Юрий Трифонов - Вера и Зойка
- Мальчик тоже с нами поедет? - спросила Синицына.
- Если вы разрешите, конечно, - сказала Зойка, заулыбавшись льстиво, и, как просительница, склонила длинное худое лицо набок. - Он у нас смирный! И помочь может.
Миша стоял, глядя в пол. В правой руке он держал сачок для ловли бабочек.
- Ага, он хороший мальчик, очень хороший, - подтвердила Вера. - Лида Александровна, только знаете, мне в воскресенье часам к шести надо непременно чтоб вернуться.
- Зависит от вас, девушки. Если кончим рано, может, и к обеду вернетесь.
- А вот... ты насчет цены, Вера, не спрашивала? - робко подала голос Зойка.
- Нет еще. Насчет цены увидим на месте, какая работа. Верно, Лида Александровна? Вы нас, я думаю, не обидите, и мы вас тоже. А вообще денег побольше берите! - И Вера захохотала по-своему, дробно, раскатисто.
В коридор вышел молоденький черноватый паренек в очках, в белой рубашке. Он вежливо кивнул Вере и Зойке и сказал:
- Ну что, отправляетесь в путь?
- Кирилл, я тебя прошу завтра приехать, - сказала Синицына.
- Не знаю, там поглядим. А я тебя прошу не надрываться, - слышишь, мать? Я же знаю, будешь ишачить до потери сознания, а кому это нужно?
- Не буду, не буду ишачить, у меня вон какие замечательные помощницы, но я тебя завтра жду. Ты понял, Кирилл? Анатолий Владимирович поедет на машине, он тебя заберет. Тебе необходимо отдохнуть, подышать воздухом. Сын подошел к ней, она взяла его за руку. Он был выше, смотрел на нее свысока и слегка улыбался. - И я надеюсь...
- Все будет нормально, мать. Но у меня масса дел, ты же знаешь...
- Анатолий Владимирович поедет утром.
- Хорошо. Как-нибудь доедем.
- Ну, до свиданьица! - сказала Вера и улыбнулась молоденькому пареньку в очках так, как она привыкла улыбаться мужчинам, поджимая губы: впереди у нее не хватало двух зубов. Оттого она и шепелявила.
Вера взяла две швабры, ведро, где лежали пакеты порошка для мытья окон, и стала спускаться по лестнице. За нею пошла Зойка, неся две сумки: одну с едой, другую - большую клетчатую, в которую были набиты какие-то занавески, коврики, чайник, электроплитка и сверху лежала черная настольная лампа. За матерью ковылял, изогнувшись, волоча тюк с одеялами, Мишка. Последней шла Синицына, несла еще одну сумку, маленькую сумочку и толстый рулон зеленой бумаги, который держала бережно, боясь помять. Спустившись на несколько ступенек, Синицына сказала:
- А насчет цены я не знаю, право... В прошлом году за такую же примерно работу я заплатила пятнадцать рублей.
- Вы прошлый год с нонешним не равняйте, Лида Александровна! - крикнула Вера снизу.
- Я не равняю, просто сказала, как платила в прошлом году. Но вам тоже спорить не резонно: вы же работы не видели.
- Конечно, конечно, - сказала Зойка рассудительно. - Надо посмотреть, а потом уж договариваться. Чудная ты, Верка...
- А сын у вас черненький. В отца, наверно? - крикнула Вера.
- В отца, - сказала Синицына.
- Ага, я и гляжу, вы светленькие, а он - черненький-черненький!
Возле "Гастронома" на стоянке взяли такси, Синицына села с шофером, остальные сзади, Вера к окошку, вещи положили в багажник, поехали.
День был ясный, теплый, середина июня, на сквере цвела зелень, народу повсюду было полно, как бывает в субботу в эти часы: и на троллейбусной остановке, мимо которой проехали, и у входа в продовольственный, и возле табачного киоска, у старика Моисеича. Вера радостно, во все глаза глядела через стекло, как бы узнавая свой тысячи раз виденный и знакомый до последнего окошка, до кирпичика район заново, и сообщила:
- А у Моисеича-то какой хвост, гляди-ка! Во мужиков наставилось! И за мороженым, у Клавки... А вон мой клиент идет! Пятьдесят восемь десять! Вон, вон, вон! - закричала она вдруг так азартно, что Синицына вздрогнула и обернулась, а шофер матюкнулся тихо. - Лида Александровна, гляди, вон мой клиент идет! С портфелем, с портфелем - вон, вон, вон! Пятьдесят восемь десять! Очень хороший человек. Всегда сам приходит, а жена редко когда придет. Жена у него тоже симпатичная женщина, я ее знаю. Она здесь, у Сокола, в институте работает...
Выехали на Ленинградский проспект, Вера продолжала болтать. Настроение у нее было прекрасное, она как будто забыла о вчерашних невзгодах, рыданьях из-за одеяла, о необходимости платить шесть рублей ни за что ни про что и о том, что вместо отдыха ей предстоит целые сутки работать; ей казалось, что она едет гулять на дачу, в лес, где поют птицы, а завтра вечером к ней придет Николай. О чем бы она ни говорила, о чем ни думала, она помнила одно: завтра придет Николай.
