Панас Мирный - Гулящая
Сердце у Приськи ныло. Она сегодня ждала Пилипа. Верно, он утром отправился в путь. Не приведи бог, до жилья не доберется? Занесет-засыплет его снегом, пропадет человек, замерзнет.
Бледная, понурая, Приська еле ходила по хате и все стонала. Они долго не садились обедать: все ждали - вот-вот приедет... Пообедали, а Пилипа все не было. Уже вечереть стало, а его все нет. Невеселые мысли мучили Приську.
- Что это отца нет? Не дай бог, вьюга в поле захватит...- промолвила Христя.
Приська едва сдержала крик. Слова дочери ножом полоснули по сердцу... Ветер рванул так, что кровля затрещала, забарабанил в окна, заголосил в трубе тонко и жалобно,- сердце у Приськи похолодело.
Ночь спустилась на землю, серая, угрюмая ночь. Сквозь замерзшие стекла едва пробивался свет; по углам столпились тени; густой мрак окутал всю хату.
- Зажги хоть огонь! - печально промолвила Приська. Христя зажгла маленький каганец и поставила его на выступ у трубы. Коптя на всю хату, подслеповато горел фитиль; ветер гулял по хате; сизый огонек мерцал и колебался, словно умирающий водил померкшими очами. Христя взглянула на мать и испугалась: желтая, почерневшая, сидела та на постели, поджав ноги и скрестив руки на груди; голова у нее не держалась, тяжело опустилась на грудь; очипок съехал на затылок и сбился на сторону; серые космы волос свисали из-под него, как засохшие плети; длинная тень ее колебалась на отсыревшей стене.
- Мама! - крикнула Христя.
Приська подняла голову, глянула на дочку, с такой болью, с такой мукой посмотрела... Холод пробежал по спине у Христи от этого взгляда.
- Ветер-то какой по хате ходит! Не протопить ли? - спросила Христя.
- Как хочешь,- ответила Приська и снова опустила голову на грудь.
Христя затопила... Весело забегали светлые язычки огня по тонким стеблям соломы, закружились искорки под черным сводом печи; сноп пламени взвился вверх - осветил всю хату, скользнул по замерзшему оконцу и тут же погас. Христя подбросила соломы... еще... еще... Снова взвилось пламя, свет залил всю хату. Как черный призрак, рисовалась в огне фигура Христи; круглое молодое лицо, как цветок, алело, глаза сверкали... Отблески пламени, падая из печи, скользят по нарам, подбираются к потолку... В углу над нарами, отбрасывая черную тень, висит на жердке одежа - свитки, кофты, юбки; в этой тени Приська сидит, не шелохнется; отблески пламени дрожат у нее на лице, на платье,- ей все равно: сгорбившись, понурившись, она, кажется, слушает бурю, которая так страшно ревет и воет на дворе... И чудится ей, будто топчется кто-то там... кряхтит, скребется, ломится в дверь. Вот и голос человеческий слышен.
- Буря-то какая, господи! - промолвила Христя.
- Тише! - крикнула Приська, поднимая голову. Лицо у нее ожило, в глазах светится радость.
- Эй, вы там!.. Слышите!..- доносится с улицы голос.
Приська вскочила с нар и кинулась в сени.
- Это ты, Пилип? - спрашивает она, всматриваясь через плетенку в мужскую фигуру, осыпанную снегом.
- Что это у вас стоит на дороге?- допытывается голос.
- Кто там?- спросила и Христя.
- Да я.
- Кто я?
- Грицько Супруненко, сборщик. Пустите же в хату... Ну и вьюга! Ну и метель!
С помощью Грицька отодвинули в сени плетенку, и все вошли в хату. Грицько, здоровенный мужик, да еще в кобеняке 1, [1 Кобеняк - верхняя одежда, с капюшоном, который называется кобой.] доставал головой до потолка.
- Здравствуйте! - поздоровался он, откинув кобу вместе с шапкой и открыв целую копну поседелых волос, продолговатое суровое лицо, насупленные брови, длинные обмерзшие усищи.
- Здравствуйте!- ответила Приська.
- С нынешним днем вас!
- Спасибо!
- Пилип дома?
- Нет.
- Вот тебе и на! Черт дери, хуже не придумаешь!.. Ведь он мне нужен. Где же он?
- Да как поехал на ярмарку в Варварин день, с той поры и нет,- со вздохом отвечает Приська.
- Черт дери, хуже не придумаешь! - твердит Грицько.
- Да что там такое?
- Что такое? Подушное, вот что! - грозно рявкнул Грицько, пройдясь по хате и поколотив нога об ногу.
- Не знаю,- говорит, помолчав, Приська.- Вернется, скажу... Взял немного хлеба продать: если продал...
- Да я эту песню не от тебя одной слышу! - перебил Грицько.- Носят их черти по ярмаркам! А тут с ножом к горлу пристают: ступай!.. По такой-то погоде... х-хе!
- Что ж это им так приспичило? - спрашивает Христя.
- А черт их знает! Просто беда! - почесывая затылок, произнес Грицько.- Они гуляют себе по ярмаркам, попивают горелку, а ты ходи тут собирай...
