Андрей Платонов - На заре туманной юности
-- Ты что сюда явилась? -- спросила тетка.
-- Мне мать велела, -- произнесла Ольга. -- Она ведь теперь умерла вместе с отцом, а я одна живу... Тетя, их больше нету!
Татьяна Васильевна подняла конец фартука и вытерла глаза.
-- Наша родня вся недолговечная, -- сказала она. -- Я ведь тоже только на вид здорова, а сама не жилица... И-их, нет, не жилица!
Ольга с удивлением смотрела на тетку -- теперь она казалась ей доброй, потому что грустила об умершей сестре и о самой себе.
-- Живешь-живешь, и погоревать некогда, -- вздохнула Татьяна Васильевна. -- Ты ступай покуда посиди на улице, -- указала она племяннице, -- а то я сейчас полы только вымыла, уборку сделала, пустить тебя некуда...
-- А я на дворе побуду, тут трава у вас растет, -- сказала Ольга.
Но Татьяна Васильевна рассердилась:
-- Нечего тебе на дворе тут делать! Здесь у нас куры ходят, они и так не несутся, а ты пугать их будешь сидеть. А траву мы косим на корм кроликам, ходить по ней нельзя... Ступай по тропинке за ворота!
Ольга вышла на улицу; посредине ее лежали сложенные в штабель старые ржавые рельсы, и между ними уже много раз вырастала и умирала трава, и теперь она снова росла. Девочка села на эти рельсы -- они находились как раз против окон того дома, где жила тетка, -- и стала ожидать, когда высохнут полы в комнатах у тетки, и тогда ее позовут и накормят.
Но прошли уже все прохожие, проехали крестьяне на телегах в свои деревни и ломовые возчики, возившие пшено в мешках со станции, перестали ездить, -- наступил вечер, и стало темно. Ольги озябли голые ноги, она их поджала ближе к себе и задремала, сидя на стынущем рельсе. Затем, открыв глаза, она увидела, что в окнах у тетки теперь горел свет, а на всей улице была страшная тихая ночь детства, населенная еле видимыми, неизвестными существами, от которых все люди спрятались домой и заперли двери на железо. Ольга побежала поскорее к тетке; калитка была закрыта, тогда девочка постучала в освещенное окно. Изнутри комнаты отдернули занавеску, и оттуда на Ольгу поглядело большое лицо пожилого человека, обросшего густой черной бородой; он быстро проглотил что-то, словно испугавшись, что к нему пришли отымать пищу, и внимательно всмотрелся во тьму своими глазами, такими маленькими, что они казались кроткими, как бывает у животных. Позади этого человека был виден стол с ужином, и Татьяна Васильевна сейчас поспешно убирала хлеб и посуду со стола.
Ольга отошла от окна. Вскоре отворилась калитка, и оттуда выглянула тетка.
-- Ты что стучишь? -- спросила она. -- А мы уж думали, ты давно ушла...
-- Я уморилась ждать, когда вы позовете, -- сказала Ольга. -- Я боюсь одна на улице...
-- Ну иди уж, -- позвала тетка.
В кухне и горнице у тетки было чисто, прибрано и покойно и пахло хорошо, как у богатых. "Здесь я жить не буду, -- подумала Ольга. -- Тут нельзя: скажут, ты испачкаешь все". Муж Татьяны Васильевны, который смотрел на Ольгу через окно, опять ел за столом свой ужин.
-- От своих детей бог избавил, зато нам их родня подсыпает, -вздохнула Татьяна Васильевна. -- Вот тебе, Аркаша, племянница моя, она теперь круглая сирота: пои, корми ее, одевай и обувай!..
-- Изволь радоваться! -- равнодушно, точно про себя, сказал муж Татьяны Васильевны. -- Ну, дай ей поесть, и пускай она сегодня переночует... А то отвечать еще за нее придется!
-- А чего ж я ей постелю-то!--воскликнула тетка. -- У нас ведь нет ничего лишнего-то: ни белья, ни одеяла, ни наволочки чистой!
-- Я так буду спать -- на жестком, а покроюсь своим платьем, -согласилась Ольга.
-- Пусть ночует, -- указал жене дядя, Аркадий Михайлович. -- А ты нынче не зверствуй, а то тебе Советская власть покажет!
Татьяна Васильевна сначала озадачилась, а потом пришла в озлобление:
-- Чем же это она мне покажет-то?.. Советская-то власть, она думает, что люди это ангелы-товарищи, а они возьмут нарожают тебе детей, а сами помрут, -- вот пусть она их и кормит, власть-то Советская!..
-- Прокормит, -- уверенно сказал муж тетки, жуя кашу с маслом из ложки.
-- "Прокормит!" -- передразнила Татьяна Васильевна своего мужа. -- Кто их прокормит, если у них родители рожают без удержу! Уж я-то знаю, как трудно оборачиваться Советской власти, уж я-то ей сочувствую!..
-- Меня кормить не надо, я спать хочу, -- сказала Ольга; она села на сундук и отвернулась лицом от чашки с кашей, которая стояла на столе перед хозяином.
Муж тетки вытер свою ложку, положил ее около чашки и сказал сироте:
-- Садись доедай -- тут осталось.
Ольга села к столу и начала понемногу есть пшенную кашу, подгребая ее со дна чашки.
-- Ну вот, а говорила, что тебя кормить не надо, ты спать хочешь, -произнесла тетка и поскорее положила на сундук подушку без наволочки, чтоб девочка ложилась спать.
