Мустай Карим - Радость нашего дома

"Этот огонь я видел много раз, - сказал старик. - Дракон, заметил пас, вышел из дворца".

А огонь, превратившись в огромное пламя, уже совсем приблизился к батырам. Тогда Тимербек вынул из ножен свою саблю и ударил ею по огню. Раз ударил и другой раз ударил, но пламя разгоралось все сильнее. Вот уже совсем окружил огонь батыров, опалил им лица, но не бросил Тимербек сабли своей, хоть она и накалилась докрасна. День бился с огнем Тимербек, ночь бился. На третий день огонь ослабел. Тимербек шаг за шагом стал приближаться к дворцу дракона. За Тимербеком шел и старик. К вечеру третьего дня огонь потух, с земли поднимался черный дым. Это дымились двенадцать отрубленных голов убитого дракона.

Батыры сломали семь дверей железного дворца и вошли в него. А дворец был полон самых красивых девушек страны, похищенных драконом. И тут среди них Тимербек и старый батыр нашли своих сестер. Освободили всех пленниц и отправились домой. Радуются и веселятся они и даже плачут от радости. Да и как же им не радоваться!..

Бабушка свои сказки всегда заканчивает неожиданно. Никогда не добавит, как дедушка Мансур: "До сих пор живут-поживают, добра наживают".

Я лежу и молчу. А перед моими глазами, как молния, сверкает волшебная сабля.

- Бабушка, где же теперь сабля того батыра? - не выдержав, спрашиваю я.

Бабушка неторопливо отвечает:

- В руках у твоего папы, Ямиль, та сабля... Спи уж, спи...

ПИСЬМО, КОТОРОЕ ТРУДНО ПРОЧЕСТЬ

Мама все не едет.

Однажды утром, когда бабушка вышла подоить корову, пришла тетя Гюлхылу, письмоносец. Она оставила для мамы газету из Уфы. В этой газете я разбираю только два слова, они написаны крупными буквами: "Красная Башкирия". Тетя Гюлхылу дала мне еще небольшую, сложенную вчетверо бумажку.

- Это телеграмма от матери, - сказала она и ушла.

Я держу в руках телеграмму и не знаю, что с ней делать. Что это такое - телеграмма? Хорошее что-нибудь или плохое?

- Бабушка, а бабушка! - кричу я и бегу к ней навстречу. - Принесли телеграмму!

- Кто? Откуда?

Бабушка смотрит по сторонам. Я отдаю ей бумагу и вижу, как дрожат ее руки.

- Боже мой, только бы не похоронная... - говорит она.

- Нет, бабушка, тетя Гюлхылу сказала - телеграмма от мамы.

Бабушка торопливо одевает меня и посылает за дедушкой Мансуром. Если у нас что-нибудь случается, мы всегда зовем дедушку Мансура, чтоб посоветоваться. Как он скажет, так и делаем, потому что нет ничего на свете, чего бы он не знал.

Дедушка Мансур часто говорит: "Мне уже скоро девяносто лет".

Девяносто - это очень много. Я умею считать до девяноста. У дедушки Мансура есть жена - слепая бабушка Фархуниса. Они живут только вдвоем. У них не было сыновей, а дочери вышли замуж и уехали в другие аулы.

Моя бабушка часто говорит:

- Ты, Мансур, живешь с божьей помощью! А Мансур отвечает:

- Если б не заботился обо мне колхоз, недалеко бы я ушел с божьей помощью, сестра.

Их разговор я плохо понимаю.

Дом дедушки Мансура рядом с нашим. Я вхожу в ворота. Дедушка Мансур подметает двор.

- Дедушка! Принесли телеграмму, иди скорей! - кричу я.

Дедушка Мансур, ни о чем не спрашивая, входит к себе в дом. Я только один разочек взбираюсь на снежную горку у крыльца, скатываюсь вниз и бегу домой.

Когда дедушка Мансур идет к нам давать советы, он всегда надевает белый чекмень и подпоясывается красивым красно-голубым поясом. Иногда он приходит не один, а берет с собой и бабушку Фархунису.

Сегодня они тоже входят к нам вдвоем, взявшись за руки.

- Здравствуй! Как здоровье? Как поживаешь, сестра? - спрашивает дед Мапсур бабушку и усаживает свою старуху на сундук. - Телеграмма, что ли, пришла, сказал Ямиль. Откуда пришла, от кого?

- Ямиль говорит - от Кюнбике, но мы не можем узнать, что в ней написано, - беспокоится бабушка.

- Ну-ка, дай ее сюда, - говорит дедушка Мансур и берет бумагу. Телеграмма, сестра, - это письмо, которое посылают по проводам. Видно, Кюнбике послала.

Он долго осматривает бумагу со всех сторон.

- Прочитай уж, пожалуйста, - просит бабушка. - Сердце у меня не на месте - боюсь, не похоронная ли это! Ведь на войне мои дети.

- Что это не похоронная, знаю наверняка, сестра, но вот прочитать не могу. В молодости везде я побывал, всяким ремеслам учился, и в Оренбурге был, и в Стерли-тамаке, а вот разбирать написанное не научился.

Бабушка снова берет у него из рук телеграмму, то наденет, то снимет очки - так ей хочется прочитать написанное.

