Гайто Газданов - Том 1. Романы. Рассказы. Критика
Юрий Иваск в предисловии к антологии «На Западе» писал в 1953 году: «Обреченные на эмиграцию, то есть на несчастье, зарубежные поэты… творили, творят. Полная оценка этого творчества – удел будущих… читателей. Но, думаю, справедливо было бы признать, что самый факт эмиграции обогатил русскую поэзию „новым трепетом“ и – следовательно, наше несчастье было одновременно нашей удачей». Надо ли ныне спорить о том, что эмиграция обогатила новым (набоковским, газдановским) трепетом и русскую прозу, что она была не только губительной, но и творческой?
Даже западное влияние на Газданова я воспринимаю как явление положительное. «Чистая и простая интеллектуальная проза Газданова» – результат влияния не столько, может быть, Пруста, как говорили, сколько некоторых традиций французской литературы вообще. В слиянии двух разнородных элементов – русского и западного – в одно целое – прозрачную классическую прозу с новым тревожным содержанием, с ее «арзамасским ужасом» XX века, сутратой веры и всехценностей и в то же время сдуховным преодолением пустоты и, в конечном счете, торжеством над этими разрушительными стремлениями – Газданов создал нечто новое в русской литературе, такое, чего до него не было. И его опыт, может быть, понятнее и ближе российскому читателю, после развала империи и ее идеологии.
Свобода духа и внутренняя независимость («никаких авторитетов не признавал») – самые существенные черты газдановского характера – и искусства. Даже резкие высказывания молодого автора о некоторых маститых представителях эмиграции (возможно, и сознательно рассчитанные на откровенный эпатаж), скорее всего, говорят о том, что сохранить полную внутреннюю интеллектуальную независимость было для Газданова важнее, чем быть в выгодных отношениях с теми, от кого во многом могла зависеть его писательская судьба. Газданов терпеть не мог рабской психологии, бессмысленного преклонения даже перед классиками. Он никогда не колебался и всегда настаивал на своем, если был уверен в правоте, рискуя испортить хорошие взаимоотношения с критиками, издателями или какой-нибудь «знаменитостью» и продолжал делать свое дело вопреки всему и всем – как и следует истинно свободному и независимому человеку и художнику. Газданов учит нас жить между чудом и рабством в той стране, которая называется Свобода Духа и в которой заключено, по словам Набокова, «все дыхание человечества». Вместе с тем хотелось бы сказать и о природной доброжелательности Гайто Газданова (замеченной Адамовичем только к концу жизни писателя). Все, кто знал его ближе (или прочел лучше!), единодушно говорили об этой прекрасной черте газдановского характера. Было что-то очень здоровое, очень положительное, жизнерадостное и добродушное в Газданове: крепкое начало доброты, благородства и жизненной силы, направленной к творчеству, к вере и надежде, а не к сатире и разрушению, – начало, в конце концов оказавшееся сильнее его иронии, насмешки, сомнения и всего его страшного жизненного опыта.
* * *После головокружительных похвал начала 1930-х годов на протяжении всей последующей жизни Газданова ожидали либо пренебрежительное отношение к его творчеству со стороны критики, либо полное замалчивание его: в середине 1930-х годов критика кое-как еще хвалит Газданова, но похвала эта почти всегда двусмысленна (что порой хуже отрицания), а с 1940-х годов вокруг писателя образуется «мертвая зона» – почти полное молчание эмигрантской критики в последние двадцать лет его жизни! Ни одного отклика на его последние три романа (1953–1971)! Ни одного! Три небольшие рецензии-одиночки на рассказы за весь послевоенный период. Пришлось ждать полвека до первого полного издания и его единственному, полностью не напечатанному при жизни писателя роману «Полет» (1939) – Даже возвращение Газданова на родину произошло далеко не так благополучно, как хотелось бы. События опередили публикации; Газданов не попал в первую волну возвращавшейся литературы, а потом вместо достойного форума (каким был бы, скажем, «Новый мир», в редакции которого лежал роман Газданова «Вечер у Клэр», ожидая публикации, но предпочтение – по вполне понятным для тех времен причинам отдали Солженицыну) впервые его стали печатать в малоизвестных и малопрестижных изданиях. Первый, и навсегда оставшийся самым популярным, его роман «Вечеру Клэр», который принес Газданову славу и признание в 1930 году и заставил говорить о нем как о втором Набокове и который через полвека мог бы (и должен был бы!) стать литературным событием в России конца 1980-х годов, так и не получил адекватной своим достоинствам оценки на родине. Его рассказы, по крайней мере десять или пятнадцать самых лучших из них, являются несомненными шедеврами и, безусловно, обеспечивают Газданову постоянное место в истории русской литературы; – будь они опубликованы отдельным сборником, они могли бы произвести огромное впечатление, – но не было и этого. Когда в 1990 году однотомники Газданова вышли в Москве, было очевидно, что «уже поздно» – наиболее благоприятный момент упущен. Социальные потрясения вообще не способствуют открытию новых писателей, а особенно тогда, когда книги их, по непостижимой причине, оказываются на прилавках уже после того, как было открыто множество других имен. Итак, Газданову опять не повезло; в Москве его называют писателем «элитарным», считают, что он не для «масс» (а это только отчасти правильно). Хотелось бы, чтобы развернулось более живое обсуждение творчества Газданова, чтобы его имя прозвучало в стране громче, чтобы писателя услышали – он этого заслуживает… Подлинное, широкое признание еще впереди.
