Владимир Чивилихин - Елки-моталки
- А я пока бучило объехала... Как это ты, дяденька, не утоп?.. В это бучило паровоз уйдет... Терпи, я ее мигом повалю. На тот вон куст, да?
- А то куда еще? Скорей! Веревки у тебя нет?
- Нету-у-у.
- Ты с кордона, что ли? А где отец?
- Лежит. Язва у него.
Березка упала с плеском и шумом, и хорошо легла, метров пять до ее вершины было, всего только. Девчонка ловко полезла по березке, перебирая сучья. Они гнулись, и березка гнулась, топла серединой в мокрой траве, и Родион боялся, что его нежданная спасительница сама угодит в болото. Правда, кочки там и такой глуби не должно быть. Нет, добралась до куста хорошо, потянула за стропы, но так слабо, что Родион едва услышал. Подергала еще немного.
- Весу-то в тебе, дяденька, наверно... - Она села в траву. Родион перестал ее видеть.
- Без малого девяносто кило, - сказал он. - А где ты?
- Тут.
- Вяжи-ка стропы к сучьям.
- Сейчас, дяденька, сейчас. Не готово еще, нет. Сейчас... Есть!
Родион напряг бицепсы, но без толку - то ли ослаб уже, то ли трясина так держала. Еще попытался, вложив все, однако подалась березка - она была срублена напрочь и не держалась на сломе. Нет, это ему уже не нравилось. Девчонка балансировала на кусту, хватаясь то за листья березки, то за тонкие стволики багульника, то за стропы, взглядывала на его мокрое, грязное, искаженное от усилий лицо и неожиданно кинулась по березке к берегу.
- Ты что? Испугалась, что ли?
- Вот еще! Ты сам, дяденька, не испугайся.
С топором в руках она лезла назад, в болото. Что это она делает? Разбирает парашютные шнуры у куста, рубит их. Зачем? От рыхлого податливого корневища удары передавались по тугим стропам к его рукам.
- Что ты делаешь? Зачем ты там рубишь?
Родион вытянул шею и увидел, что она бросила топор на берег, начала связывать стропы, однако тугие шелковые шнуры были скользкими и узлы расходились.
- Ты чего хочешь? - уже спокойно спросил Родион.
- Терпи, дяденька! Конем я сейчас тебя дерну.
- Вот это, пожалуй что, верно! - Родион завозился в воде. - Давай, только морским узлом надо. Можешь морским, а?
- Каким еще морским?
- Тогда на берег, - скомандовал он. - Петлю на комель березки, да и только, поняла?
- Как не понять? - бормотала она, пробираясь на берег. - Сейчас я тебя конем. Лишь бы шнуры не оборвались. Весу-то в тебе, дяденька...
- Считай центнер, - весело сказал Родион, поняв, что через минуту будет на берегу. - А одна стропа выдерживает полтора. Так что...
Чтобы не попортить руки, Родион освободил их и, хлюпая из последних сил в грязно-рыжей воде, примотал стропы к стальной защелке на груди. Теперь-то уже в порядке! Славно. И желтеющий папоротник на близком берегу, и насквозь продымленные лиственницы за ним, и большое пустое небо - все будто ожило и приблизилось. Девчонка на берегу ласковым голосом уже уговаривала невидимую "шалаву".
Низко пролетел самолет. Сейчас было ни к чему беспокоить ребят. Гуцких, конечно, сделает над ним еще один заход, потом уж полетит бросать вымпел. Успеть бы! Пристроилась она там или нет?
- Гони! - крикнул он.
Вот его дернуло, потянуло, окунуло с головой. Родион выгнул спину, чтоб ее не переломило, однако сила хорошо передалась на круговую лямку. Зыбун, облегавший холодной и вязкой резиной его ноги, неохотно, с храпом и вздохами отпускал жертву. Родиона проволокло до куста багульника, проволокло грубо и скоро, будто непогасшим, парусящим куполом. Он вскочил и тут же упал в прибрежную траву - ноги не держали.
- Ну как? - раздалось в кустах. - Дяденька, слышь?
Он не ответил, силясь подняться. По пояс в воде, почти ползком добрался до берега, быстро вытянул тяжелое полотнище на чистое место, стал расстилать его.
- Хорошая материя! - В этом знакомом уже напевном голосе Родиону послышались заботливые бабьи нотки. - Шелк?
- Перкаль. Клинья только шелковые. Но материя ничего. Подарить?
- Казенным имуществом разбрасываетесь? - с шутливой строгостью спросила она.
Вот он, Гуцких. Летит. Ага, качнулся с крыла на крыло. Увидел. Все. Родион выбрался на сухой берег, лег, с наслаждением ощутил всем телом твердь, узнал огуречный запах папоротника и только тут взглянул как следует на свою спасительницу. Она тоже смотрела на него, грязного, дрожащего от озноба, смотрела весело, но ей, видно, тоже досталось: юбка была мокрая и полы старого мужского пиджака, перетянутого солдатским ремнем, потемнели от воды.
- Подарить, говорю, парашют-то?
- Да нет, дяденька, не возьму. Это же казенная вещь.
- Спишем, - сказал Родион. - Ему уже пора. Чиненый-перечиненый, да еще ты его топором порубила.
- Я нечаянно, дяденька.
