Владимир Рецептер - Эта жизнь неисправима
А из Казани — на раннюю пенсию.
Нина Петровна была в самом зените и могла бы еще звенеть и звенеть, но Дмитрий Алексеевич, как видно, утомился, расхолодел и стал ее убеждать, что пора, мол, и для себя пожить, а ведь он — муж, он — главный, ему решать, а ей — слушаться…
Был еще до Ташкента эпизод, когда знакомый казанский директор попал в Ленинград, к Акимову, и устроил Алексеевым свидание с самим Николаем Павловичем: не подойдут ли они ему. Как бы показ. А у Алексеевых, вот грех, нет совместных сцен, всё в разных спектаклях заняты…
Ну, Нине Петровне Дмитрий Алексеевич просто реплики подает, а она играет, а Дмитрию кто-то из акимовских женщин подыгрывает…
Посмотрели высокие зрители, пошли совещаться, а Дмитрий, как чувствовал, глядит из окна на Невский проспект и говорит:
— Да, Нина, ехали-то далеко, а приехали, видно, на конфуз…
Выходит Акимов с директором, и Николай Павлович объясняет, что квартиры пока театр дать не может, а в гостинице поселить — в их возможностях. А дальше, мол, будет видно. И еще:
— Знаете, — говорит, — что вам мешает, Дмитрий Алексеевич? То, что вы такой красивый. Вам как будто этого достаточно… Вот жена ваша, Нина Петровна, нельзя сказать, что красивая, скорее обаятельная, а что ни скажет мне все понятно, что она думает, что чувствует, что хочет передать. Понимаете? А на вас смотрю, вижу, что вы красивый, а что вы хотите и чувствуете, не пойму. Тем не менее насчет гостиницы вы подумайте, а завтра мне скажете…
Видно, что-то изменилось на театре по отношению к тем законам, которые действовали при Николае Ивановиче Собольщикове-Самарине. Или так показалось, никакой перемены не было?..
Подумали Алексеевы, подумали и отказались от Ленинграда, поехали в Ташкент к режиссеру Ридалю, знакомому им еще по Куйбышеву.
— И хорошо, что отказались, — рассказывала Нина Петровна, — потому что Акимова через несколько месяцев сняли с Комедии. Куда бы мы тогда?.. С Ридалем тоже случай был еще в Куйбышеве, связанный с его мужскими особенностями, а точнее — импотенцией. Жена от него ушла, а он стал вставлять в спектакль такие разные сценки, очевидно, его возбуждающие, как две молодые женщины хлещут друг друга плетками. И поехал, понимаешь, на Волгу, с двумя молодыми артистками, эту самую сценку репетировать. Начали репетировать, а он им говорит: сильней, мол, сильней хлещите, а то не верю. Тоже, Станиславский. Они — сильней хлестать. А тут, между прочим, проплывает на лодочке одна отдыхающая героиня из театра и видит эту репетицию. И без остановки доплывает она до обкома партии и все виденное рассказывает в лицах и с темпераментом… Сняли Ридаля, посадили ненадолго, потом отпустили, и он — в Ташкент. Нет, режиссер он был толковый, лучше других, одна беда — такие мужские странности. И сейчас подобные режиссеры есть, свои комплексы на артистах вымещают… Это, что ни говори, все-таки трагедия…
Ну вот. А в Ташкенте у нас другие хорошие режиссеры работали: и Бондарев, и Иоффе Юрий Самойлович, и Головчинер из Белоруссии, и Сергей Микаэлян, который потом в кино ушел, в Ленинград уехал, и Маршак Николай Яковлевич, брат Самуила Маршака, и Михайлов Александр Семенович с «Гамлетом», и Гинзбург Александр Осипович, отец телевизионного Евгения Гинзбурга. Так что наигрались мы от души…
Здесь же и немедленно автор просит прощения у тех, кто в перечислении Нины Петровны упомянут лишь вскользь, а особенно у режиссера Ридаля Арсения Георгиевича, которого не имел случая знать, вне зависимости от того, на этом или том свете он проживает.
Вероятнее всего, речь идет о мастере своего дела и человеке непростой судьбы, достойном отдельного рассказа, тогда как эпизод, простодушно изложенный Ниной Петровной, представляет его с известной односторонностью. Но мог ли автор подвергать цензуре и купировать живой рассказ, затрагивающий вечно актуальную тему взаимоотношений режиссера и актрис в процессе творчества? Вспомним великий пример Федерико Феллини и страстную откровенность фильма «8 1/2», где альтер эго художника в исполнении Марчелло Мастроянни входит с плеткой в помещение воображаемого гарема. Может быть, что-то подобное виделось и бедному Арсению Георгиевичу, когда он велел оставшимся неизвестными молодым актрисам вдохновенно хлестать друг друга плетками?
Кроме того, описание Нины Петровны Алексеевой так выразительно передает ее житейский юмор и здоровое, сострадательное отношение к оступающимся творцам, что у нее есть чему поучиться иному литератору.
И что поделать, если жизнь каждой отдельной и всей театральной семьи целиком так трагически прозрачна, что не всякому ее члену дано сохранить в тайне свои случайные слабости…
Выйдя на пенсию в Казани, то есть в Российской Федерации, и обеспечив себе таким образом право на проживание в Доме ветеранов сцены, супруги Алексеевы выбрали местом жительства небольшой украинский городок Коростень, где никакого театра не было, и оказались там персонами важными и отчасти таинственными.
