Сергей Каледин - Смиренное кладбище
Воробей дошел до своего сарая, поставил лопату и топор в угол, взглянул на часы. Время почти не двигалось - одиннадцать, в прокуратуру еще не скоро, в повестке сказано в три...
- Чего ты в темноте сидишь? - В сарай влез Мишка, подручный Воробья, включил свет. - Пожевать у нас есть? - зашарил на харчевой полке.
- Котлеты вон в целлофане... Крошку привез?
- Полтора мешка, красивая, мелкая...
- Ме-е-елкая, - передразнил Воробей. - Толку-то, мелкая: промывать труднее... А чего поздно? В музее своем дежурил?
- В музее вечером.
Мишка выдавил на котлету майонез из пакетика.
- В прокуратуру скоро поедем?..
- К трем. Один поеду, ты здесь сиди; погода путная, клиент будет.
- Ты же не услышишь один.
- Услышу. А не услышу, переспрошу.
- Как хочешь, могу и здесь.
- При чем здесь "хочешь"? Бабки ловить надо; суд судом, а деньги своим чередом. Давай пока вот чего: мрамор глянем еще разок. - Воробей полез на карачках в угол сарая, под верстак, где в тряпье хранились полированные мраморные доски. - Чего стоишь? Принимай...
Доски были давно перемерены и переписаны Мишкой в блокнот. Воробей сел на ведро с цементом, прикрытое фанеркой. Закурил.
- Каждая доска свою цену имеет. Самые ходовые - коелга. Вот эта, белая. Летят, как мухи. Только доставать успевай. Да их и доставать особо не надо: ворованные возить будут, прямо к сараям. В случае привезут, доска - бутылка. Больше не давай, не сбивай цену. А толкать начнем - ноль приписывай... Сечешь, как монета делается?.. Не возьмут? Еще как возьмут! И еще спросят! Воробей вытянул из угла еще одну доску. - Газган вот - эти не покупай. С виду хороши, красивые - а крепче гранита: скарпели победитовые садятся, три буквы вырубил - и аут. Искра прям лупит:.. Гарик, ты его застал еще, когда я в больнице лежал... Вот здоров был клиентам мозги пудрить, без передоха... Я его и в пару за это взял, за язык. Гарик этот мрамор - газган - эфиопским выдумал. Клиента клеит, лучший товар, говорит, из Эфиопии, для правительственных заказов. Клиенты-то все больше - о-о-о! - Воробей постучал себя по уху, - олухи. Им чего ни скажи - всему верят. Раз эфиопский - все. Давятся, полудурки. - Воробей сунулся было снова под верстак, но вдруг раздумал и вылез. - Там еще доски есть, да лазить далеко... Потуши-ка свет, на глаза давит. Мишка щелкнул выключателем.
- Теперь размеры. Самый лучший - сорок на шестьдесят. Можно сорок на пятьдесят. Уже не бери - дешевка, шире - тоже плохо: в кронштейн заливать станешь - с боков мало крошки уместится. Шире шестидесяти - гони сразу. В высоту до восьмидесяти брать можно. Бывает, требуется. На много фамилий. Не глядится, правда: цветник сам - метр двадцать длиной, и эта дура, кронштейн, чуть не такой же... Еще... - Воробей потряс пальцем. - Одно запомни и другое: выпить не отказывайся никогда. Ты че? У людей горе, а тебе выпить с ними лень... Сам вот не проси, некрасиво, а помянуть нальют - не отказывайся. Это нам можно. Ни Петрович, никто еще ругать не будут. Горе разделил, по-русски...
Летом одного захоранивали, нам наливают. А тут Носенко идет, из треста, заместитель управляющего. Мы стаканы прятать... Раевский сунул в штаны, а у него там дыра... Стакан пролетел, а он стоит, как обоссанный. И стакан котится...
Чего, думаем, Носенко скажет. Ни слова не сказал. А в обед всем велел в контору. Когда, говорит, официально предлагают помянуть, это не возбраняется, только не слишком.
Воробей открыл портфель, достал бутылку "Буратино". Глянул на Мишку, тот уже приготовился смотреть фокус. Воробей взял горлышко бутылки в кулак, ногтем большого пальца (специально один ноготь оставил - не грыз) поддел крышечку и легко ее сколупнул. Бутылка зашипела.
- Это ж надо - "Буратино" хаваю. Кому сказать, не поверят. - Понюхал бутылочку: не скисло ли - после больницы градусов боялся даже в газировке. Сунул бутылку Мишке: - Нюхни. Ничего?
Выпил, пустую бутылку сунул в портфель.
- А если, говорит, кого увижу - по углам распивают, пеняйте на себя... Его слова, Носенки.
А ты раз не пьешь - отпей для вида, а остальное, скажи, в бутылочке мне оставьте. Понял? Воробей всему научит.
Лешка не спеша переодевался в чистое.
- Ну, это, держи на всякий случай. - Он протянул руку Мишке. - Не люблю за руку, но мало ль...
- Что "мало ль"? - отвел его руку Мишка. - Ты ж не в суд, а к про-ку-ро-ру!
- Короче, Валька позвонит вечером, если что, - упрямо сказал Воробей. Пошел я... Не боись, прорвемся!
Воробей подошел к конторе, заглянул в окно. Петрович был в кабинете, сидел за столом и ничего не делал. Воробей вошел без стука, ему можно и без стука.
- Вскопал я...