- Слышь, тетенька, а сколько тебе лет?
- Девятнадцать.
- Да? - удивился Родион. - Сразу-то я подумал, что вы парнишка.
Он снова засмеялся, радуясь всему, и она улыбнулась. Зубы у нее были ровные и белые, как у барышни на коробке от зубного порошка. И смеялась она по-своему - тихо, будто затаивая смех для себя.
Родиону надо было срочно согреться. Он вскочил, стал прыгать и приседать, вырвал из мягкой земли добрую березку с корнем, раскачал еще одну и тоже выворотил.
- А я думала, вы дяденька! - весело сказала она.
- Дяденьки у нас не прыгают.
- Почему?
- Отпрыгали свое.
- И на пенсию?
- Кто куда.
- А вы в это бучило зачем? - поинтересовалась она. - Чтоб помягче?
Интересная была у нее манера. Она мгновенье думала, прежде чем сказать первое слово, и губы у нее чуть заметно шевелились, будто она уже начала говорить про себя. Потом неспешно и мягко тянула слова - так все говорили в Жигановском районе.
Родион не раз встречал на пожарах деревенских девчат. Они мнутся в разговоре, стесняются неизвестно чего, а эта совсем другая. Форменная бритва. Молчит вот сейчас, ждет ответа, а видать, уже настороже, чтоб тут же резануть. "Чтоб помягче?" Родион не стал отвечать на последний вопрос ясно, что он был с подначкой. Огляделся вокруг, спросил:
- Как зовут?
- Бураном.
- Кого?
- Как кого? - Она кивнула на кусты. - Шалаву эту.
- Да я не про коня, - сказал он. - Вас как зовут?
- Так бы и спрашивали... Пина.
- Что? - не понял Родион.
- Агриппина. А что?
- Ничего. А меня Родион. Давно горит?
- Давно! - махнула она рукой. - Мы всем колхозом пробовали гасить, да только отец слег с той работы.
- Про какой колхоз вы говорите?
- Да про семью нашу.
Родион прислушался. За лесом низко шел самолет - взрывчатку, наверно, сбрасывал. Сейчас Платоныч совсем опростает машину, даст еще один круг, пересчитает ребят и, чтоб все сразу сориентировались, уйдет в сторону пожара. А у них тут начнется.
- От чего загорелось? - спросил Родион.
- Кто его знает! Шатались тут какие-то, с бороденками - не то руду искали, не то карту снимали. Больше никого не было...
- Ну, пойдемте, Пина, - сказал Родион, поднимаясь.
- А у нас баня еще теплая со вчерашнего.
- Ну? Вот это дело! - Он посмотрел на ее странную одежду, на большие сапоги и усмехнулся: - Пина...
- На себя-то гляньте!
- А что?
- Чудище болотное, - засмеялась Пина. - Леший! Здоровый да грязный, тьфу!
На кордоне Родион сразу же полез в баню, а Пина, собрав ему для смены кое-какую отцовскую одежонку, поехала предупредить команду. Она вернулась, когда распаренный Родион, обжигаясь, пил чай в горнице. Отец с лежанки что-то рассказывал ему, а ребятишки, окружившие стол плотным кольцом, безмолвно и жадно разглядывали гостя.
- В порядке там? - спросил Родион, посматривая в окна.
- Вы нехороший человек, - неожиданно сказала Пина. Раздвинув сестренок и братишек, она тоже налила себе чаю. - Очень нехороший! Хитрый.
- Агриппина! - приподнялся отец. - Цыть!
- А что такое? - Родион раскрыл на нее глаза.
- Я им сказала, что ваш приятель в бане, а они переглянулись и говорят: "Понятно". Я сказала, что вы чуть не утопли в болоте, а они опять смотрят друг на друга, перемигиваются. "Ясно", - говорят. А сознайтесь, вы нарочно в болото?
- Что за чушь!
- Они рассказывают, что вы хитрый, как змей. Специально в бучило залезли, чтоб я вас тащила.
- Агриппина! - грозно закричал отец. - Замолкни!
- Ну и трепачи! - Родион крутнул головой, вглядываясь в девушку. Серые глаза ее были преувеличенно серьезны, а влажные полуоткрытые губы таили неуловимую улыбку. - Далеко они?
- У ручья. Вещи стаскали, костер наладили.
- Вы им сказали, что через болото огонь не пройдет?
- А как же! Мы и так знали, говорят. И велели гнать вас отсюда. Говорят, что вы после бани по два самовара выпиваете.
- Вырву я тебе язык, Агриппина! - застонал отец.
- Обопьетесь, а потом лежите, - продолжала Пина. - А тайга горит...
- Вот черти! - изумился Родион. - Ну и черти...
Пина вышла, а мать сказала нараспев:
- Ты уж не серчай на нее, милый человек! Это она такая перед тобой. Злится, что поздно прилетели. Ведь о пожаре-то мы давно уже сообщили...
- Язва она! Неизлечимая! - закряхтел на лавке отец. - Идейная! Пилит меня, что газеты выписываю, а не читаю. Это отца-то! И заполошная, вроде меня, когда я не больной. Последнюю неделю, как я слег, просеку рубит по приверхе. Я говорю, все равно одной не остановить пожар-то, а она только сопит. Смирная приходит, куда и вредность ее девается. Поест и спать.
