Валерия Нарбикова - План первого лица и второго
- Слава богу, успели, - сказала Ирра, когда они сели и автобус затрясся.
- Ну и как тебе этот человек? - спросил Додостоевский.
- Мне кажется, он хороший, но он не тот твой друг?
- Конечно, не тот. Это же была деловая встреча.
- По-моему, он больше всего обрадовался, когда ты сказал, что хочешь выпить за встречу.
- Тебе так показалось?
- А когда ты сказал, что главное, чтобы остались приятные воспоминания, он сразу все выпил.
- Ты это видела?
- Я же сидела посередине.
- А ты, кстати, очень много курила.
- Он много смотрел в окно.
Они посмотрели в окно и вместо того, чтобы увидеть пейзаж, увидели самих себя в стекле, и это была правда. А когда вышли из автобуса, то увидели пейзаж, и это тоже была правда. Он потрогал ее руку под рукавом, и она сказала, что не надо, что очень холодно, и он спросил: когда же? и она ответила: когда будет тепло, и тогда он сказал: значит, летом? и она тоже подумала про лето, но ничего в ответ не сказала.
- Ничего я сегодня не успел, - под ногами была галька, как будто это был берег моря.
- Конечно, ведь это большая роскошь ехать на автобусе по трамвайной линии.
В подъезде было неловко перед бабкой.
- Ну давай завтра никуда не пойдем.
- Я же сказал, у меня много дел, я сегодня половину не успел.
- Но разве сию секунду ты не хотел сказать то же самое: "Давай завтра никуда не пойдем"?
- Не грусти, - сказал он, - может быть, мы никуда и не ходили.
- Тогда сегодня - это уже завтра.
Стали придумывать, что бы опять съесть. Опять решили картошку, опять соленая, недосоленная. Не так далеко горел костер, на него хотелось смотреть. Все остальное поменяло названия: деревья - на что-то, дом - на что-то, тапочки - на сапоги.
- Уходишь? - спросил Додостоевский.
Ирра сделала несколько шагов и ушла от него далеко, и когда вернулась оттуда, то устала и заплакала.
- Ты плачешь, не понимаю? Ты почему плачешь?
В этом противном костре сгорели палки, кульки, острые ножки. Вокруг него ходил вор, но даже ему было нечего своровать, потому что он был не дурак. Еще работало метро, и можно было влезть в одно ухо и вылезти из другого.
- Ты зачем надела сапоги?
- Я еще успею, еще. работает метро.
- Хочешь уехать?
Она влезла в одно ухо и вылезла из другого, мама как раз спала и не слышала, как она открыла дверь, поэтому не заплакала и не умерла. Она умылась, легла в постель, а дальше уже начиналось шоссе. По нему ползли жуки. И в канавах, и во всей окрестности не было ничего хорошего. Собаки стояли и что-то напоминали. Занавеска, закрывающая окно машины, была прожжена утюгом по трафарету, а может, это был бракованный носовой платок. Все оставалось на своих местах: жуки, собаки и машины. И даже нельзя было узнать время. "Ну, сколько сейчас времени?" - "Часы стоят." - "Они же идут". - "Идут на месте". А дальше уже было то, что напоминало лес. В лесу кто-то курил, и дым поднимался из-за макушек деревьев и уходил в небо. Это был март. Потом наступил апрель, май и все остальное, и наступил следующий год, и все опять было на своих местах, только все уже было не так интересно: ну жуки, ну собаки, ну лес.
Она проснулась у него в комнате, а он проснулся у нее в комнате, поспали еще минуту, и она проснулась у себя в комнате, а он опять не у себя, кажется, опять у нее. Тогда еще поспали минуту и уже проснулись вместе в одной комнате - у него. Она первая сообразила, что она у него, и вставать расхотелось. Следом за ней он сообразил, что она у него, и вставать ему тоже расхотелось. Тогда они сделали усилие над собой и опять заснули. И она проснулась у себя одна, и это было самое приятное. Ему стало обидно, что ей так уж приятно, и он еще глубже заснул. И дальше за шоссе была железнодорожная линия. Вдоль нее снег имел фактуру мрамора, женщина в желтой телогрейке ходила по шпалам и протирала этот мрамор тряпкой. По этой линии не ходили поезда, которым говорят: до свидания, а ходили электрички, которым говорят: пока.
II.
Ритмично падал снег. "Съешь хотя бы яйцо".- "Я не хочу". - "Съешь булочку". - "Я не хочу". - "Съешь хотя бы отражение булочки". Булочка была сухая, отражение было такое, словно она была мягкая. Съела. Оказалось, что она была мягкая.
На быка натравили красную машину. Сначала он ее проколол, а потом она его задавила, и он не знал, что она не красная тряпка.
- Потому что предметы в комнате или на улице обозначают часто совсем не то, что мы о них думаем? От такой громкой музыки, выключи, кстати (кстати, не выключил), должен падать снег с деревьев, а он не падает, а теперь пойди и потряси хотя бы это дерево, и он упадет.
