Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский
Уникальной все же была родная страна, которая могла позволить себе такие потери и таких полководцев. Она выдержала последствия нескольких колоссальных военных катастроф, следовавших одна за другой: Белорусская, Прибалтийская, Ельнинская, Киевская, Харьковская, Крымская (Севастопольская и Керченская), Северо-Кавказская. А сколько было менее крупных и менее известных, но все равно с десятками тысяч жертв! Потом, начиная с Москвы и со Сталинграда, открылась череда великих побед, великих Пирровых побед, поглощавших как будто все имеющиеся на момент их достижения резервы. Но нет – к удивлению в высшей степени грамотных и компетентных немецких генералов, знающих, что Пиррова победа по определению может быть только одна – сталинские пирровы победы следовали одна за другой – Курско-Орловская (где лишь за первые три часа советского контрнаступления из строя выбыло 75.000 человек, из них треть убитыми), Киевская (с бездарным форсированием Днепра – трупы убитых и утонувших массами всплывали в течение двух недель), Корсунь-Шевченковская, Белорусская «Багратион», деблокада Ленинграда, Висло-Одерская, Карпатская Дуклинская, Венгерская, Будапештская и Сехешфехерварская, Балканская, Белградская, Венская,, Курляндская и наконец, Берлинская и Пражская. Только за освобождение Польши было отдано 660.000 жизней советских солдат. Такова была цена громких, особенно славных побед, за которые выжившие награждались специальными памятными медалями (любопытная встреча, говорившая о том, как сами награжденные относились к подобным знакам отличия, произошла у Марины и Михаила в один из дней Победы, когда они в поздней и почти пустой электричке возвращались из майского похода по Московскому Морю домой. К ним подсел подвыпивший, нестарый еще ветеран, на парадном пиджаке которого красовалось около десятка орденов и медалей. Одна орденская колодка оказалась пуста – награда где-то потерялась. На вопрос, что именно потерялось, ветеран небрежным жестом щелкнул по колодке и столь же небрежно ответил: «А! Пятачок за Варшаву!»).
Но были битвы едва ли менее кровавые, просто реже вспоминаемые, потому что о них совсем не хотели вспоминать. Ржевская, Брянская, Воронежская, Тихвинская, Старо-Русская, Витебская, Ростовская, Кольская, Таманская, Новороссийская (Малоземельская), вторая Харьковская, Житомирская – да разве все перечислишь, если европейская часть СССР – Прибалтика, Украина, Белоруссия, Крым – целиком, Карелия – более, чем наполовину, Ростовская, Орловская, Курская, Брянская, Калужская, Новгородская, Псковская области – целиком, Калининская (Тверская), Тульская, Сталинградская, Воронежская, Ленинградская области – наполовину или более, республики Адыгея, Карачаево-Черкессия, Кабардино-Балкария, Чечено-Ингушетия – целиком, Северная Осетия наполовину – были захвачены немецкими войсками, которые назад ничего не отдали просто так, без упорных боев, контрнаступлений и контратак, которые немцы обычно организовывали мастерски в сравнении с обычно отличавшимися дуболомной прямолинейностью советских командиров. Вперед на пулеметы! Вперед на минные поля! Вперед без артиллерийской подготовки! Вперед без танков, без поддержки с воздуха! Вперед, вперед, вперед!