У Беговой свернули направо, поехали через мост, мимо Ваганьковского кладбища, и Вера вспомнила, что тут у нее тетка лежит, царство ей небесное, надо бы навестить, цветочков принести, а то с прошлого лета не была. На Красной Пресне сносили старые дома. Некоторые просто жгли, как жгут весной мусор. С правой стороны черными плоскими кучами лежали кострища, кое-где еще дымившиеся, а за этой полосой пепелищ, шагах в двухстах от дороги, возвышались новые блочные дома в пять этажей.
- Отмучились наконец, - сказала Зойка.
- А мне жаль эти домики. Все-таки старая Москва, к тому же историческая: Красная Пресня, - сказала Синицына. - И так их безжалостно жгут...
- И правильно! Чего их жалеть, клоповники эти? - с неожиданной злобой сказал шофер. - Там люди друг на дружке жили, по десять человек на семи" метрах. Нужна им ваша история! По крайности жилье человеческое получат.
Синицына поглядела в окно, помолчала.
- Но эти новые дома тоже, знаете, не украшение, - сказала она. Довольно уродливы. И без лифтов.
- А шут с ними, давай без лифта, - сказал шофер. - Народ рабочий, небалованный, мы и пешком походим.
- Конечно! - сказала Зойка. - Мы вон какой год пишем, чтоб наши бараки снесли...
- А чего? Мне наши бараки нравятся, - сказала Вера. - У нас очень хорошие бараки. Во-первых, у нас тепло. Во-вторых, зелень кругом, никакой дачи не нужно, верно, Миш? - Она толкнула Мишку плечом и захохотала.
Зойка махнула рукой.
- Да ну, болтай...
- Я не болтаю, я верно говорю, наши бараки очень даже замечательные, крепкие, они еще сто лет простоят. - И Вера вновь еще пуще захохотала, как взорвалась, она прямо-таки стреляла хохотом и в промежутках вскрикивала тоненьким голосом: "Ой, не могу... Ой, верно, еще сто лет простоят!" Кроме нее никто не смеялся. Зойка сердито ворчала, потом попросила у шофера папироску и закурила. Вера понемногу успокоилась, повторяя хриплым шепотом, в изнеможении: "Ой, не могу..." - и вытирая ладонью наслезившиеся глаза.
Выехали к Трехгорке, на набережную, через большой мост - на Ленинский проспект, вскоре с обеих сторон появились деревянные домики, за ними громоздились кирпичные стены новостроек, подъемные краны, потом новостройки исчезли, остались одни домики, а потом и домики исчезли и остались поля, холмистые, нежно-зеленые под вечереющим солнцем.
Лидия Александровна опустила стекло, машина наполнилась густым, ошеломительно свежим полевым воздухом, и все почему-то примолкли, дышали этим воздухом, а Мишка стал дремать.
Как всегда, когда наступало молчание или когда Вера оставалась одна и болтать было не с кем, приходили мысли о неприятном. Опять вспомнилось шестирублевое одеяло. Придется заплатить, дьявол с ними, она не крохоборка, но теперь уж будет за ними следить: чуть где промашку дадут, она их сразу прищемит. Если они так, тогда и она так. Теперь она им, паразиткам, спуску не даст. А деньги возьмите, подавитесь, кинет в рожу Раисе Васильевне, вы от моих шести рублей не разбогатеете, а я не обедняю. Хорошо Лида Александровна подвернулась, по десятке если заплатит - как раз отдать, кинуть в рожу. И еще четыре рубля останется, Николая встретить.
Вера стала думать о Николае, и от этих мыслей сделалось жарко, радостно и в то же время томила тревога. Чем дольше она думала, тем больше томила тревога. Зачем он, черт проклятый, объявляется? Зачем душу мутит? Пятый месяц уже Вера гуляла с Сережкой, хорошим человеком, татарином, слесарем из института: он и зарабатывает прилично, и пьет мало, вообще очень хороший человек, только болезненный, сердцем болеет. И стала Вера забывать Николая и мечтать о том, как они с Сережкой поженятся. Сережка-то больше ей подходит, по годам ровня, тоже тридцать шесть, а Николай на три года моложе, все корил ее: ты, мол, для меня старая. Старая-старая, а четыре года гуляли и на молоденьких не смотрел. Для чего ж он, проклятый, объявился? Может, новая жена не по вкусу, к старой потянуло? Ох, Коля-Николай, такой лафы уж тебе не будет...
И много еще о чем думала Вера: и о том, как сынишку Юрку сдала в интернат, Николай потребовал, как было горько вначале, а потом привыкла, и о том, как болела после аборта, лежала в больнице, ко всем женщинам приходили мужики, несли гостинцы, передавали письма, а ей ни гостинцев, ни писем две недели, одна такая дура была на всю палату, женщины ее жалели, но она виду не показывала и только ночью ревела, а на четырнадцатый день вдруг явился, стучит в окно со двора, сияет во всю рожу, с букетом, говорил, что в какую-то командировку угнали, в дальнюю, а может, так и было, - и много еще разных разностей, обид, счастливых дней, разговоров, ласк вспоминала Вера и не заметила, как машина свернула с шоссе на проселок, пошли дачи, березки, заборы, проехали деревянный мост через речку, поднялись на гору, свернули направо - Лидия Александровна командовала, - потом еще направо и остановились возле калитки в ветхом, кое-где покосившемся заборчике.
