Мальчик как мальчик - Александр Альбертович Егоров
– У тебя местоположение изменилось, – сказал ты непонятно. – Там написано, что ты в Питере.
Я дернул колечко. Пиво полезло наружу: растряслось в кармане. Но теперь я чувствовал себя куда лучше. Ты жив, подумал я вдруг.
– Макс сразу умер, – продолжал ты, глядя на меня красными глазами. – Там внизу бетонный козырек, так он сперва об него… потом уже об асфальт.
Ты немного охрип, пока говорил. Но «асфальт» произнес правильно, по-петербургски, через «ф».
Asphodelus, вспомнил я. Цветок смерти.
Я протянул руку.
– Пошли в комнату, – сказал я.
Стараясь казаться суровым, я и сам переигрывал. Но все это не имело никакого значения, потому что ты был жив. И в относительном порядке.
Ты присел на диван рядом с моим ноутбуком. Опустил голову:
– Но я же не виноват. Скажи, Сергей. Ну что я мог сделать?
Я пытался вспомнить, из какого фильма эта сцена. Так и не вспомнил.
– Сделать с этим ничего нельзя, – сказал я, подумав. – Всё всегда кончается не так, как мы думаем.
– Он написал на стене… знаешь, что он написал?
Достав из кармана телефон, ты ткнул пальцем в экранчик. И я увидел снимок. Черную надпись черным маркером наискосок по грязному зеленому фону:
ЖДАТЬ? No way
Первая буква «Ж» была странной: похоже было, что сперва черный маркер вычертил «W», потом развернулся и пририсовал зеркальное «М». Наверно, он сперва хотел всё написать по-английски, подумал я. А потом передумал. Или испугался, что ты не поймешь.
– Ты понимаешь? – спросил я.
– Нет.
Ты спрятал телефон.
– Я только понимаю, что это он для меня написал.
Расспрашивать тебя не было смысла. Мне и так все было ясно. Как будто я не видел таких ребят раньше. Их одиночество даже страшнее, чем наше. Они скучают по тому, что сами себе придумали, а это всегда тяжело. Иногда это просто невыносимо.
Но ты был жив и цел. И это было главным.
Потом мы пошли в торговый центр пожрать. Всю дорогу молчали. Потом вернулись. Потом ты долго плескался в ванной. Это тебе не в общаге у Машки, подумал я, усмехаясь. Хотя и в Машке есть свои плюсы.
Пока ты мылся, она позвонила на твою трубку. Я решил, что имею полное право ответить. Маша не удивилась. Мы довольно мило поболтали о чем-то, уже не помню, о чем.
И еще: я узнал у нее адрес, куда нам ехать завтра.
* * *
Сцена похорон оказалась слишком сложной даже для меня. Ты помнишь, как мы опоздали на общий сбор и долго искали дорогу; потом долго ползли на «логане» по глубокой колее наверх по холму, туда, где было кладбище. Таксист ругался сквозь зубы, пока я не сказал ему пару слов очень тихо, и он не заткнулся.
Хорошо еще – или наоборот плохо – что мы довольно скоро нашли нужный участок. Там толпились грустные ребята в черном, с цветами, и несколько плачущих взрослых. Где-то далеко лаяли собаки.
Гроб с бывшим твоим другом уже опустили в яму. Ярко-желтая песочная куча пирамидой возвышалась рядом, и мужики с лопатами отхватывали от нее по куску. Я заметил, что священника нет.
Среди студенток я узнал стриженую Лизу из Ангарска. В черном платке она была похожа на пугливую послушницу из монастыря в каком-нибудь Авиньоне. Ее соседка обернулась и оказалась Машей.
Бледная и заплаканная, с огромными печальными глазами, она выглядела милой и неуместно привлекательной. Она тоже увидела нас и, выбравшись из толпы, приблизилась.
– Здравствуйте, Сергей Владимирович, – сказала она почему-то только мне.
Я ответил. А ты почему-то отвернулся.
– Митька, его мама про тебя спрашивала, – повернулась Маша в твою сторону. – Мне кажется, она…
Мы не успели узнать, что ей кажется. Рыжеволосая женщина значительно старше меня уже шла к нам, не спуская с тебя расширенных глаз. Ты сделал движение, будто хотел спрятаться за мою спину. Но остался стоять.
– Митя… Митя… – начала она. И вдруг разрыдалась.
Ты подошел к ней вплотную. Что-то прошептал. Она ссутулилась, спрятав лицо в ладонях. Взрослые там, вдали, глядели на нас и переговаривались. Походить поближе не решались.
Мать Максима что-то говорила, захлебываясь слезами. «Он же только о тебе и думал, – расслышал я. – Только и ждал».
Мне было тоскливо. Черт знает почему, но я чувствовал себя виноватым. Удивительно: Маша неслышно подошла и тронула меня за рукав. Скорее даже погладила.
– Не надо, – сказала она тихонечко.
Та женщина вдруг подняла голову и через твое плечо взглянула на меня.
– Это твой брат? – услышал я. Я не слишком годился тебе в братья, но сейчас она могла и ошибиться.
– Вы так похожи, – сказала она, улыбнувшись сквозь слезы. Ты обернулся беспомощно. Ты не знал, что сказать. И глаза у тебя предательски заблестели – но только сейчас, а не раньше.
– Мне очень жаль, – выдавил я из себя. А женщина вдруг посмотрела на меня подозрительно и заговорила с неожиданной злобой:
– Не-ет, вы не братья, – она оттолкнула тебя и чуть не упала. – Наверно, это и есть тот режиссер из Москвы? Это он всё устроил? – Она шагнула ко мне, и ее губы скривились, как от боли: – Да, это ты все устроил. Они так дружили с Мак… с Максимом… а ты, бесстыдник… ты всю жизнь ему поломал… да будь ты проклят…
Мороз пробежал у меня по коже.
«И ведь хватило совести сюда приехать», – услышал я от кого-то из стоявших. Кто-то уже, кажется, двинулся к нам. Я развернулся и пошел прочь.
Что-то происходило там, за моей спиной, но я не оглядывался.
Она была права, эта женщина. Только она даже и не подозревала, насколько.
Я шел и шел вниз с холма, прочь от кладбища, по разбитой дороге мимо желтеющего леса. Только теперь я заметил слева, за деревьями, металлические опоры горнолыжного подъемника. Зимой тут катаются на лыжах, вспомнил я. Такой вот местный Аспен. И кладбище под боком.
Отчего-то мне стало холодно. В чертовых лужах я промочил ноги. За поворотом я чуть не рассмеялся: давешний таксист на «логане» на обратном пути намертво лег на брюхо в раскисшей колее.
Мне он обрадовался. Хотя и узнал. А что ему оставалось делать?
Я закатал брюки, и мы принялись выталкивать машину. Мы подкладывали под колеса резиновые коврики, палки и всякую всячину, подобранную на обочине. Первые десять минут у нас ничего не получалось. Водитель садился за руль, газовал, пробовал проползти хоть полметра, – потом бросал это занятие и