Приська молчала. Она хорошо знала Грицька: во всем селе не было такого горячего человека, как он. Рассердить его - раз плюнуть, а уж если рассердишь, пристанет, как репей. Лучше молчать. Грицько тоже молчал, ходил по хате, согревал руки дыханием и потирал их, колотил нога об ногу.
- А теперь вот еще к Гудзю тащись! Не ближний свет! - сердился Грицько.- Пропадешь из-за них, проклятых!.. Да хоть бы деньги давали.
Что ж поделаешь, если нет денег!- тихо возразила Приська.- Да разве не лучше отдать?.. Так ведь и заработать негде.
- Брехня! - оборвал ее Грицько.- Это уж лодыри такие, такая уж повадка чертова! Понравилось им: по десять раз таскайся да в ноги кланяйся!.. Нет того чтобы отдать, раз должен. Какое там: лучше в шинке пропить, чем в казну отдать.
- Было бы что отдавать-то,- усмехаясь, говорит Приська,- а не то что в шинок нести. Если что у кого и было, сдается, уже все содрали. До какой же поры они будут драть?
- Не нашего это ума дело... Велят давать, значит - давай.
- Да ведь должен быть конец этому... Уже все, что было, забрали... овец продали, свиней продали, одежонку лишнюю... Остались ни при чем. До каких же пор брать, да и откуда взять? У панов вон сколько земли - не меряно! С них бы и брали.
- А с них не берут, что ли? Думаешь, милуют? Берут!
- Да ведь не столько, сколько с нас. С них за землю берут. А с нас? И подушное, и выкупное, и земское, и мирское!.. Господи! Вот жизнь пришла,врагу не пожелаешь!
- Толкуй! Этим разве поможешь? Дай-ка огня, девка, трубку закурить,промолвил Грицько, подходя к печи.
Христя выгребла жару.
- Как же его взять-то? - воскликнул Грицько, показывая рукой на кучу золы, в которой тлели искры.- А с хлопцами небось куда как бойка,- зло ввернул он.- Давай соломы!
Христя скрутила в жгут пучок соломы, зажгла и подала Грицьку.
- Так ты скажи Пилипу, чтоб непременно принес деньги,- говорит Грицько, положив жгут на трубку. Отблеск огня скользнул по его лицу, осветил насупленные брови, серые сердитые глаза, блеснувшие в сторону Христи... Кажется, трескучий мороз не дохнул бы таким холодом, как обжег ее этот взгляд.
- Скажу, скажу...
- Ска-а-жу-у! - протянул Грицько, сплюнул, накинул кобу на голову и вышел из хаты.
- Нечего сказать, обходительный дяденька. Пошел и не попрощался! сказала Христя.
- Как же, дождешься от Грицька обходительности! Он от спеси позабыл уже, как с людьми обходиться,- со вздохом сказала Приська и снова забралась в уголок на постели, на свое место.
Сердце ее сжималось от жгучей, безысходной тоски, тяжкие думы теснились в уме. Вся долгая жизнь расстилалась перед нею... Где ее радости, где ее веселье? Век в трудах, век в заботах,- ни погулять, ни отдохнуть. А нужда какая была, такая и осталась, с малых лет как привязалась, так и по сию пору... Все, что было доброго в сердце, все, что было живого в душе, она, как червь, источила: и краса была - не приметила, как увянула, и сила была - не приметила, куда делась; все ждала она, надеялась, да надежды - и те разлетелись; одна осталась - пристроить дочку, а там и помереть можно... Не жалея, не тоскуя, скорее с радостью, распростилась бы она с белым светом, так он ей немил и тошен, темен и неприветен... Там хоть вечный покой, а тут ни покоя нет тебе, ни единой нет отрадной минуты... И то она долго протянула; другого сломила бы такая тяжкая нужда и горе или заставила руки на себя наложить, а она все перетерпела, все перемогла... Не диво, что в сорок лет поседели волосы, глубокие морщины изрезали высокий лоб, избороздили когда-то полное, румяное лицо; испитое, осунувшееся, оно стало желтым, как воск; высокая стройная, она вся как-то ссутулилась, сгорбилась, а блестящие когда-то глаза потухли-поблекли, как блекнет цветок на морозе... Жгучим холодом леденила жизнь сердце Приськи, лютым морозом сковывала душу! Как с креста снятая, сидела она теперь на постели, не глядела бы она на свет белый, не дышала; опустив глаза, она тяжело вздохнула... Буря выла, болью отдаваясь в душе, в костях, в сердце.
- Вы бы, мама, легли отдохнули,- управившись около печи говорит Христя.
- Его уж сегодня не будет,- глухо проговорила Приська. - И впрямь отдохнуть...- И, протянув синие корявые руки, она стала взбираться на печь. Кости у нее хрустнули, сама она застонала.
Христя подняла глаза на мать, проводила ее взглядом - и сердце у нее похолодело. Такая мать, старая, иссохшая, немощная... Неужели и она доживет до этого? Не приведи бог!