Ему не хотелось выходить и трясти снег с дерева, она вышла сама и потрясла. Снег засыпал пластинку, иголка еле-еле пробиралась между сугробов, сначала расчистили одну дорожку, потом другую, поцарапали пластинку.
- Ну что, доигралась? - сказал Додостоевский.- Я же тебя просил не делать то, в чем ты не уверена.
- Я была уверена.
- Теперь придется выбросить пластинку, а мне ее жалко, я ее любил. Совершенно не знаешь, чем тебе заняться. Я поеду по делам.
- Значит, мне тоже ехать по делам?
- Тебе тоже. И на остановке тебя вчера не было, почему ты не пришла?
- Вчера днем?
- Вчера, когда мы договорились.
- Я думала, что столько-то времени, а оказалось, что столько-то, - Ирра взяла пластинку и стала водить по ней ногтем.
- Что ты делаешь! - крикнул он.
- Все равно ведь испорчена, на ней были сугробы, дорожки расчищали лопатой.
- Оставь ее в покое, она совершенно хорошая.
Он закурил, и в комнате появился дым как раз посредине между потолком и полом. И все, что было ниже дыма, относилось к земле: стол, стулья, пластинки на полу; а все, что было выше: полшкафа, книжные полки - относилось к небу. И он как раз подстриг ногти, и она смяла задники инфузории "туфельки", потому что круглое зарешетчатое окошко, выходящее из туалета в ванную, выходящее из ванной в туалет, было луной всегда. В туалетном полушарии - зрительный зал, рассчитанный на сто двадцать мест. "Лифт на ремонте", "Меню школьника" - все это висело на стенах и соответствовало зрительному залу, лифту на ремонте, меню школьника, а в ванном полушарии она сидела на борту ванной - "не бойся, я подстриг ногти" - далеко-далеко от прозрачного мешка с грязным бельем, и по дну ванной шла лунная дорожка, пересеченная одним волосом, и она, может, успела еще спросить про заусенцы, но он не ответил.
Из подъезда они вышли вместе, кое-как простились. Ирра зашла в телефонную будку и просадила там несколько двушек. В общем, ей не понравилось то, что ей предложили, но как-то особенно деваться было некуда, и она согласилась. "Зайдешь и пообедаем здесь, потом заедем к ним, а потом оттуда уже все вместе поедем". - "Куда?" - попыталась выяснить она. "А может, никуда, может, мы тут останемся, тогда они приедут сюда". Когда она приехала, они уже приехали, а хозяин наоборот уехал, "сейчас вернется". О фамилиях не могло быть и речи, но, безусловно, их как-то звали. После такого прекрасного обеда и вина сразу же друг друга очень полюбили и пошли гулять. Но как только вышли на лицу, всем захотелось разное: ей захотелось ("мне велели, мне нужно во что бы то ни стало") зубную пасту, ему захотелось капустки, а вот ему-то захотелось белую собачку. Его желанию возмутились: "Какая может быть белая собачка на ночь глядя!" Но осмотрелись и оказалось, что действительно уже "на ночь глядя", и капустка и паста закрыты, а белая собачка? "А белая собачка, - сказал он,лежит тут рядом на помойке совсем еще хорошая".
На помойке они подарили друг другу подарки и разошлись совершенно счастливые по домам.
Она расковыряла ключом замочную скважину, но дверь все равно не открыла. Он впустил ее. И тут до нее дошло: что это не он, то есть кто же?
- Тоестьлстой, - представился.
Она машинально отдала ему подарок, спохватилась, но было уже поздно. Тогда она сказала:
- Это как раз вам.
- Спасибо, - сказал Тоестьлстой, - а что это такое?
Ирра не знала, как это объяснить и сказала:
- Это просто такая вещь.
Он рассмотрел получше и еще раз сказал: "Спасибо". "Додо" не выговаривалось, но он понял ее, когда она спросила: "Где же он?"
- Он скоро вернется,- сказал Тоестьлстой.
Распределили комнаты, то есть комнату и кухню. Ирра осталась в комнате, Тоестьлстой ушел на кухню. Улеглись. Додостоевский вернулся поздно ночью, все понял, и на кухню не пошел, чтобы не будить, а пошел в комнату, чтобы будить. Будить не пришлось, Ирра не спала.
- Что все это значит? - спросила она.
- Ему негде жить, он будет жить здесь.
- А раньше он где жил, на луне?
- На луне.
Они проснулись утром, когда Тоестьлстого уже не было, он ушел.
- Куда? - спросила Ирра.
- Жалко, что он ушел, я хотел, чтобы мы все вместе поехали в лес.
И Тоестьлстой вернулся с хлебом.
- Хорошо, что ты вернулся, сейчас поедем в лес, - сказал Додостоевский.
- На автобусе? - спросила Ирра.
- Может быть, на автобусе. А почему ты не веришь?