И несмотря на все это, скорость и полнота покрытия убыли в войсках пополнениями из резервов в СССР оказалась выше, чем в Германии. Это вынуждены были признать немецкие стратеги, сначала признать, затем капитулировать. Было ли во всемирной истории что-либо подобное где-то еще, Михаил не знал, но думал, что вряд ли. Китай, возможно, нес не меньшие по размеру потери в войне с Японией, но он самостоятельно эту войну и не выиграл, как и следовало по логике вещей. Это Советский Союз сделал за него, разгромив японскую Квантунскую армию и очистив от оккупантов Внутреннюю Монголию и Манчжурию. Если Сталин изрекал: «Сделать любой ценой!» его полководцы так и делали, но затем уже делом Сталина было поставить им новое пушечное и пулеметное мясо взамен истребленного – и он его давал. И сталинское «Любой ценой!» неукоснительно транслировалось от верховного главнокомандующего через командующих фронтами, армиями, корпусами, дивизиями до командиров полков, батальонов и рот и, наконец, до «ванек-взводных», которые уже обязательно в одной линии со своими солдатами шли на пулеметный огонь и на минные поля и лежали под бомбежкой или артобстрелом. Каждый в этой начальственной цепочке, выслушав команду сверху, говорил «есть!» или «слушаюсь!» или «так точно!». Если сигнал, не дай Бог, где-то задерживался или не проходил, в дело вступал трибунал. С ним уж задержек не было. Секретные сведения о потерях отовсюду стекались в конце концов обратно к Сталину. Если он находил их величину компрометирующей его репутацию великого полководца, он их преуменьшал во столько раз, сколько было нужно, чтобы они его не компрометировали. Михаилу рассказывали знающие люди, что после войны Сталину представили сводные данные о потерях на фронтах, в тылу и на оккупированных территориях. Сталин, посмотрев на сводку, сказал: «Много!» и уменьшил ровно вдвое. Получившиеся после этой операции двадцать миллионов человеческих жизней фигурировали в официальном Советском обиходе в течение нескольких десятилетий – до перестройки, не подвергаясь ревизии. После нескольких попыток добиться истины по этому вопросу число погибших увеличили, но не намного – «всего» на семь миллионов человек. Впрочем, и это запоздалое полупризнание в сущности ничего не меняло. Переполненные трупами реки и речки в местах переправ, подножья и склоны гор и холмов, густо устланные трупами, просто поля и небольшие рощи – все это нельзя было отменить никакими правдами и неправдами. Хотя правду все-таки лучше было бы знать, чтобы меньше доверяться славе и доблести тех, под чьим руководством мы пришли к тем достижениям, каких не перенесла бы никакая другая страна, кроме чудовищно многолюдного Китая, где человеческая жизнь по этой причине ценилась еще меньше, чем у нас. Лично Сталина в СССР с грехом пополам переоценили и осудили, но его военщину, особенно в высших слоях – нет. Они не утратили своих командных высот, оставаясь на уровне интеллекта своих старших коллег времен Второй Мировой. Новые технические средства и возможности они, разумеется, признали и научились некоторым образом использовать, но к главному так и не пришли – к пониманию высшей необходимости и целесообразности беречь своих людей. А без этого нельзя рассчитывать на то, что мы будем готовы к ведению современной войны по-суворовски: не числом, а умением. Но поскольку существование каждого генерала может быть оправдано только определенным числом находящихся в его подчинении солдат, раздутый и разнузданный генералитет изо всех сил противился и противится сокращению численности вооруженных сил, убеждая, что это как ничто другое подрывает обороноспособность страны. Их сверхпатриотическая истерия (надо сказать, до последнего визга очень продуманная с точки зрения их эгоистической заинтересованности в самосохранении) поднималась до самых предельных высот всякий раз, когда от них не на словах, а на деле требовали реформировать вооруженные силы, а поскольку этого больше всех добивались от них политики демократического толка, они и клеймили демократов как предателей, у которых одна забота – развалить армию и госбезопасность, да продать Родину за гроши империалистическому Западу.
Выругавшись про себя по этому поводу, Михаил очнулся от раздумий. Река становилась все шире и мощней от воды переполненных водой притоков. Паводок напоминал, что нельзя расслабляться и на спокойном участке. При такой турбулентности потока можно было ненароком столкнуться с каким-нибудь плывущим притопленным деревом или бревном. А обстановка безделья и привычные, ничем уже давно не поражающие виды притупляли внимание, как, по словам отца, оно притуплялось при осмотре экспозиций итальянских музеев, где шедевров перед глазами были просто тысячи. О том же самом, кстати, задолго до отца свидетельствовал и любимый Михаилом американец Марк Твен. Именно ему принадлежало первое определение туризма. Это была фраза из обращения к русскому царю в Ливадии, которую Михаил почерпнул в книге «Наши простаки дома и за границей»: «Составляя небольшое общество частных лиц, путешествующих без надобности…» Кто еще сумел столь точно выделить самые существенные признаки занятия туризмом – частную инициативу людей, не извлекающих материальных выгод из своих путешествий, то есть побуждаемых к ним не практической надобностью тела, а исключительно бескорыстными устремлениями души? И ему же, Марку Твену, принадлежала другая на всю жизнь запомнившаяся сентенция: «Путешествия развивают юношество и изнашивают брюки». В ее буквальной справедливости к вящему удовольствию Михаила убедилась в Беломорских походах и внучка Света. Она нашла эту фразу в качестве эпиграфа к тетрадке деда, в которой тот со школьных времен записывал маршруты всех своих путешествий. Да, много брюк, рубашек, курток, штормовых костюмов миновало у него с тех пор, хотя каждая из этих вещей служила обычно не по одному сезону. А ведь в те дни, когда он завел эту самодельную тетрадку, самолично сшитую белыми нитками из листов линованой почтовой бумаги с переплетом из толстой серой, со стороны могло показаться, что начитавшийся книг о путешествиях мальчик