- Пойдем выйдем, - Петрович вылез из-за стола. Они отошли от конторы. Леша, слушай... Слышишь?
- Ну?
- Такое дело: забудь, что бесхоз копал. Понял? Нормальная родственная могила, понял?
- Кому говоришь, Петрович! - Воробей скривился.
- Ладно. С этим все. - Петрович достал иностранную пачку. - Закуришь?
- Давай... Черные?.. Это какие ж такие, не наши?..
- Американские, попробуй...
- Они без этой, без дури? Сам знаешь, мне теперь анашу ни-ни.
- Да нормальные они, кури. Когда тебе?
- К трем.
- Ну, ни пуха. Чего мог, сделал, "бригадир Воробьев", - Петрович улыбнулся. - Главное, молчи побольше - глухой, и весь разговор. Валька, смотри, чтоб не напилась.
- Да она не придет... - Воробей потупил глаза. - Я ей утром бубен выписал. Трояк на похмелку клянчила. - Воробей усмехнулся и посмотрел на Петровича, как тот отреагирует.
Но Петрович уже глядел в сторону и нетерпеливо крутил на пальце ключи с брелоком в виде голой бабы.
- Ну, тогда будь здоров, Воробей, ни пуха!
- К черту! - Воробей повернулся.
-- Погоди! Чуть не забыл, за работу... - Петрович сунул деньги Воробью в карман.
Лешка заметил: зеленая.
- Не много? - он с удивлением посмотрел на заведующего.
- В самый раз. Ну, дуй, - Петрович махнул Воробью рукой и засеменил в контору.
"За яму полcта!.. Залетит Петрович, точняк залетит. Жалко. А что б я без него тогда!.. Сдох бы!"
...Тогда, полгода назад, в октябре, с забинтованной головой, полуглухой, накачанный вместо крови холостой жижей, со справкой инвалида второй группы без права работы, предупрежденный о лежачем режиме, в сандалетах и грязном пиджаке Воробей сидел в кабинете Петровича.
- Ну, чего, Леш? Я тебя бригадиром провел задним числом...
- Громче говори, - буркнул Воробей.
- Пенсия, говорю, больше будет! - крикнул заведующий.
- Ты мне, Петрович, мозги не пыли. Я работать буду. Если возьмешь. Возьмешь - не забуду. Воробей трепаться не любит. А?
Петрович встал из-за стола, прошелся по кабинету. Заметил заляпанные грязные сандалеты на зябко поджатых ногах. Достал со шкафа рефлектор и, поставив его у ног Воробья, включил.
- Ага, - сказал Воробей.
- Денег-то нет? - спросил заведующий.
- Да Валька все... - Воробей щелкнул себя по горлу. - Пока в больнице лежал.
- Ладно. Котел топить будешь, а то вон холод уже, там поглядим. Про инвалидность - никому. Справку спрячь. Понял? И оденься хоть как... Смотри, синий весь.
-- Да, в больнице крови пожалели, думали аут.
Воробей входил в должность. Да и то сказать - входил... Он и прошлые зимы котлом заведовал, без приказа. Как холода начинались в конце октября, перебирался из сарая в котельную. Ни Петрович, ни до него заведующие - никто с котлом забот не знал. Обо всем хлопотал Воробей. У звонаря дяди Лени - он же и завхоз церковный, - брал в складе уголь, набивал угольный ящик доверху, нарезал поленницу на хоздворе из спиленных по просьбе клиентов деревьев и всю зиму безукоризненно командовал котлом. Пьяный ли, похмельный - в семь утра заводил тяжелую, с матом, хрипом, возню в трафаретной - запаливал котел.
Контора - Петрович, смотритель Раечка - приходила к положенным девяти в благостную теплынь.
Несколько раз Воробья не было - контора чуть не вымерзала. Котел никому не давался: все делали вроде по-воробьевски, а он - вдруг - гас ни с того ни с сего. Выгребай из него всю вонь и - по новой заводи. "У Воробья секрет есть". Уголь Воробью давали в церкви безропотно. И деньги взаймы - когда ни приди - староста Марья Ивановна, тяжелая хваткая старуха, а нет ее заместительница Анна Никитична, худенькая, в черном. После больницы Никитична сто дала, "до лета". Давать-то давали, но, ясное дело, не за здорово живешь...
Хоронили когда-то давно батюшку отца Василия. Душевный был старик. Чуть не до самой смерти, уже за восемьдесят, службы служил и отпевать ходил на самые дальние участки, не ленился. Да и так просто нравился всем: и как здоровается, шляпы чуть касаясь, и как с попами подчиненными говорит ласково, не то что нынешний отец Петр - этот гавкает на своих, как пес цепной. Еще вот тоже: со старьем - нищими на паперти - всегда здоровался. И голубей кормил каждое утро возле церкви. Стоит, бывало, посреди голубей крошки им накидывает, а они чуть не под рясу к нему заходят.
Так вот, помер он. Воробей сам назвался копать. Могилу отвели за церковью почти вплотную, как положено по сану. А там земля - сплошняком камни, кирпичи, железки, со старых времен от стройки еще осталось. Марья Ивановна подходила, видела, как Воробей, мокрый, как крыса, в хламе этом уродовался: ни ломом толком не возьмешь, ни лопатой. И костей было - чуть не на полметра; сколько тут их, попов, похоронено. Воробей, как дьявол какой, по пояс в бульонках стоял: и наверх не вытащишь - у церкви народу прорва, и в яме не развернешься. Так и корячился до темноты, а начал рано.
