Молчание Шахерезады - Дефне Суман
Тем временем атташе-француз заплетающимся языком обратился к Джульетте, сидевшей во главе стола:
– Милая госпожа Джульетта, если бы ваша дочь родилась мужчиной, я бы немедленно взял ее на службу и сделал из нее шпиона. Такой чистейший стамбульский выговор не услышишь даже у турчанок. Браво, ей-богу, браво! – Он, по-видимому, перебрал вина, подававшегося безостановочно.
Джульетта покачала головой с ледяным выражением лица, какое обычно использовала при разговорах со слугами. Несколько человек за столом украдкой посмотрели на Авинаша.
В разговор вмешалась Эдит:
– На самом-то деле по-турецки я знаю совсем немного. Ребенком научилась кое-чему от нашего управляющего Мустафы и его жены Сыдыки. А в Париже я подружилась с одной девочкой из обеспеченной стамбульской семьи. И когда мы хотели посекретничать, то переходили на турецкий. С тех пор я и начала те немногие слова, что знаю, произносить на стамбульский манер.
Джульетта нахмурилась. Очевидно, ее совершенно не радовало то, что дочь владеет турецким. Авинаш и эту деталь отметил у себя в памяти.
– Суп чудесный! Рыба так и тает во рту. Ах, какое наслаждение! – сказала полная девушка, сидевшая рядом с Авинашем, одна из подруг Эдит. Ее розовые щеки цвели здоровьем. Без сомнений, она выросла в семье, где обед не обходился без мясного филе и трюфелей. Начала она говорить по-французски, а закончила по-гречески, но этому, кажется, никто не удивился. Кто ее слышал, согласно закивал.
Еда и правда была великолепна, но вегетарианец Авинаш думал лишь о том, как бы не обидеть хозяйку отказом от подаваемых блюд. Впрочем, дедушка научил его, как поступить: «Если предлагают что-то, никогда не отказывайся, положи в тарелку. Есть не ешь, но пусть лежит».
– Не хотите попробовать киш, месье Пиллаи? Наш повар творит настоящие шедевры из кабачков, сыра и сливок. Пожалуйста, возьмите немного.
Предложение Эдит было невинным, но каждое ее слово, изгиб ее губ, взмах тонкого белого запястья, на котором сверкал сапфирами браслет, Авинаш воспринимал как зашифрованное сообщение, подобное тем, которые он учился понимать во время своей шпионской подготовки. Взгляды, которыми они обменивались, были исполнены чувств. В них читалось понимание. И уважение. Да, Эдит прекрасно поняла его затруднение и пришла на помощь. Обычно сидевшие за столом женщины, заметив, что его тарелка не пустеет, восклицали с притворной заботой: «Дорогой Авинаш-бей, вам что же, блюдо не понравилось?» Эдит же говорила мягко и тихо, а в ее угольно-черных глазах, смотревших на него поверх киша, открытого пирога с кабачками, кажется, было обещание и… почему бы и нет? – любовь.
Внимание Авинаша отвлек француз, сидевший рядом с Эдит:
– А я вам говорю, не пройдет и года, как султана свергнут! Я это знаю наверняка от моих друзей в Париже. Вы ведь наверняка думаете, что революцией будут руководить из Парижа, не так ли? Что, из Салоник? Ха-ха-ха, мой милый господин доктор! Сразу видно, что вы в Европе давно не были. Нет, дорогой мой, вы ошибаетесь. Революцией будут руководить из Германии, вот увидите. А если я окажусь неправ и через год ничего не произойдет, можете меня… – Он глотнул вина, обдумывая, как закончить фразу.
Но заканчивать ему и не пришлось: всеобщее внимание уже обратилось к Джульетте. Она постучала ножом по хрустальному бокалу и поднялась.
– Дорогие друзья, сегодня у нас очень важный гость! Уже больше года он живет в Смирне, но только сейчас присоединился к нашей компании. Родом он из Бомбея, из видной семьи, а кроме того, он один из первых индийцев – выпускников Оксфорда. С вашего позволения, я хотела бы поднять бокал за Авинаша Пиллаи, нашего нового друга.
С кем он потом знакомился, о чем разговаривал? Ничего этого Авинаш не помнил. Даже о той тревоге, которая мелькнула на лице Джульетты, когда в дверях появилась ее дочь, он вспомнил лишь на следующее утро, когда, растянувшись на матрасе в своей комнате, перебирал в уме события прошлого вечера. Однако на самом деле он думал об Эдит. В момент, когда он поднес к губам ее пальчики, на одном из которых сияло кольцо с сапфиром, в животе у него что-то оборвалось.
Комнату наполнял бархатный голос муэдзина Нури, а в памяти Авинаша снова и снова проигрывалась одна и та же сцена. Снова и снова он вспоминал, как прикоснулся губами к тонким белым пальчикам, и живот его сладко стягивало, а сердце выскакивало из груди.
Авинаш Пиллаи впервые в жизни по-настоящему влюбился.
Паутина тайн цыганки Ясемин
– Ну а что было дальше, ты, ласточка моя, и сама догадываешься. Эти двое каждый день после обеда встречались в том доме в начале улицы Васили и, накурившись кальяна с гашишем, такие трюки вытворяли, лучше даже не спрашивай.
Когда я услышала эту историю, в городе не было уже ни Эдит, ни Авинаша, ни улицы Васили, где стоял дом, в котором они встречались в послеобеденные часы и занимались любовью. Пленительными историями о любовных приключениях богачей-европейцев развлекала нас, женщин, цыганка Ясемин.
С того рассветного часа, когда меня нашли без сознания в саду у дома на улице Бюльбюль, прошло уже немало времени. Может, год, может, два. Я не знаю. Время потеряло всякое значение. Я не могла заставить себя выйти, чтобы взглянуть на руины родного города, однако, несмотря на все страдания и утраты, пережитые мной, я все еще была молода и с присущей молодости силой ухватилась за новую жизнь под новым именем, которая началась для меня в турецкой семье.
Теперь я была Шахерезадой – без языка, без родных и без прошлого.
В ту ночь, когда меня нашли, я онемела, и способность говорить не вернулась ко мне до сих пор. И вряд ли когда-либо вернется. В чем-то это было даже хорошо: тех, кто говорил на моем языке, насильно забирали из родных домов и деревень, где тысячелетиями жили их предки, и отправляли на другой берег моря. А я не хотела потерять ни пахнущую корицей Сюмбюль, вернувшую меня к жизни, ни сам этот дом, где я теперь жила.
Стоило только цыганке Ясемин вынуть из своего мешка самые разные товары, разложить
