Русские дети. 48 рассказов о детях - Роман Валерьевич Сенчин
– Две горсти гороха, одна морского песка, щепотка пыли из-под кровати, где спишь, шестерёнка из часов, осколки ёлочной игрушки красного цвета, полный стакан цветочных лепестков, пуговица с маминой кофты, прядь волос. Книгу сказок, любую, лишь бы с картинками, порвать на мелкие кусочки. Крылья трёх бабочек, сгоревших на лампе, чайная чашка земли из-под яблони, два кукольных глаза, обязательно голубых, птичье перо, семь леденцов, десять медных монет.
Наташка закрыла блокнот, спрятала его в карман и сказала:
– Всё это я уже собрала, осталось только отрезать твои волосы. Если ты тоже хочешь.
Я молча кивнул. Дескать, режь.
Думал, придётся идти за ножницами домой, но Наташка достала из кармана свои – маленькие, пластмассовые, из какого-то кукольного набора, совсем тупые. Но прядь волос откромсать вполне можно.
Я вдруг понял: если она взяла ножницы с собой, значит заранее не сомневалась, что я соглашусь. Видела вчера, как я испугался, а всё равно думала, что я храбрый и в конце концов захочу превратиться. Вот это да!
– А что с этим всем надо делать? – спросил я, пока она, прикусив от усердия язык, отпиливала прядь у меня над ухом.
– Сложить в коробку, перемешать, вынести поздно ночью на крышу. После полуночи, раньше ни за что нельзя! Сказать специальное заклинание – оно короткое, я тебя научу. И развеять всё по ветру. Тогда мы превратимся.
– Сразу?
– Не знаю, – неохотно призналась Наташка. – Звёзды про это ничего не сказали. Но наверное, сразу. Чего тянуть?
– А как мы попадём на крышу после полуночи?
– Как обычно, через чердак.
– А на чердак? Как мы вообще выйдем из дома ночью?
– Придётся тебе как-нибудь выбраться, когда родители заснут. Они на ключ закрываются или просто на задвижку?
– На задвижку, – сказал я.
– Вот и хорошо. А то когда ключ прячут, непонятно, как быть. Сможешь тихонько выйти?
Я прикинул: обычно в полночь родители уже спят. И очень крепко. Сколько я вставал, ни разу не услышали. Дверь у нас вроде бы не скрипит. Получается, вполне можно попробовать.
Но я-то ладно. А Наташка? Она же на другом конце города живёт. А ночью даже трамваи не ездят. Значит, ничего у нас не получится, с самого начала можно было не бояться. Всё останется как раньше.
Хотя теперь, когда опасность миновала, мне стало немного жалко, что я так и не узнаю, каково это – быть звездой. Потому что всё-таки ужасно интересно. Хоть и страшно – жуть.
– А я просто не поеду домой, – сказала Наташка, не дожидаясь расспросов. – Коробка со мной. – Она похлопала по дерматиновому боку старой спортивной сумки, с которой не расставалась никогда. – Останусь тут тебя ждать.
– Так тебя же будут искать!
Она пожала плечами:
– Ну и пусть. Всё равно не найдут. Просто не догадаются где. Они же не знают, что я сюда к тебе езжу. Я всегда говорила, что в библиотеку иду, или на кружок, или в гости к бывшей однокласснице. Родителям на самом деле всё равно, лишь бы домой вовремя возвращалась, а мне нравилось, что ты – это мой секрет. Пока меня будут искать, мы уже превратимся. И станет всё равно.
– Слушай, а тебе маму с папой не жалко? Они же, наверное, подумают, что тебя маньяк поймал.
– Жалко, – вздохнула Наташка. – Но тут одно из двух. Или ты всех жалеешь, сидишь дома и плачешь, потому что ничего по-настоящему важного делать нельзя. Или ты всё-таки превращаешься в звезду, и тогда плачут все остальные. Надо выбирать.
Она говорила как взрослая. И даже выглядела сейчас гораздо старше, чем на самом деле. Как будто ей уже целых пятнадцать лет. Или вообще двадцать. Я даже подумал: «А вдруг она уже начала превращаться, вот прямо сейчас?» Но Наташка не взлетала на небо и даже не светилась. А будничным тоном добавила:
– Вообще-то, я оставила записку у себя в комнате. Что всё хорошо, я их люблю, но ухожу в Зазеркалье, как Алиса. Враньё, конечно, но у мамы это любимая книжка, ей так будет проще понять. Они всё равно устроят поиски, но, может, хотя бы про маньяка этого своего говорить не начнут. И остальных детей по домам не запрут, перепугавшись. Не хочу всему двору остаток каникул испортить.
Я принёс ей из дома бутерброд, помидор и полный карман ирисок. Очень не хотел уходить ужинать, но Наташка настояла. Сказала – вот только не хватало, чтобы ещё и тебя стали искать. Твои-то знают, где ты любишь прятаться, сразу пойдут на чердак, и тогда всё пропало.
Крыть было нечем.
Я поужинал, хотя есть было почти невозможно. Живот ныл от страха, а сердце стучало так, что я думал, этот грохот не только родители, а даже соседи за стеной слышат. Сейчас начнут выспрашивать, что случилось. Я-то, конечно, не скажу ни слова, но сердце меня выдаст, отстучит военной азбукой Морзе страшную правду о спрятавшейся на чердаке Наташке и наших планах на грядущую ночь, и мой папа, бывший связист, сразу всё поймёт. И тогда такое будет!
Зря боялся, родители ничего не замечали. Смеялись, шутили, увлечённо говорили о чём-то своём, взрослом, непонятном, но явно хорошем. Почти не обращали на меня внимания, зато включили мне телевизор, «Спокойной ночи, малыши» с мультфильмом. Я глядел на экран, где скакали нарисованные звери, слушал их весёлые голоса и не понимал ни слова. Точно так же, ничего не разбирая, листал потом книжку, которую мне разрешали читать в постели перед сном. Смотрел на зелёный абажур настольной лампы, бледные разводы на обоях, серо-голубые цветы на ковре, трещину в потолке, похожую на ящерицу с лапками. Думал: «Наверное, я это больше никогда не увижу». Пытался представить, что такое «никогда», и не мог. Не сегодня, не завтра, не в этом году – дальше воображение мне отказывало, зато ноги от страха становились мягкими, как пижамные штаны, а в животе делалось темно, как будто там, внутри, выросла ещё одна пара глаз, оба слепые.
Я не боролся со страхом, потому что не знал как. Просто терпел его. Лежал в кровати, слушал, как родители в своей комнате разбирают диван, о чём-то говорят и папа смеётся, а мама просит: «Тише, мелкий же спит».
Больше всего на свете хотел побежать к ним, крикнуть: «Заприте меня в комнате, не отпускайте к Наташке на чердак!» И точно знал, что не сделаю этого. Раньше со