-- Я немножко, -- ответила Ольга; она еще раз взяла половину ложки каши, затем начисто облизала ложку и аккуратно положила ее на стол. -Больше не буду, -- сообщила она.
-- Уже наелась? -- добрым голосом спросила Татьяна Васильевна.
-- Нет, я расхотела, -- сказала Ольга.
-- Ну, ложись теперь спать, отдыхай, -- пригласила ее тетка на сундук. -- А то мы свет сейчас потушим: чего зря керосину гореть!
Ольга улеглась на сундук, тихо сжалась всем телом, чтобы чувствовать себя теплее, и уснула на твердом дереве, как на мягкой постели, потому что у нее не было сейчас другого места на свете.
3
Утром дядя и тетка проснулись рано; дядя был железнодорожным машинистом и уезжал в очередную поездку на товарном поезде. Татьяна Васильевна собрала мужу сытные харчи в дорогу -- кусок сала, хлеб, стакан пшена для горячей похлебки, четыре вареных яйца, -- и машинист надел теплый пиджак и шапку, чтобы не остудить голову на ветру.
-- Так как же нам теперь жить-то? -- шепотом спросила Татьяна Васильевна у мужа.
-- А что? -- сказал Аркадий Михайлович.
-- Да видишь вон, -- указала тетка на Ольгу, -- лежит наше новое сокровище-то!
-- Она -- твоя родня, -- ответил ей муж, -- делай сама с нею, что хочешь, а мне чтоб покой дома был.
После ухода мужа тетка села против спящей племянницы, подперла щеку рукой, пригорюнилась и тихо зашептала:
-- Приехала, развалилась -- у дяди с тетей ведь добра много: накормят, обуют, оденут и с приданым замуж отдадут!.. Принимайте, дескать, меня в подарок, -- вот я босая, в одной юбчонке, голодная, немытая, сирота несчастная... Может, бог даст, вы скоро подохнете -- дядя с тетей, -- так я тут хозяйкой и останусь: что вы горбом да трудом добыли, я враз в оборот пущу!.. Ну уж, милая, пускай черти кромешные тебя к себе заберут, а с моего добра я и пыль тебе стирать не позволю и куском моим ты подавишься!.. Мужик целый день на работе, на ветру, на холоде, я с утра до ночи не присяду, а тут, на тебе, приехала на все готовое: любите, питайте меня... Ольга, чего ты все спишь-то? -- вдруг громко позвала Татьяна Васильевна. -- Ишь, уморилась, подумаешь, -- вставать давно пора! Мне из-за тебя ни за чего приниматься нельзя!..
Ольга лежала неподвижно, обратившись лицом к стене; она свернулась в маленькое тело, прижав колени почти к подбородку, сложив руки на животе и склонив голову, чтобы дышать себе на грудь и согревать ее; изношенное серое платье покрывало ее, но это платье уже было не по ней -- она из него выросла, и его хватало лишь потому, что Ольга лежала, тесно сжавшись; днем же почти до колен были обнажены худые ноги подростка и руки покрывались обшлагами рукавов только до локтей.
-- Ишь ты, разнежилась как! -- раздражалась близ нее тетка.
-- Я не сплю, -- сказала Ольга.
-- А что ж ты лежишь тогда, мне ведь горницу убирать пора!
-- Я вас слушала, -- ответила девочка.
Тетка осерчала:
-- Ты еще путем не выросла, а уж видать, что -- ехидна!
Ольга встала и оправила на себе платье. Помолчав, Татьяна Васильевна сказала ей:
-- Пойди умойся, потом я самовар поставлю. Небось кушать хочешь!
Ольга ничего не ответила; она не знала, что нужно сейчас думать и как ей быть.
За чаем тетка дала Ольге немного черных сухарей и половину вареного яйца, а другую половину съела сама. Поев, что ей дали, Ольга собрала со скатерти еще крошки от сухарей и высыпала их себе в рот.
-- Иль ты не сыта еще? -- спросила тетка. -- Тебя теперь и не прокормишь!.. Уйдешь из дому, а ты и начнешь по шкафам крошки собирать да по горшкам лазить... А мне сейчас как раз на базар надо идти, как же я тебя одну-то во всем доме оставлю?
-- Я сейчас пойду, я у вас не останусь, -- ответила ей Ольга.
Тетка довольно улыбнулась.
-- Что ж, иди -- значит, тебе есть куда идти... А когда соскучишься, в гости будешь к нам приходить. Так-то будет лучше.
-- Когда соскучусь, тогда приду, -- пообещала Ольга, и она ушла.
На улице было утро, с неба светило теплое солнце; скоро будет уже осень, но она еще не наступила, только листья на деревьях стали старыми. Ольга пошла мимо домов по чужому, большому городу, но смотрела она на все незнакомые места и предметы без желания, потому что она чувствовала сейчас горе от своей тетки, и это горе в ней превратилось не в обиду или ожесточение, а в равнодушие; ей стало теперь неинтересно видеть что-либо новое, точно вся жизнь перед ней вдруг омертвела. Она двигалась вперед вместе с разными прохожими людьми и, что видела вокруг, тотчас забывала. На одном желтом доме висели объявления и плакаты, люди стояли и читали их. Ольга тоже прочитала, что там было написано. Там писалось о том, куда требуются рабочие и на какой разряд оплаты по семиразрядной тарифной сетке; затем объявлялось, что в университет принимаются слушатели с предоставлением стипендии и общежития. Ольга пошла в университет -- она хотела жить в общежитии и учиться; она уже четыре зимы ходила в школу, когда жила при родителях.
