Вячеслав Шишков - Краля
А потом раздался тихий вздох, за ним другой и тихий-тихий шепот...
- Пусти... так нехорошо... не на-а-до, не надо...
- Дуня, милая...
Купец выразительно крякнул и прохрипел пьяным голосом:
- Хи-хи... Легче на поворотах!
Доктор вышел, весь встревоженный, опустился возле купца и сидел молча, закрыв лицо руками.
- Вот что, господа проезжающие, - сказала вдруг появившаяся Дуня и, поправляя волосы, добавила:
- Вы, тово... лучше бы выбрались из той горницы вот сюда. Кажись, ноне урядник должен прибыть со старшиной.
- Урядник? Ха-ха... Эка невидаль! Урядник. Подумаешь... - брюзжал купец и, подавая рюмку, сказал: - Ну-ка, красавица, выпей. Окати сердечушко. Садись-ка вот так. Вот чайку пожалуйте...
Жеманясь, выпила она вино и утерла губы краем голубой свободной кофточки, из-под которой блеснула свежая рубаха. А потом села и заиграла глазами.
Доктор, овладев собою, тихо спросил:
- Так поедешь, Дуня?
У нее чуть дрогнула тонкая левая бровь.
- Пустое вы все толкуете. Разве вы можете нас, мужичек, полюбить?
Она сложила малиновые губы в насмешливую гримасу и молчала.
- Овдотья, эй, Овдотья! Иди, слышь, в баню, што ль, - проскрипел из сеней старушечий голос.
- Иду, бабушка, иду, - торопливо ответила Дуня.
И, обратясь к доктору, сказала тихо, словно песню запела:
- И поехала бы к тебе, и полюбила бы, да боюсь, бросишь.
Купец ответил за доктора:
- Мы не из таких, чтобы... Наше слово - слово... Обману нет.
- И верной бы была тебе по гроб, да вижу - смеешься ты.
Доктор потянулся к Дуне с лаской:
- Милая ты моя, чистая...
- Не трог... не твоя еще, - вскочила Дуня, сверкнув задором своих лучистых карих глаз.
Купец уставился удивленно в чуть насмешливое лицо ее, силясь понять, что у нее в сердце.
Дуня пошла легкой поступью к двери, а доктор - видимо, хмель в голове заходил - нахмурил вдруг брови и тяжело оперся о край стола:
- Постой!.. Слушай, Дуня! А любовник есть? Любишь кого?
Та вздрогнула, гневно повернулась:
- А тебе какое дело! Ты кто мне - муж?
И вышла, хлопнув дверью. Через мгновенье чуть приоткрыла дверь и. голосом мягким, с оттенком грусти, сказала:
- Кабы был кто у меня, неужели стала бы языком трепать? Ни сном ни духом не виновата.
IV
Когда купец был совершенно пьян, а доктор в полугаре, в комнату быстро вкатилась толстая баба.
- Урядник! - Она влетела в соседнюю каморку и стала выносить вещи путников. - Уж вы здесь, уж здесь, господа проезжающие. Я вот тут постелю. Уж извините...
Купец, ничего не понимая, молчал, а доктор рассеянно поглядывал на носившуюся из комнаты в комнату как угорелую бабу.
Распахнулись сени, сначала вбежал без шапки рыжий мужичонка с испуганным лицом и бляхой на сером зипуне, за ним ввалилось какое-то чудовище необъятных размеров, с пьяным, одутловатым, лохматым лицом, с мутными, косыми, навыкате, глазами.
Впереди суетился десятский:
- Ваше благородие, вот сюда...
За ним осанистый чернобородый крестьянин со строгим, хмурым лицом.
- Ннда... нда-а-а... Ха-ха! Тоже птицы, ничего себе... Урядник... заплетающимся языком бормотал купец. - Эй, ты, доктор, понимаешь? Урядник... можешь ты своей башкой понять? А?
Урядник, услыхав купца, появился в дверях своей комнаты и, держась за косяки, обиженно сказал:
- У меня, господа, дело, примите к сведению: убийство в волости, надо допрос снимать... так... что... маленькую комнату мне. Покорнейше прошу...
У купца, когда он выпивал лишнее, голос становился пискливым, а временами срывался на низкие ноты. Исподлобья посматривая на урядника и теребя свою бороду, он задирчиво сказал:
- Бери-бери-бери!.. Получай на здоровье... свою комнату с периной... с двуспальной... Хе-хе! Нн-да-а! Ты человек козырный. А мы что? Мы людишки маленькие, тварь проезжающая разная. Докторишка какой-то да купчишка паршивый, соборный староста, например, с позволения сказать. Хе-хе... Эка невидаль!
- Что-с?
- Я тебе дам - что-с! - стукнул купец кулаком в стол и, грузно шевельнувшись, как куль шлепнулся на пол.
- Вот так раз... Хы... Сверзился... - бормотал он, барахтаясь меж столом и лавкой. - Господин доктор, врач! Эй, где ты? Подсоби-ка... А на Дуньку плюнь. Плюнь, не подходяще. Чи-и-стая... Солдатка-то, Дунька-то? Она те оплетет, как пить даст. Дур-рак!
Урядник крякнул, свирепо взглянул на доктора и с треском захлопнул дверь.
