Борис Екимов - Мальчик на велосипеде
- Нет,- серьезно ответила магь. - Отца не кину. При нем помирать буду.
- Ну, к Василию иди, к Раисе.
- Не в силах, - сказала мать. - Себя едва обрабатываю, а тама хозяйство, детвора. Такую игу поднять. Годы не те... Да к Раисе я и не пойду. Иван хоть и неплохой зять, да старые люди как говорят: с сынком бранись - за печку держись, с зятьком бранись - за дверь держись. А это правда, истинная.
Хурдин посмеялся и сказал:
- Так-то оно так. Но не этого ты, мать, боишься. Ты хочешь всю жизнь хозяйкой быть. Я - хозяйка...- передразнил он ее.
- А чего ж...- приосанилась мать.- Взаправди, здеся - хозяйка, чего хочу... А тама... - махнула она рукой.
- Вот то-то и оно...- снова рассмеялся Хурдин и добавил серьезно: - Ты бы хоть корову, что ль, перевела. С козами да птицей полегче.
- Переводила, сынок. Не от добра, а переводила. Я ж болела, чуть не померла. Тебе уж не сообщали. Месяц в больнице провела. Кто же с коровкой?.. Сдали ее. А очунелася, пришла и без коровки слезьми закричала. Невозможно жить в попросях. Спасибо Василий помог добыть. И неплохая коровка, все при ней...
Разговоры текли бесконечные. И не могла мать от сына оторваться, хотя, позвякивая подойниками, бежали бабы на стойло коров доить и окликали, звали ее. И она наконец сдалась.
- Сиди не сиди, а никто не подоит, - вздохнула она.- Пойди койку разбери да ложись отдохни.
- Чего отдыхать,- ответил Хурдин.- Пройдусь, погляжу на хутор.
- Пройдись, погляди, и на тебя люди поглядят,- довольная, ответила мать.
- Может, в магазин зайти, взять? Вечером, наверно, придут? - спросил Хурдин, разумея хуторскую родню.
- Туча черная налетит,- ответила мать. - Как же, на тебя поглядеть. У меня самогонка есть. Но ты возьми в магазине две бутылки русской, на стол поставить. Боле не бери, не траться. Нехай самогон пьют, он хороший, аж горит. Хлеба возьми, если привезли.
Из ворот они вышли вместе и пошли улицей. Но недолго. Дед Архип стоял у колонки с полными ведрами и, поджидая нового человека, скручивал цигарку.
- Я побегу,- ответила мать. - А то тебя перестревать будут.
- Беги.
Мать свернула с улицы к выгону и ускорила шаг. Отойдя, она обернулась. И снова, как в тот, первый миг, когда увидела нынче сына, сердце у нее заколотилось и кровь ударила в лицо. И ноги сами собой, легко понесли вперед и вперед, по-молодому нагоняя ушедших баб.
Хурдин же попал в тенеты долгой беседы. Дед Архип новых людей любил. Для начала разговора он о здоровье справился, о семье, полюбопытствовал, вправду ли Хурдин за границей жил и так далеко. Поудивлялся, а потом вспомнил:
- Ныне такое вывелось, а раньше деды сберутся: твой дед, Афанас Чигаров, Халамея отец, Митрофан Сальников, сберутся на улице деды, на колодке, и брешут. Круг них ребятишки ухи развесят. И был такой дед Хомич из Юданов. Он букву "р" не выговаривал. Как сейчас помню, разгладит бороду и начнет: "В Амелике воевал, во Фланции воевал, в Гелмании воевал... Чисточко везде... Лучше нас живут..." А вполне возможно, и не брехал он? Казаков везде пхали. Мог и в Америку попасть, вполне возможно. Как считаешь? Ведь казаки в те времена...
Архиповым речам не было конца. Скучал он подле суровой бабки своей и теперь новости хуторские выкладывал за много лет.
И Хурдину было хорошо. Сам он был не больно речист. А вот стоять, покуривать, слушать посреди родного хутора, возле дома, после долгой разлуки...
День был ясный, с сухим солнечным жаром, с горячим ветром. С отвычки, ветер был удивительно пахуч: сладкий и терпкий дух приносил он с полей, дух зеленой пшеницы и сроду не кошенной целины.
- С женой не развелся? - спросил Архип.
- Не-ет,- удивленно ответил Хурдин.
- Видишь, какой ты, одна жена - и навек. А у нас Юрка Силяев шестую привез. Не хочешь?
И шел рассказ о Юрке Силяеве. На хуторе было тихо. В жарком полудне дремали дома, смежив ставнями очи. Высоко над головой, где-то в синей глуби, слышался перезвон щуров, золотистых, невидимых в золотом же солнечном свете.
Дребезжа подкрылками, прокатил мимо мальчуган на старом велосипеде, поздоровался. Позади велосипеда катилась тележка с зеленым сеном. Мальчик крутил педалями и урчал негромко, изображая работу мотора. Перед невысоким бугром он замедлил ход, тем же урчаньем изобразил переключение передачи на низшую и медленнее пошел в гору. Хурдин улыбнулся.
