Александр Володин - Каково же было их удивление
- Спасибо.
- Следите за собой.
- Ну да, простите.
- У нас не принято говорить "ну".
Должен сказать, что эти пустячные запреты - не говорить "ну", не говорить "ага", не сидеть нога на ногу, вставать при появлении девушек в белом - оказались в дальнейшем не так просты, и осваивались с трудом. Первое время надо было являться каждый день, затем через день, потом раз в неделю. Обследовали нас сотрудники, очень молодые и все с высшим образованием, энтузиасты. Результаты обследований поступали на ЭВМ (реакция на световые сигналы, запоминание знаковых сочетаний, разное другое). Расшифровка продолжалась долго, так что в основном мы проводили время в комнате бесед. Причудливая компания здесь собралась.
Но я успел уже привыкнуть к жизни уединенной, общаться мне было затруднительно.
Однако на обследовании мне было сделано замечание:
- У нас не принято держаться от других в стороне. Здесь есть интересные, одаренные люди. Они открытые и общительные, потому что избавляются от своих болезней. Постепенно и вы станете так же открыты и доброжелательны. Но к этому надо приложить усилия.
Сегодня показалось солнце. Кто-то отворил балконную дверь. Все вывалили на балкон. Правда, и смотреть-то отсюда не на что. Захламленный пустырь, заброшенные мастерские...
На этот раз меня обследовала девушка, у которой бил стойкий деревенский румянец.
- Сегодня вам предстоит просто поговорить, - сказала она.
- Спасибо, - сказал я.
"Пожалуйста" не успела сказать, наверное потому, что я поторопился и преждевременно сказал "спасибо".
- Что вас беспокоит?
- Ничего.
- Но что-то, наверное, есть. Хотите же вы излечиться. От чего?
Не хотелось признаваться в том, что я попиваю.
- Хорошо, тогда я буду спрашивать, а вы отвечайте. Просто: да или нет.
Тяжесть на душе?
- Это есть. Именно тяжесть. Особенно когда...
- Следите за собой, просто: да или нет. Чувство безнадежности?
- Бывает. Иногда. То есть не полной безнадежности... Прошу прощения да.
- Отвращения к себе?
- Да. - Отсутствие радости жизни?
- Да.
Она стала проглядывать свои листочки. Так студентки проверяют перед экзаменом, не упущено ли что-нибудь. Наверное, начинающая. Дальше, наверное, начнется по психоанализу, детские травмы, это даже я знаю.
- Расскажите, пожалуйста, о своих родителях.
Я рассказал.
Она ничего не отвечала, лишь записывала это в свою тетрадку. Но странно - мне станови-лось легче.
Правда, во второй раз, когда я отправился сюда уже один, без Землеройки - надо сознаться, заплутался. Иду за небольшой компанией, которая направляется видимо туда же. Долго шли, то вперед, где бывшие мастерские, то назад, где бывшее кладбище, наконец добрались. Куда? В бывший туалет. Словом, едва нашел болотистый ров этот и дом этот бывший.
В чем же заключается наше лечение, спросите вы. Этот вопрос задаю себе и я. Обследуемся и обследуемся. И никаких. Даже иглоукалывание противопоказано. Что же дальше?..
Но потом я понял: лечение - вот оно! Нас пытаются вернуть к тому, что всегда само собой разумелось, было естественным для любого человека. И забыто. Напрочь. Хотя бы к этому вернуть нас! Пускай поначалу внешне. Чтобы с течением времени...
Наш город мал. Вообще все в нашей стране как бы уменьшилось. Областной город стал похож на наш райцентр, а наш райцентр и вовсе... Вечером ни одного огонька в домах, боятся банды Одноухого. Улицы выходят прямо в поле. Зимой снег прикроет завалы мусора. Все станет белым, округлым. Но весной все равно оголится мусорная земля. И никому в голову не придет убрать все это. Вывезти и сжечь, что ли.
А вот этот дом - желтый с облупившейся штукатуркой, с одним окошком в стене - как будто повернулся к улице задом. Этот дом надо миновать осторожно и быстро. Снаружи-то он такой, как все, а внутри живет глава торгованов. И вот, обхожу этот дом незаметно, а он из этого окошка как вперится гипнотическим взглядом и говорит по-дружески:
- Ты что же это?..
А я что, я - ничего, я только бы - пройти мимо и все.
- Прячешься? Боишься, я тебя пить заставлю?
Это верно, боюсь. Теперь мне нельзя, нарушу лечение. Если потянет, я должен даже ночью срочно звонить дежурному Каэма, и он тут же сделает процедуру, вроде укола, и сразу же исчезнет желание выпить.
А он говорит:
- Зашел бы!..
Я, как обычно, при нем мешкаю с ответом. А он, как обычно, этим пользуется. И калитка в бревенчатой ограде уже отворяется.
- Извини за порядок, - говорит. - Живу один. Баб предпочитаю это... А то мало ли, обчистят, потом ищи ее. Верно?
