Николай Лесков - Жемчужное ожерелье
- Ах, вот это-то!
- Ну, конечно.
- Конечно, конечно! Это быть может, но только я, - говорит, - никогда не думала, что по-твоему - получить путную жену, хотя бы и без приданого, это называется "остаться на бобах".
Знаете милую женскую привычку и логику: сейчас - в чужой огород, а вам по соседству шпильку в бок...
- Я говорю вовсе не о себе...
- Нет, отчего же?..
- Ну, это странно, ma chere! {Моя дорогая (франц.)}
- Да отчего же странно?
- Оттого странно, что я этого на свой счет не говорил.
- Ну, думал.
- Нет - совсем и не думал.
- Ну, воображал.
- Да нет же, черт возьми, ничего я не воображал!
- Да чего же ты кричишь?!
- Я не кричу.
- И "черти"... "черт"... Что это такое?
- Да потому, что ты меня из терпения выводишь.
- Ну вот то-то и есть! А если бы я была богата и принесла с собою тебе приданое...
- Э-ге-ге!..
Этого уже я не выдержал и, по выражению покойного поэта Толстого, "начав - как бог, окончил - как свинья". Я принял обиженный вид, - потому, что и в самом деле чувствовал себя несправедливо обиженным, - и, покачав головою, повернулся и пошел к себе в кабинет. Но, затворяя за собою дверь, почувствовал неодолимую жажду отмщения - снова отворил дверь и сказал:
- Это свинство!
А она отвечает:
- Mersi, мой милый муж.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Черт знает, что за сцена! И не забудьте - это после четырех лет самой счастливой и ничем ни на минуту не возмущенной супружеской жизни!.. Досадно, обидно - и непереносно! Что за вздор такой! И из-за чего!.. Все это набаламутил брат. И что мне такое, что я так кипячусь и волнуюсь! Ведь он в самом деле взрослый, и не вправе ли он сам обсудить, какая особа ему нравится и на ком ему жениться?.. Господи - в этом сыну родному нынче не укажешь, а то, чтобы еще брат брата должен был слушаться... Да и по какому, наконец, праву?.. И могу ли я, в самом деле, быть таким провидцем, чтобы утвердительно предсказывать, какое сватовство чем кончится?.. Машенька действительно превосходная девушка, а моя жена разве не прелестная женщина?.. Да и меня, слава богу, никто негодяем не называл, а между тем вот мы с нею, после четырех лет счастливой, ни на минуту ничем не смущенной жизни, теперь разбранились, как портной с портнихой... И все из-за пустяков, из-за чужой шутовской прихоти...
Мне стало ужасно совестно перед собою и ужасно ее жалко, потому что я ее слова уже считал ни во что, а за все винил себя, и в таком грустном и недовольном настроении уснул у себя в кабинете на диване, закутавшись в мягкий ватный халат, выстеганный мне собственными руками моей милой жены...
Подкупающая это вещь - носильное удобное платье, сработанное мужу жениными руками! Так оно хорошо, так мило и так вовремя и не вовремя напоминает и наши вины и те драгоценные ручки, которые вдруг захочется расцеловать и просить в чем-то прощения.
- Прости меня, мой ангел, что ты меня, наконец, вывела из терпения. Я вперед не буду.
И мне, признаться, до того захотелось поскорее идти с этой просьбой, что я проснулся, встал и вышел из кабинета.
Смотрю - в доме везде темно и тихо.
Спрашиваю горничную:
- Где же барыня?
- А они, - отвечает, - уехали с вашим братцем к Марьи Николаевны отцу. Я вам сейчас чай приготовлю.
"Какова! - думаю, - значит, она своего упорства не оставляет, - она таки хочет женить брата на Машеньке... Ну пусть их делают, как знают, и пусть их Машенькин отец надует, как он надул своих старших зятьев. Да даже еще и более, потому что те сами жохи, а мой брат - воплощенная честность и деликатность. Тем лучше, - пусть он их надует - и брата и мою жену. Пусть она обожжется на первом уроке, как людей сватать!"
Я получил из рук горничной стакан чаю и уселся читать дело, которое завтра начиналось у нас в суде и представляло для меня немало трудностей.
Занятие это увлекло меня далеко за полночь, а жена моя с братом возвратились в два часа и оба превеселые.
Жена говорит мне:
- Не хочешь ли холодного ростбифа и стакан воды с вином? а мы у Васильевых ужинали.
- Нет, - говорю, - покорно благодарю.
- Николай Иванович расщедрился и отлично нас покормил.
- Вот как!
- Да - мы превесело провели время и шампанское пили.
- Счастливцы! - говорю, а сам думаю: "Значит, эта бестия, Николай Иванович, сразу раскусил, что за теленок мой брат, и дал ему пойла недаром. Теперь он его будет ласкать, пока там жениховский рученец кончится, а потом - быть бычку на обрывочку".