Принадлежность к искусству Мельпомены, присвоенные им высокие узбекские звания и неожиданное предпочтение, которое было отдано украинскому Коростеню перед всеми остальными городами Советского Союза, произвело неизгладимое впечатление на многих, в особенности же на областных деятелей профсоюзной организации под вывеской «Облсовпроф».
Сюда Дмитрий и Нина Алексеевы явились в лучших костюмах, с красивыми значками и светлыми улыбками и сообщили профсоюзным лидерам области, что теперь они не прочь и попутешествовать, так что если окажутся подходящие туристические путевки со скидками или вообще бесплатные, за счет советских профсоюзов, то вот вам супружеская пара, с настоящими заслугами, которая ни в коем случае не подведет и лишнего за рубежом не скажет.
Дмитрий Алексеев не зря много лет посвятил профсоюзной деятельности, постоянно входя в начальственный треугольник — парторг, директор, профорг — он хорошо знал не только свои права, но все и советские привычки и правила…
Представление сработало, как хорошая премьера: с тех пор то и дело раздавались у Алексеевых областные звонки: не хотите ли, мол, заглянуть в государство Шри Ланка, например, вместе с республикой Индия?.. Или там прокатиться по Дунаю сверху донизу, через все прилегающие к реке гостерритории?..
— Хотим, благодарствуйте!..
Нина Петровна вместе с мужем посетила четырнадцать различных интереснейших стран, а Дмитрий Алексеевич, как бывший профсоюзный лидер, без жены — еще шесть…
Даже когда освободились места в московском Доме ветеранов сцены, Алексеевы не сразу все бросили, а сказали: погодите, мол, еще у нас не все дела закончены, и — снова в загранку!
А уж когда открылись места в Ленинграде, у Марии Гавриловны Савиной, тут пришлось распрощаться с городом Коростень и местным Облсовпрофом, продав квартиру и все ненужное, нужное погрузить в контейнер и выехать в Ленинград, на Петровский проспект в дом, под номером тринадцать, что, как ни крути, а все же — чертова дюжина…
Дмитрий Алексеевич и здесь повел себя солидно, а Нина Петровна, не чинясь, обворожила обитателей и обслугу своею легкостью и золотым характером.
И тут Дмитрию пришло на ум оставить по себе добрую память; он выбрал место в чудесном савинском парке и, сговорившись с администрацией, посадил на этом прибрежном месте молодой дубок, за которым и ухаживал, как за родным сыном; не помню, говорил ли я об этом, но детей у Алексеевых не было…
И дальше все бы шло так же складно и удачливо, но после пятидесяти двух лет совместной счастливой жизни Дмитрий Алексеевич Алексеев приказал долго жить, и Нина Петровна осталась на свете одна.
Характер ее не изменился, и людям с ней по-прежнему легко, но ей самой стало тяжелее.
Тут же нашлась и доброхотная соседушка, которая обещала сдать в музей и лучшие алексеевские фотографии, и оба красивых значка «Заслуженный» и «Народный артист Узбекской ССР», и Нина Петровна ей доверилась.
А когда спросила в музее, нельзя ли одолжить свой почетный значок на время, поношу, мол, и обратно отдам, выяснилось нехорошее: соседка и не сдавала значки в музей, а, видно, продала за хорошие деньги собирателям разных наградных редкостей. Так и пропали.
И все-таки, все-таки. Вместе с Ниной Петровной не устанет и автор повторять, что условия в Доме ветеранов сцены прекрасные и даже завидные. Сосед ее, например, оркестровый музыкант из оперы, перед вселением продал свою петербургскую квартиру за двадцать тысяч долларов, и хотя десять из них пришлось внести в администрацию Дома ветеранов, но десять-то осталось ему, и теперь он живет припеваючи, добавляет к четвертой части пенсии, сколько ему потребуется, и празднует каждый день…
— Прекрасные условия, чудные!.. Ты подумай, Володенька, хотя тебе еще рано, но поимей в виду, и ванная отдельная, и удобства, и вид из окна настоящий, парковый… Одно тяжело: видеть, когда все уходят один за другим. В этом коридоре уже никого нет из тех, с кем я когда-то встретилась. Всех проводила и навидалась тут всякого. Уйдет человек, и если остается от него что-нибудь ценное, так провожатые заберут себе. А письма, рецензии, фотографии — все на помойку, сколько раз я это видела. И решила, что не хочу оставлять на чужой произвол наше прошлое, а хочу сама им распорядиться. Собрались мы с другой моей соседкой — Евгения Владимировна Лисецкая всю жизнь безвыездно в Казани прослужила, теперь и ее нет, — собрали весь архив наш с Димочкой, все письма, афиши, фотографии, все-все, вынесли по частям на берег в хорошую погоду и стали жечь. Три часа жгли. Много всего было. Письма чудные были, с юмором, с похвалами, сравнениями. Фотографии тоже. Помнишь, в «Трех сестрах» на пожаре Федотик. или это Родэ говорит?.. Нет, Федотик. «И гитара сгорела, и фотография сгорела, и все мои письма. И хотел подарить вам записную книжечку тоже сгорела» Видишь, помню!.. Я ведь Наташу в «Трех сестрах» играла. Ну, вот. Сами сожгли, собрали пепел и закопали его под тем дубом, который Дима посадил. Он уже и вырос теперь…
