов и ничего тут страшного нет.
И она шла дальше, а рядом шел кто-то, кого она прежде не знала.
И вот за поворотом река стала шириться и Надя взлетела. Она летела над водами и радость несказанной свободы охватила её.
А тот, кого она прежде не знала, летел с нею рядом.
У очередной излучины выросли невесть откуда взявшиеся горы - но так и должно было быть - все было хорошо! И Надя летела очень высоко над водой и очень близко к прибрежной скале. Скала заслоняла очередной поворот реки вернее тот вид, который открывался за ней. Надя обогнула скалу, следуя изгибу русла, и душу её разом пронзил лучезарный ликующий свет. Свет естественной красоты, что открылась ей - приволья лугов, зелени леса, речной синевы, гладкой и чистой, - свет распахнутого навстречу мира. Мира, принявшего ее...
Радуясь, проносилась она над речной долиной. На правом берегу показался белокаменный монастырь, и Надя подумала: как хорошо было бы спуститься и пойти туда. Но что-то подсказывало ей, что этого делать не надо - её не пустят. Впереди, на левом берегу, показалась какая-то фабрика, вся поросшая зеленью. Или завод... Там были литые ворота. Там были люди. Они входили и выходили, зелень заслоняла то, что было внутри, и только видно ей было, что окна кое-где выбиты.
Нет, туда она не хотела - знала, что зло исходит отсюда. И что...
Надя внезапно проснулась. Ее разбудили шуршанье и шорох, доносящиеся с верхней багажной полки прямо над дверью купе.
- ёЧто ты там делаешь, Ларик? Спускайся! О Боже, как же ты насорил...
Пока Надя спала Ларион залез на багажную полку, принялся лазить по чьим-то мешкам, уложенным у задней стенки, распотрошил их и оттуда стала сыпаться вниз какая-то труха.
От толчков поезда дверь купе приоткрылась - Надя не запирала её. Она лежала и думала: встать и запереть дверь или плюнуть и попытаться вернуться в свой сон... если, конечно, удастся, когда в проеме показался обрюзгшего вида мужчина с пузцом в мятом сером костюмчике. Он рассеянно глянул в приоткрытую дверь и приметил сор на полу.
- Кто это здесь мусорит? - поинтересовался он весьма благодушным тоном. Можно сказать, вполне дружелюбно.
- Между прочим, я могу и подмести, - в тон ему ответила Надя, улыбаясь спросонья.
Приподнялась и спустила вниз ноги в надежде нащупать тапочки. Надежды её оправдались, и она тотчас встала. Ларион мигом спрыгнул сверху ей на плечо и без смигу уставился на мужчину, стоящего в коридоре.
- Ого! - восхитился тот, - красавец какой! Это у вас балинезиец?
- Да, - с гордостью подтвердила Надя, поглаживая кота, - балинезийские мы!
- Ну-ну, - обрюзгший кивнул ей и двинулся дальше, предварительно изобразив подобие чечетки - поезд сильно качало.
- Ларион, что ж ты натворил, гад такой! - Надя вынула из пакета с едой газету, смела мусор в кучку, собрала и, завернув в ту же газету, запихнула на дно пакета.
- Вот! - довольно возвестила она. - И никаких следов безобразия! Не смей больше туда лазить.
Она выглянула в окно. Чистое голубое небо - ни облачка. Заснеженные, поросшие лесом холмы. А вдали - нетронутый белый простор замерзшего озера.
- Красота какая!
Она всей душой хотела восхищаться покоем, дорогой... но что-то мешало.. Попробовала сосредоточиться, сообразить, что же именно, и вспомнила - тетка! Та тетка в её купе.
"В самом деле, зачем я так? - нахмурилась она. - Как-то нехорошо все это..."
Вздохнув, извлекла из пакета сверток, в котором таился кусочек копченой лососинки, два помидора, плавленый сыр с шампиньонами и чудесные пупырчатые огурчики домашнего засола - подарок костюмерши из Пермского театра, которая по неизвестной причине прониклась к Наде беззаветной любовью.
В дверь постучали.
- Открыто.
Возник обрюзгший в сером костюме. В руках у него была общепитовская тарелка, на ней - кусок мяса.
- Это вашему коту. Предновогодний подарок!
- Ой, спасибо!
Надя была просто потрясена. От избытка чувств она хотела даже процитировать Достоевского, выпалив восторженно: "Широк человек! Я бы сузил..." Но пронырливый вид благодетеля умерил её порыв - ещё чего доброго обидится. Шутки не поймет.