Несколько минут спустя мальчик появился вновь, теперь уже с пустыми ведрами, которые позванивали в такт велосипедному бегу. Возле колонки, рядом с Архипом и Хурдиным, мальчик остановился, голосом передав еще мгновение работающий и затем смолкший двигатель. Он вновь поздоровался и, сняв с руля ведра, начал набирать их. Двухколесный конь его отдыхал, лежа на боку.
Хурдин глядел на мальчика и ждал: что же будет делать он с полными ведрами да еще велосипедом. Велосипед был небольшой, подростковый, а парнишка и вовсе невеликий, лет десяти. В стареньком спортивном костюмчике, в кепочке с синим козырьком, тонкорукий и смуглый, он тоже поглядывал на Хурдина, но коротко, словно невзначай. И так хорош был этот любопытный и диковатый мальчишеский взгляд, что Хурдин улыбнулся. Мальчик опустил глаза.
Ведра были полны. Расставив их на земле друг против друга, парнишка велосипед меж ними провел и, ловко подняв, подвесил ведра на рогульки руля. И, не забыв натужным урчаньем завести мотор, тронулся с места. Он покатил, а ведра покойно висели на руле, не качаясь.
- Ловко...- вслух удивился Хурдин.
- Чего? - не понял Архип.
- Воду везет.
- А-а, Сережка... это парень еще тот. Он и спит с этим велосипедом в обнимку.
- Чей он? - спросил Хурдин, ожидая услышать знакомую фамилию.
- Не наши, приблудные. Переселенцы. Отец у него сидит. Мать с четырьмя осталась. А вот Райка Кривошеина летось чего отчудила. Муж ее пил...
Хурдин проводил глазами мальчика. Тот неподалеку жил, в единственном на весь хутор казенном дому.
Когда-то поставили щитовой домик для детского сада. Всех детишек туда записали, навезли харчей, воспитательниц наняли, заведующую, поваров. Открывали садик торжественно. А хуторская малышня, отзавтракав в новом дому, разбежалась. И никакими силами нельзя их было удержать. Да и как втолковать хуторской ребятне, справедливо считавшей всю округу родным своим домом, чем привлечь их к четырем дощатым стенам да тесному дворику? Не было такой узды. И, неделю промучившись, детский садик благополучно закрыли. А в щитовом домике время от времени стал проживать всякий приблудный люд.
Речам деда Архипа дала укорот бабка. Не выходя из ворот, она вопросила:
- Я воды ныне дождуся, цимбала моя медовучая?
Дед Архип, ведра ухватив, затрусил домой. Хурдин пошел к магазину и клубу.
Отсюда, со взгорья, хутор был виден весь. Три десятка домов его лежали почти кольцом, повторяя прихотливый изгиб речки Ворчунки. К воде спускались огороды, сады, дома поднимались выше, а на самом взлобье стояли вразброс магазин и клуб, колхозная контора, амбар и кузня, круглый дом бывшей школы. Вечные седые вербы дремали над речкой, затеняя своей куделью воду. Сизая полынь на бугре в жарком полудне источала душную горечь. И тихо было на хуторе, так тихо, что невольно искал глаз живую душу: человека, скотину иль птицу. Искал и находил: телята паслись там и здесь, меж дворов; за речкою, в теплом ерике, белели гусиные стада; оттуда же, от летнего стойла, шли бабы с сияющими в солнце подойниками.
Хурдин купил водки, дождался мать.
- От Архипа ослобонился? - с усмешкой спросила она.
- Он мне рассказал...
Домой шли не прямиком, а улицей, мимо дворов, любой из которых вроде еще недавно был своим - родня здесь жила и друзья-товарищи - все знакомые. А теперь вот...
- Зрянины? Живут старики... Макарьевна одна осталась,- рассказывала мать. - Виктор Тарасов на станции, Настя в городе.
Казалось, еще вчера все здесь было свое: просторные базы на подворье Тарасовых, где в кулюкалки так хорошо играть; веселый дом Калимановых, там путали своих ребятишек и чужих; щедрый сад Чигаров, откуда детвора не выводилась; теплые воды Холюшиного плеса; сеновал Кривошеевых, где допоздна слушали сказки и басни всякие про чертей и ведьм - так, что боялись уходить и иногда засыпали там. Весь хутор был родным гнездом. А теперь?.. Как запустел он... Старая кровь текла в его жилах, утишая и утишая бег.
- А здесь пришлые? - спросил Хурдин, указывая на дом, куда мальчик заезжал на велосипеде.
- Здесь беда живет,- ответила мать.
- Какая беда?
- Горькая...- вздохнула она.
Оно и видно было, что в доме не великая радость кукует: пустой двор, газетами закрытые окна, копешка сенца.
- Переселенцы,- сказала мать.- Летось приехали. Детей четверо, мал мала. Сережке, старшему, десять или одиннадцать. А отец пьет. Вроде и дельце у него неплохое в руках: кузнец и на комбайне, а запился, земли и неба не чует. С зерном попался - и посадили его, там и лечат. Уж чего будет... А баба осталась. Малые двойнята у нее болеют, все в больнице лежат. Дома Сережка хозяинует с девочкой. Девочка такая хорошая, кудрявенькая, три годика, теперь вот месяц без матери живут.