Хочется верить, что настоящее издание – самое полное собрание сочинений Гайто Газданова – станет переломным в этой ситуации. Я убежден: не можеттакого быть, что читателю, открывшему любой из этих томов, не понравятся эти замечательные романы и шедевры-рассказы, что не потрясут они русского читателя своей психологической и философской глубиной, размышлениями о жизни и смерти, о любви и случайности, о смысле и бессмысленности бытия, своим тончайшим выражением этих мыслей и «движений души», своей неповторимой, спокойной, но в то же время напряженной словесно-камерной музыкой, своим непогрешимым ритмом, интонацией, своим чистейшим, прозрачным, звенящим великолепным русским языком.
Ласло Диенеш
Ст. Никоненко. Загадка Газданова
Еще совсем недавно имя Гайто Газданова (1903–1971) ничего не говорило русскому читателю. Не сумевший при жизни напечатать ни строчки на родине, известный прежде лишь узкому кругу русских эмигрантов, сегодня Гайто Газданов стал нужным и актуальным для многих и многих своих соотечественников, чему свидетельство и выпускаемое наиболее полное собрание его сочинений. Со времени появления первых публикаций писателя в Советском Союзе прошло чуть более двадцати лет. За эти годы как в России, так и за рубежом появилось почти два десятка книг, посвященных Газданову, более пятисот статей, были защищены диссертации. И все они в той или иной мере расширяют наши знания, вносят новые детали, штрихи в понимание его личности и творчества, в какой-то степени дополняют многоаспектное исследование американского слависта Ласло Диенеша «Russian Literature in Exile: The Life and Work of Gajto Gazdanov» (Munchen, 1982).
Несмотря, казалось бы, на столь массовое внимание к творчеству одного из наиболее интересных русских писателей XX века, признанного сегодня классиком, все же читатели его мало знают, и он остается пока в сфере интересов той относительно немногочисленной части общества, которая все еще ищет смысл в жизни, прекрасное – в искусстве, одухотворенность – в земном и повседневном.
Разумеется, в создавшейся ситуации желательно хотя бы приблизительно обозначить место писателя в потоке имен и названий, выплеснувшемся внезапно на читателя, привыкшего к более или менее размеренному течению событий, информации, жизни. Ведь прошло почти сорок лет со дня смерти Гайто Газданова, а интерес к его творчеству, хотя и медленно, но растет. А ведь в истории чаще происходит противоположное: популярного и известного при жизни художника прочно забывают через пять-десять лет после кончины.
Русская зарубежная критика часто сопоставляла Газданова с Владимиром Набоковым, отдавая предпочтение то тому, то другому писателю. Французская критика сравнивала его с Альбером Камю и Жюльеном Грином. Ласло Диенеш, собственно, и открывший для нас Газданова, видит в нем наследника традиций Пушкина, Толстого, Тургенева, Чехова, Бунина и вместе с тем пишет: «Хотя язык, которым он пользуется, делает его русским писателем, Газданов, без сомнения, принадлежит современной европейской культуре»[1]. Русский ученый Вяч. Вс. Иванов называет Газданова представителем «магического реализма». Все эти оценки в той или иной мере помогают пониманию творчества писателя. Но, думается, ближе всех к истине русский критик и поэт Юрий Иваск, когда он говорит: «Вообще, не нахожу у него предшественников среди русских прозаиков. Газданова сравнивали с Набоковым, и здесь опять прав Л. Диенеш: между ними мало сходства. Набоков, при всей своей оригинальности, все же включается в гоголевскую, гротескную традицию русской литературы. А Газданов остается реалистом, но на свой „газдановский“ лад»[2].