- Ну вот, питайтесь на здоровье, - нежданный даритель ещё раз окинул взглядом кота, хмыкнул и плотно прикрыл дверь.
И снова качанье, стучанье. И снова движенье...
Немного поев, Надя вновь прилегла, потянулась и отвернулась к стенке, обняв подушку.
"Неужели все-таки никогда мне не стать собой? - неожиданно пронеслось в голове. Она поджала ноги, свернулась в комочек. - Погоди-ка, что значит "стать собой", откуда вдруг это? Налетело как вихрь какой-то...Разве я - не я? А какая я? Я или ты? И как с тобой разговаривать? Разве ты не все про себя знаешь?"
Она попыталась как-то бочком-бочком отстраниться от своего "я" и поглядеть, что увидит. И состояние этой внезапной раздвоенности, настырность второго "я", приставшего к ней с расспросами как с ножом к горлу, смутили её несказанно.
"Вот то-то и оно - видно, не все ты знаешь, раз сомненье возникло. Ну, давай по порядку: чего ты хочешь?"
- Всего! - явился ответ.
- А ты всегда делаешь, что хочешь?
- Почти всегда. Стараюсь, по крайней мере.
- И это хорошо?
Ответа не последовало.
Надя заворочалась, привстала, задернула занавески. Время тянулось к сумеркам. День медлил, прежде чем раствориться во мгле, Надя маялась на границе яви и сна - уже почти засыпала, но что-то опять тревожило. Мысли скакали, путались.
"Как там в театре? Все уже съели друг друга или ещё кто-то в живых остался? "Стариков", великих-то наших - всех скопом долой, на пенсию! Чтоб не маячили перед глазами живым укором и не мешали превращать театр в пустошь... Никого почти не осталось, а без них будто вымерло все, ветер воет. Жутко стало на работу ходить - словно в темную воронку засасывает. И силы тянет - хм! - силы как жилы. Хватит думать - все думает, думает, всю себя иссушила раздумьями этими."
- Эк я стала сама с собой разговаривать! - это вслух. С горечью.
А что поделаешь, если не с кем. Володьке это не надо, да он этого и не поймет. Да-а-а, хоть и не ввязываюсь во все эти дрязги в театре, только в стороне от грызни всю жизнь не простоишь. Втянут! Может, потому мне и танцевать не дают? Двоечки - троечки, Жуанита - Пиккилия. Ну что, встать на чью-то сторону? Плюнуть и быть как все? Не хочу.
Надя натянула одеяло до самого носа. Загнутые ресницы чуть подрагивали. Было тихо. Только бормотал мерный перестук колес.
Ой, хорошо-о-о... Так бы все ехала и ехала. Без остановок. Как там Володька? Бьется на ниве бизнеса. Разбогатеть хочет. Я, говорит, через год миллионером буду, вот увидишь. Не деревянным, конечно, - зеленым! Ах он, мой зелененький... Дурачок. Какой там миллионер - через пень-колоду перебиваемся - одни долги. Ай, ладно! Глупости все это...
Ей было тепло и сладко. Ларион мурлыкал, свернувшись в ногах. Надя привязала его к ручке двери специальной шлейкой, чтоб больше не бедокурил. Она неудержимо проваливалась в сон.
"Какая мне фраза странная попалась в журнале... Да, странная. И, кажется, очень точная."
Она вспомнила как, стоя за кулисами в ожидании своего выхода, увидела на пульте помрежа толстый раскрытый журнал. Разворот был сплошь покрыт полосками строк - ни картинок, ни диалогов... Надя машинально заглянула в текст, и глаза её сразу выхватили из череды темных строк фразу, которая с ходу её зацепила: "Удовольствие - сон души."* Она было хотела перевернуть страницу, чтоб узнать имя автора статьи, но не успела - был её выход. А после журнал исчез. Кто-то забрал, наверное. И с того самого вечера фраза эта поселилась в её сознании и порой вспыхивала в нем как фонарик.
- Удовольствие... - она сонно зашептала, едва шевеля горячими губами. А что для меня удовольствие? А?! Ну конечно! Танцевать "Шопениану". В её призрачной безупречности как будто бы лес цветет... Лес! Ой, как это хорошо...
Но губы хотели молчать, и она додумала эту мысль уже не вслух - про себя.
