Максим Горький - Миша
- Я не могу учиться и думать обо всём и всё записывать...
Он мог бы сказать ещё многое, но вошла горничная и сказала, что его зовёт папа.
- Слушай-ка, брат! - заговорил папа, придерживая ладонью усы, чтобы они не шевелились, а в другой руке зажав Мишину тетрадку, - поди-ка сюда!
Папины серые глаза светились весело, а мама лежала на диване, уткнув голову в кучу маленьких подушек, и плечи её дрожали, как будто она смеялась.
"Не накажут", - догадался Миша.
Папа поставил его перед собой, сжал коленями и, приподняв пальцем Мишин подбородок, спросил:
- Ты капризничаешь, да?
- Да, капризничаю, - сознался Миша.
- А зачем это?
- Так.
- Ну, всё-таки зачем?
- Да я не знаю, - сказал Миша, подумав. - Ты не обращаешь на меня внимания, мама тоже не обращает, и учительница тоже... нет, она не тоже, она пристаёт!
- Ты обиделся? - тихонько спросил папа.
- Ну да, обиделся, конечно...
- А ты не обижайся! - дружески посоветовал папа. - Это не я тебя обижаю и не мама, - видишь, она хохочет тихонько, валяясь на диване? И мне тоже смешно, да я уж потом похохочу...
- А почему смешно? - спросил Миша.
- Я тебе скажу почему, только после.
- Нет, почему? - настаивал Миша.
- Да, видишь ли, ты у нас очень смешной!
- Ну-у, - недоверчиво сказал Миша.
Папа посадил его на колени себе и сказал, пощекотав за ухом:
- Давай говорить серьёзно, ладно?
- Ладно, - согласился Миша и нахмурил брови.
- Никто тебя не обижал, это плохая погода обижает тебя, понял? Была бы хорошая погода, солнце, весна, ты бы гулял, и всё было бы хорошо! А в дневнике ты чепуху написал...
- Сам велел, - сказал Миша, пожимая плечами.
- Ну, брат, чепуху писать я тебя не просил!
- Может, не просил, - согласился Миша. - Я уж не помню. А у меня чепуха вышла?
- Вышла, брат! - сказал папа, качая головой.
- А у тебя, когда ты пишешь, тоже чепуха выходит? - спросил Миша.
Мама вскочила с дивана и убежала, точно у неё кофе перекипел, она даже зафыркала, как фыркает кипящий кофейник. Миша понял, что это она смеётся, но только не хочет показать, что ей смешно.
Эти взрослые - тоже порядочные притворяшки. Папе тоже хотелось смеяться, он надул щёки докрасна, ощетинил усы и фыркал носом.
- У меня, - сказал он, - тоже иногда чепуха выходит. Это очень трудно писать, чтобы всё было хорошо и правдиво. Стишки ты придумал неплохо, а всё остальное не годится.
- Почему? - спросил Миша.
- Сердито очень. Ты у меня - критик, а я не знал этого, - ты всех критикуешь. Это нужно начинать с себя самого, ты сначала себя хорошенько раскритикуй. А то и этого не надо, давай лучше бросим писать дневник.
Раскрашивая красным и синим карандашом папину бумагу, Миша сказал:
- Давай бросим, а то это тоже скучно, как учиться. Только ты сам ведь выдумал это, - ты сказал: "Пиши, будет интересно". Я и стал писать, а ничего не случилось. Слушай-ка, можно сегодня не учиться?
- Почему? - спросил папа.
- Я лучше почитаю с Ксенией Ивановной.
- Можно не учиться, - весело согласился папа. - Только нам с тобой надобно извиниться перед учительницей, а то мы наговорили и написали про неё не... ладно!
Папа встал и, ведя Мишу за руку в его комнату, тихонько сказал:
- Конечно, это правда, что она немножко курносенькая, но лучше не напоминать ей об этом. Этого, брат, не исправишь словами, и нос на всю жизнь даётся тот или иной. Вот у тебя веснушки на носу и по всей рожице, - ладно ли будет, если я тебя стану звать пёстреньким?
- Неладно, - согласился Миша.
На этом и кончается благополучная история о том, как Миша писал дневник.
1917 г.