- Верно, - говорю.
Потому что хочется всю разговорную пластинку поскорей провертеть до конца. Мне с ним почему-то неприятно разговаривать. У него кличка "Очковый". Не потому что он носит очки, эта кличка идет от очковой змеи. Такой гипнотический взгляд. Может быть так, загипнотизирует и забудет!
Не забыл. Смахнул со стола ботинок (у него такой сумбур в комнате, что если кто туда и проникнет, то подумает, что он бедный), и достает из холодильника бутылку. И похвалился еще:
- Эстонская!
- Я - пас, - говорю. - Я завязал.
- Неволить не буду.
И достает колбасу и опять похвалился:
- Финская.
Бокалов поставил два: но это опять для того, чтобы похвалиться.
- Чешский хрусталь!
Но налил только в свой. Это обнадежило. Может и правда неволить не станет.
И вот я отсидел, казалось, уже достаточно. И чувствую, он начинает тянуть время. И понимаю, надо бы поскорее позвонить в клинику Каэма. Поднимаюсь прощаться, но сразу же - бдительный взгляд, трезвый еще, в упор.
- Куда?
- Пора.
- Сиди.
И высится надо мной на стуле. Еще и еще наливает себе, а я сижу под его взглядом. Но вот глаза его гипнотически начинают мутнеть - кажется, задремал. Поднимаюсь. Но, подумайте, таращится! Недобро эдак, обиженно. Виртуозно умел обижаться. Этим и брал.
- Да что ты, ей-богу. Спокойно.
Одна задача у него, чтобы я не ушел. Для чего, думаю, ему?
Оказывается, вот для чего. Попросил завтра сходить в торговище, продать платье, настоящее польское, рукава жиго.
- Ты не понимаешь, моих-то все уже знают в лицо.
Понимал я, зачем ему нужен.
- Не могу, - говорю, - не хочу, не умею.
Тут от обиды глаза его прямо увлажнились.
- Ты это... Скажи мне одно: дружба есть или нет? Или это...
Наливает в оба чешских бокала.
- Ты это... Пей.
Я удержался. Ценой неимоверных усилий. Весь сконцентрировался.
Хитроумное это словечко "это"... Простак, мол, он, тугодум. Ты еще и сообразить не успел, чего ему надобно от меня, а он в уме своем проиграл все твои варианты.
На другой день - торговище.
Держу свое кружевное прозрачное так, чтобы было непонятно: продаю или сам купил. Однако дамы видят насквозь, подходят по-деловому, справляются о цене, ахают. День простоял в позорище. Окоченел. Но к вечеру подошла какая-то дурында, теневичка из провинции, что ли, деньги некуда девать? Приобрела!
Доволен. Возвращаюсь к Очковому. А он ухмыляется натянуто.
- А ведь сейчас - это... Все торговище над нами потешается. Кто у тебя платье купил?
- Какая-то из провинции, что ли... И не торговалась.
- Из провинции. Так вот эта из провинции, сука, не сходя с места, перепродала втрое! Две пачки за тобой.
И оскалился. Так он смеется.
- Так вы же, говорю, сами цену назначили!
- На месте ориентироваться надо! Дурбень недоделанный! Не обижайся. Неприятный случай.
На торговище продал, да еще задешево, французский пистолетик с газовым несмертельным баллончиком. Только ослепляет и на время лишает человека дееспособности. Они у нас сейчас в ходу. Но продал-то я, чтоб не мерзнуть, первому, кто подошел. А продал-то я по неосмотри-тельности мальчику лет двенадцати, который сам продавал цветы бегонии, которые наверняка стащил на кладбище.
Однако, что тут началось!
Вот чего я не учел. Мальчику нельзя! Нельзя маленькому! Это прямо закон такой негласный. Рост рождаемости все падает, они, которые все же рождаются, стали неприкосновенными.
- Что продаешь маленькому, негодяй! - закричала какая-то косая.
- Шатаются, дурью промышляют, - подключилась другая.
Я сразу понял свою оплошность, молю их:
- Тихо, красавицы, виноват!
Но красавицы уже надвигаются.
- Вот сами таких хамов и плодим!
Чувствую, бить собираются.
- Еще и хулиганить! Над кем нашел хулиганить!..
И так далее. У одной появился откуда-то резиновый шланг, хлестнула меня, да больно. И у других откуда-то появились резиновые шланги. Исполосовали меня хорошо. А мальчик прицелился и стрельнул в меня своим неопасным газом. Боль в глазах нестерпимая. И не вижу ничего. И ноги подломились. А дальше ничего не помню, очнулся - сижу, спиной прислонясь к дому Очкового. Наверное, отвели и посадили меня именно тут.
Очковый все может, связи далеко идут. Намекнул мне: ты, мол, без прописки и постоянного места жительства. В сущности, типичный бомж. Смотри, мол, выметут из города. А жилищный вопрос стоит остро.