Купец дополз до брошенного в угол постельника, а доктор забегал руки в карман - по комнате и, остановившись возле пластом лежащего купца, шипел:
- Я вам не дурак! Вы пьяны! О Дуне же прошу так не выражаться. Слышите? - и опять забегал.
А купец, приоткрыв один глаз, засыпая, мямлил:
- Дур-рак! Семь разов дурак.
V
Купец спал, задрав вверх бороду и посвистывая носом.
В переднем углу, на полке, стоял большой медный крест, два медных старинных складня и медная, в виде кадила, посуда для ладана. На гвоздике висели ременные лестовки-четки.
"Народ набожный, - подумал, рассматривая, доктор, и ему было приятно, что Дуня живет в такой строгой, религиозной семье. - Должно быть, кержаки".
По комнате то и дело проходили к уряднику и обратно какие-то фигуры не то мужиков, не то баб, - доктор не обращал внимания, - а из полуоткрытых дверей доносилось:
- Он к-э-эк его тарарахнет. Да кэк наддаст...
- Трезвый?
- Како тверезый! Кабы тверезый был, нешто саданул бы ножом в бок.
Затем слышался старческий кашель и глубокий вздох:
- Ох, грех-грех...
Доктор взглянул в зеркало и не узнал себя: лицо красное, возбужденное, а мускул над правым глазом подергивался, что бывало каждый раз, когда доктор волновался.
- Ты у меня не финти, сукин сын! - вдруг за дверями заревел урядник.
- Ваше благородие, господи! Да неужто ж я смел бы?.. Что ты, что ты... Пожалей старика... Ба-а-тю-юшка-а...
- Я тебя пожалею. Вот я тебя пожалею!
Шел суд и расправа, а купец храпел на всю избу и охал, да тоскливо попискивал самовар.
Доктор надел пальто и вышел на улицу. В висках его стучало. На душе ползало что-то, похожее на тревогу, и кралась к сердцу грусть.
Вот он тут сядет и подождет Дуню. Он скажет ей много хороших слов, ласковых и сердечных. Может, поймет его, может, даст ему счастье, надежду на хорошую, радостную жизнь.
Он сел на приступках покосившегося крыльца и, обхватив колени, вглядывался в тьму звездной ночи.
Ночь была тихая, ядреная.
На горе, за селом, колыхалось пожарище. Видно было, как клубились космы изжелта-серого дыма, а искры вились и уносились к темным небесам.
Где-то далеко-далеко заревели коровы да прогрохотала по мерзлой дороге телега. И опять тишина.
За воротами слышался чей-то разговор.
Доктор вышел на улицу. Три мужика.
- Что, пожар?
- Да, - ответили все вдруг, - рига у крестьянина горит.
- Не опасно?
- Нет... далече... так что за селом. А окромя того, тихо.
Еще что-то говорили, спрашивали его. Он отвечал и сам как будто спрашивал. Но все это - и разговоры, и зарево пожара - плыло мимо его сознания.
Он пошел во двор и снова опустился на приступки крыльца. Тоскливо стало.
- А что, Евдокия Ивановна не вернулась из бани?
- Поди, нет еще. А тебе пошто?
Доктор не знал, что ответить старухе.
- Да я так, собственно... хотел самоварчик попросить.
- Ну-к, я чичас.
Он курил папиросу за папиросой, думал:
"Черт знает. Как это так сразу? Стра-а-нно. Это водка... все водка наделала. Пьян!"
"Водка? - прозвучало в ушах. - Водка ли?"
Вдруг выплыли из тьмы чьи-то родные, ласковые глаза, поманили, усмехнулись, прильнули вплотную, смотрят.
"Что, любишь?"
Отмахнулся рукой. Замолкло, спряталось, притаилось.
Волна за волной шли мысли, то робкие и расплывчатые, то дерзкие и неотразимо влекущие.
Вот возьмет Дуню - красавицу, каких нет в городе. Привяжет ее к себе лаской, умом. Привьет ей любовь к знанию и заживет тихой-тихой, здоровой жизнью. Может быть, уйдет в деревню. Что ж, разве таких оказий не бывает?
- Да, да, в деревню, - думал он вслух... - Понесу туда свет, знание, помощь... А если... А вдруг?
Он не кончил, не хотел кончать: боялся.
Пожар на горе затихал.
- Дуня, дорогая моя...
Вот скатилась с неба звезда и, вспыхнув, исчезла в синем мраке неба.
- Сорвалась звездочка... А я пьян. И не идет Дуня... Краля? Ты говоришь - краля? Допустим... - бормотал, потягиваясь доктор.
Подошла собака, поласкалась, лизнула в лицо, ушла.
Выплывали откуда-то звуки гармошки и песня. Прислушался доктор.
- Должно быть, рекруты...
Голос выводил, а ему, разрывая визг гармошки, подгавкивали другие:
Как во нашем во бору,
Там горит лампадка.
Не полюбит ли меня
Здешняя солдатка.
Залаяли собаки, набрасываясь с остервенением. Хлопнули ворота. Раздались ругань, крик. А затем большой камень, очевидно пущенный в собаку, ударил в заплот. И опять ругань. И опять пьяная песня да лай собак.
- Что пригорюнился? Спать пора...