А чувства мои против жены снова озлобились, и я не стал просить у нее прощенья в своей невинности. И даже если бы я был свободен и имел досуг вникать во все перипетии затеянной ими любовной игры, то не удивительно было б, что я снова не вытерпел бы - во что-нибудь вмещался, и мы дошли бы до какой-нибудь психозы; но, по счастию, мне было некогда. Дело, о котором я вам говорил, заняло нас на суде так, что мы с ним не чаяли освободиться и к празднику, а потому я домой являлся только поесть да выспаться, а все дни и часть ночей проводил пред алтарем Фемиды.
А дома у меня дела не ждали, и когда я под самый сочельник явился под свой кров, довольный тем, что освободился от судебных занятий меня встретили тем, что пригласили осмотреть роскошную корзину с дорогими подарками, подносимыми Машеньке моим братом.
- Это что же такое?
- А это дары жениха невесте, - объяснила мне моя жена.
- Ага! так вот уже как! Поздравляю.
- Как же! Твой брат не хотел делать формального предложения, не переговорив еще раз с тобою, но он спешит своей свадьбой, а ты, как назло, сидел все в своем противном суде. Ждать было невозможно, и они помолвлены.
- Да и прекрасно, - говорю, - незачем было меня и ждать.
- Ты, кажется, остришь?
- Нисколько я не острю.
- Или иронизируешь?
- И не иронизирую.
- Да это было бы и напрасно, потому что, несмотря на все твое карканье, они будут пресчастливы.
- Конечно, - говорю, - уж если ты ручаешься, то будут... Есть такая пословица: "Кто думает три дни, тот выберет злыдни". Не выбирать - вернее.
- А что же, - отвечает моя жена, закрывая корзинку с дарами, - ведь это вы думаете, будто вы нас выбираете, а в существе ведь все это вздор.
- Почему же это вздор? Надеюсь, не девушки выбирают женихов, а женихи к девушкам сватаются.
- Да, сватаются - это правда, но выбора, как осмотрительного или рассудительного дела, никогда не бывает.
Я покачал головою и говорю:
- Ты бы подумала о том, что ты такое говоришь. Я вот тебя, например, выбрал - именно из уважения к тебе и сознавая твои достоинства.
- И врешь.
- Как вру?!
- Врешь - потому что ты выбрал меня совсем не за достоинства.
- А за что же?
- За то, что я тебе понравилась.
- Как, ты даже отрицаешь в себе достоинства?
- Нимало - достоинства во мне есть, а ты все-таки на мне не женился бы, если бы я тебе не понравилась.
Я чувствовал, что она говорит правду.
- Однако же, - говорю, - я целый год ждал и ходил к вам в дом. Для чего же я это делал?
- Чтобы смотреть на меня.
- Неправда - я изучал твой характер.
Жена расхохоталась.
- Что за пустой смех!
- Нисколько не пустой. Ты ничего, мой друг, во мне не изучал, и изучать не мог.
- Это почему?
- Сказать?
- Сделай милость, скажи!
- Потому, что ты был в меня влюблен.
- Пусть так, но это мне не мешало видеть твои душевные свойства.
- Мешало.
- Нет, не мешало.
- Мешало, и всегда всякому будет мешать, а потому это долгое изучение и бесполезно. Вы думаете, что, влюбившись в женщину, вы на нее смотрите с рассуждением, а на самом деле вы только глазеете с воображением.
- Ну... однако, - говорю, - ты уж это как-то... очень реально.
А сам думаю: "Ведь это правда!"
А жена говорит:
- Полно думать, - худа не вышло, а теперь переодевайся скорее и поедем к Машеньке: мы сегодня у них встречаем Рождество, и ты должен принести ей и брату свое поздравление.
- Очень рад, - говорю. И поехали.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Там было подношение даров и принесение поздравлений, и все мы порядочно упились веселым нектаром Шампани.
Думать и разговаривать или отговаривать было уже некогда. Оставалось только поддерживать во всех веру в счастье, ожидающее обрученных, и пить шампанское. В этом и проходили дни и ночи то у нас, то у родителей невесты.
В этаком настроении долго ли время тянется?
Не успели мы оглянуться, как уже налетел и канун Нового года. Ожидания радостей усиливаются. Свет целый желает радостей, - и мы от людей не отстали. Встретили мы Новый год опять у Маменькиных родных с таким, как деды наши говорили, "мочимордием", что оправдали дедовское речение: "Руси есть веселие пити". Одно было не в порядке. Машенькин отец о приданом молчал, но зато сделал дочери престранный и, как потом я понял, совершенно непозволительный и зловещий подарок. Он сам надел на нее при всех за ужином богатое жемчужное ожерелье... Мы, мужчины, взглянув на эту вещь, даже подумали очень хорошо.
"Ого-го, мол, сколько это должно стоить? Вероятно, такая штучка припасена с оных давних, благих дней, когда богатые люди из знати еще в ломбарды вещей не посылали, а при большой нужде в деньгах охотнее вверяли свои ценности тайным ростовщикам вроде Машенькиного отца".
