Песнь дружбы - Бернгард Келлерман
Ну так вот, говорит Герман, сначала, когда он увидел развалины и все, что здесь творилось, он упал было духом. Даже еще хуже. Он думал, что не переживет этого.
— Конечно! — ответил Антон. — Это каждый поймет!
Да, он совсем упал духом, он откровенно сознается в этом. Но вот теперь построен хлев, и это вселяет в него надежду, придает ему мужества. И вообще за эти дни он снова обрел веру в себя. Одним словом, за эти дни ему все яснее и яснее становится, чего он хочет. Теперь он принял твердое решение. Он решил… Герман замолчал, и плотник вопросительно уставился ему в лицо своим твердым взглядом:
— Что ты решил?
Он решил… Как, однако, нелегко произнести эти слова! Он немного помедлил. Немало ночей ломал он голову над этим решением; в то время, как они спали, как они храпели, он в отчаянии вытирал пот, выступавший на лице от тяжких дум.
И вот наконец последовало признание Германа, которое он делал только ему, Антону.
— Я решил, — произнес он, — отстроить заново весь Борн, сделать его таким, каким он был!
Он сказал это почти торжественно, слова его прозвучали как клятва; его охватило такое сильное волнение, что он встал. Антон тоже поднялся.
— Почему же нет? — закричал Антон, впиваясь взглядом в лицо Германа.
Герман смутился и потупился, что он делал всегда, когда его что-либо изумляло. «Почему же нет?» Без денег, без кредита, без скота, без машин? «Почему же нет?» О чем он думает, этот Антон? Представляет ли он себе, о чем идет речь?
— Ты, значит, думаешь, что это удастся? — опросил он, все еще смущенный, покраснев до ушей. Он открыл Антону свою сокровенную тайну.
— Как же может не удаться? — заорал Антон, укоризненно глядя на него. — Почему же нет? — Антон рассмеялся. — Да я ни одной минуты и не думал иначе!
У Германа чуть не отнялся язык. Он уставился в землю. Антон ни одной минуты и не думал иначе! А он, Герман, в это время лежал ночи напролет, не смыкая глаз! Очевидно, на свете есть люди совершенно иного склада, крепкие, несгибающиеся люди, твердые как скала.
— А как нам оборудовать сарай? — спросил Антон, немного помолчав. Он и думать забыл о предложении Германа. Чтобы перебиться эту зиму, можно было бы сделать то-то и то-то. — Герман ответил уклончиво.
— Сегодня вечером мы это основательно обсудим, — сказал он.
Сегодня вечером, — он знал это, — должно состояться объяснение, которое все время откладывалось. Он не может больше ни одного дня пользоваться услугами своих друзей. И, право же, незачем им ломать голову над тем, как оборудовать сарай.
11
Бабетта была женщина уже не первой молодости, но не боялась никаких невзгод. Она была дочерью чахоточного корзинщика, умершего от пьянства. В десять лет она пасла гусей, а в четырнадцать поступила в услужение к шестидесятилетнему лесничему, который, как только напивался, пытался ее насиловать. В девятнадцать она познакомилась с одним дровосеком. У него был свирепый вид, но это был красивый мужчина! Он напоил Бабетту водкой, в которую соскоблил пыль со своих ногтей (так по крайней мере утверждала сама Бабетта), и она уже не помнила, что делает. На свет появился ребенок, ее дочь Альвина, — ей скоро должно исполниться двадцать лет, а служит она в Рауне у портного. Тогда Бабетте пришлось очень плохо, и она пошла работать на живодерню, где с ума можно было сойти от ужасной вони. Она неохотно вспоминала об этом времени.
Много лет прослужила она у господ или у богатых крестьян, живших где-нибудь на отшибе, вдали от людей, и привыкла считать, что одиночество — гораздо более страшный враг, чем все бродяги и воры. Такая суровая школа может или сломить человека, или сделать его мужественным. Но Бабетту не так-то легко было обескуражить! Когда явился Герман со своими друзьями, она ни на минуту не поддалась малодушию. Соображала она быстро. Вспомнив, что после Михеля осталась куча тряпья, она заштопала рубашки и куртки и починила штаны, состоявшие почти сплошь из дыр. Из старых лошадиных попон сшила тюфяки. Бабетта была изобретательна. Правда, мужчины были одеты так, что на них смотреть было стыдно. Герман только смеялся, когда она указывала на Рыжего, который был похож на огородное пугало.
— Да, Бабетта, до миллионеров нам далеко! — говорил он.
Но в конце концов и никогда не унывавшая Бабетта начала падать духом. Пусть себе выглядят как угодно, это еще не беда. Но день ото дня становилось все труднее прокормить пятерых мужчин. Просто невозможно было что-либо раздобыть! Соседи сначала оказывали помощь, теперь же они начали спрашивать, долго ли еще Герман собирается кормить своих четырех друзей. Зачем это ему надо — содержать за свой счет всех четверых? Бабетта намекала на это каждый раз, когда оставалась с Германом наедине. Они же прямо голодают, а ведь это молодые люди, они везде могут заработать себе на хлеб. Смотреть больно, а зима только начинается! Герман кивал. Он видел, что она права. Он должен был наконец поговорить с друзьями начистоту.
Хлев был готов. По этому случаю Герман решил устроить небольшой праздник, рассчитывая на то, что он будет в то же время и их прощальным вечером. Герман наскреб немного денег. Бабетта приготовила жаркое под кислым соусом и огромную миску клецок. Она припасла и пару кувшинов пива. Никогда они еще не кутили так, как в этот вечер.
Герман не принимал участия в общем веселье, был беспокоен и задумчив: ему было не по себе. Все обратили на это внимание. После еды он неторопливо набил трубку и наконец заговорил, не решаясь ни на кого взглянуть. Ну вот, хлев готов, сработан основательно, в нем тепло, и скотине теперь хорошо. Это главное. И работа по разборке развалин тоже здорово подвинулась, теперь он уже успокоился, воспрянул духом. Вот что ему хотелось сказать.
— Благодарю вас всех, благодарю! — Голос Германа звучал торжественно.
Друзья молчали и смотрели, на него, они не знали, куда он гнет. Его торжественный тон встревожил их. Это была целая речь.
— Ладно уж, нечего об этом говорить! — перебил его Антон.
Нет, он должен об этом говорить. Он твердо решил высказать сегодня все, что у него на душе. Их помощь, их готовность прийти на выручку, их дружба — все это