- Не беспокойся, кума, - вмешивается в разговор бабушка Фархуниса. Она не видит и очень редко говорит. - Не беспокойся, если это весть о Кюнбпке, то, должно быть, хорошая.

- Фархуниса слепая, потому что ее глаза не видят, - говорит бабушка, - а мы с тобой, Мансур, с глазами - тоже слепые. Больно и горько. В тот год, когда начали строить колхоз, хотели меня хорошие люди научить читать и писать, а я отказалась. Говорила: "Старикам это ни к чему!" А вот теперь сиди, как глупая. Если б умела писать, сама бы сыновьям посылала свое благословение.

Мне очень жалко смотреть, как мучаются эти три старых человека. Хочется подбежать к ним и громко прочесть написанное. Как бы они обрадовались! Как жалко, что я все еще не хожу в школу! Если б можпо было сейчас побежать в школу, быстро научиться читать и вернуться... О, я все равно научусь читать и писать! Я буду, как мама, читать толстые-претолстые книги, а прежде всего прочту все сказки.

Бабушка Фархуниса поднимает голову и к чему-то прислушивается.

- Кума, - говорит она, -это не ребята ли проходят по улице? Ты бы пригласила кого-нибудь из них, они прочитали бы эту бумажку.

У бабушки сразу светлеет лицо.

- Ой, правда! Чего мы так растерялись, когда есть у нас школьппки! А я и позабыла про них!

Она смотрит в окно, потом, накинув шаль, быстро выходит.

Возвращается бабушка с Махмутом. Я знаю Махму-та, он живет на нашей улице и учится в пятом классе.

- Сыночек, прочти-ка вот эту бумажку, сегодня Гюл-хылу ее оставила нам, - говорит бабушка.

Я смотрю во все глаза на Махмута. Он гордо берет бумажку:

- Это телеграмма от тети Кюнбике. В ней написано по-русски.

- Это-то мы и сами знаем, - говорит дедушка Мансур.

- Читай, сынок, читай, - просит бабушка. Махмут читает письмо порусски, потом рассказывает по-башкирски:

- Тетя Кюнбике пишет: "Шестнадцатого приедем, пусть на станцию шлют лошадь. Привет всем".

Бабушка сразу засуетилась:

- Раздевайся, Мансур!.. Что же ты сидишь, кума! Раздевайся, попьем чайку!..

Она вдруг останавливается посреди комнаты:

- А которое сегодня число?

- Сегодня пятнадцатое, завтра шестнадцатое. Вот... и больше тут ничего не сказано, - важно говорит Махмут и собирается уходить.

- Садись, сынок, и ты садись! - удерживает его бабушка. - С медом попьем чайку!

- Спасибо, бабушка, мне в школу пора, - говорит Махмут и уходит.

У меня даже глаза загорелись, так я позавидовал Махмуту. Эх, как он читал! Громко, слово в слово и ни разу не запнулся. Мало этого, так еще и от чая с медом отказался!

Дедушка Мансур и бабушка Фархуниса раздеваются и садятся к столу.

Я только сейчас начинаю понимать телеграмму: завтра приезжает из далекого города моя мама. Я помню, как она уезжала с большим мешком за спиной. Где она теперь? Почему сегодня еще не шестнадцатое число? Мне кажется, что мама уже входит в ворота и снег скрипит под ее ногами.

Бабушка включает радио. У нас радио днем говорит и поет по-русски, а вечером по-башкирски. Сейчас оно говорит по-русски.

- Непонятная у тебя привычка, сестра, - усмехается дедушка Мансур. - Ты ведь по-русски ничего не понимаешь, а каждый день слушаешь радио: когда ни приду, оно у вас говорит.

- Так ведь это, Мансур, сама Москва говорит. Когда слышишь голос Москвы, легко на душе, - отвечает бабушка. - Хоть я не понимаю слов, но знаю - это слова надежные.

Бабушка сдувает пепел с закипевшего самовара и ставит его на стол. Значит, теперь они уже будут пить чай.

ВОТ ОНА, МОЯ СЕСТРИЧКА!

У наших ворот останавливаются сани председателя колхоза - дяди Якупа. Мы с бабушкой прильнули к окну. С облучка слезает человек, одетый в тулуп. Я узнаю его. Это бригадир - дед Бадамша. В санях ктото шевелится, мелькает белая шаль моей мамы. В одно мгновенье бабушка выбегает во двор. Где же мои валенки? Один я нахожу сразу, а другого нет как нет. Мне хочется заплакать, потом я, кажется, уже и плачу. Пожалуй, от моих слез валенок прячется все дальше.

Слышно, как открываются ворота. Я вспрыгиваю на сундук и приникаю к окну.

Вот там мама моя... Мама вернулась, мамочка моя!

А какую же это маленькую девочку ведет она с собой? Бабушка берет девочку на руки. Дальше терпеть нет сил. Я прыгаю с сундука и в одном валенке выбегаю па крыльцо.

Мама хватает меня на руки.

- Глупенький, - говорит она, - разве зимой бегают босиком!

Я ничего не отвечаю и только крепко-крепко прижимаюсь лицом к облепленной снегом шали.

Мы входим в дом, меня и маленькую девочку ставят друг против Друга.