Золотая девочка, или Издержки воспитания - Ирина Верехтина
Ещё она поняла, что отцу наплевать тридцать три раза на её школьный аттестат, он для мамы старается, чтобы видела, как он дочь воспитывает.
После ухода Маринэ Гиоргис тяжело вздохнул и сказал жене: «Ты довольна? Это из-за тебя она не выдержала. Она сама себе не рада, а мы с тобой ей ещё добавили».
Он был зол на школьных учителей, из-за которых его единственная дочь полчаса стояла перед ним с опущенными плечами и смотрела в пол (и на себя, за то что полчаса её отчитывал, а она плакала, и на Регину, которой, было всё равно). Срыв, ясное дело. Перезанималась. Не потянула. С трёх лет в ежовых рукавицах держали, всё нормально было, справлялась. А в семнадцать не выдержала. И выглядит неважно, и похудела, хотя уже некуда больше худеть… К чёрту эти танцы, и Арчил с женитьбой пусть подождёт, ей семнадцати нет, и выглядит плохо, какая из неё жена… Восемнадцать исполнится, тогда и поговорим. В любом случае, решать будет Маринэ, он не продаст свою дочь этому… Хоакину Кортесу.
Часть 11. Выпускной
После бала…
Но всё это случится потом, когда вернутся из Абхазии родители, а пока – долгожданная свобода кружит голову, а впереди выпускной бал, её первый бал, на котором Маринэ будет танцевать с Отари. Она многому его научила, Отар может изобразить такое, что ни у кого не получится!
Мясная и томатная диета не подвела, томатный сок иногда заменялся ацидофилином, а мясо адыгейским сыром или Марининым любимым сулугуни. Десерт – ломоть ржаного хлеба и большая чашка кофе, сваренного по-турецки (очень крепкого, три ложки на чашку), со сливками и без сахара. Маринэ с аппетитом ела, прекрасно себя чувствовала и целыми днями занималась «в хвост и в гриву», навёрстывая упущенное. И умудрилась похудеть, хотя худеть было уже некуда. (Выручит белое платье, возьмёт на себя все нюансы-реверансы).
И наконец – выпускной бал, на который она явилась «как мимолётное виденье» в белом платье, расшитом сверху донизу длинными рюшами цвета потускневшего серебра. Никто из её одноклассниц не надел бы такое: рюши зрительно увеличивали объём, а «объёмов» им хватало и без того.
Маринэ фасон не смущал, а серебряные ручьи рюш, льющиеся по ткани, приводили в восторг. Платье имело глухой ворот и не имело спины. Спина была – самой Маринэ, с восхитительно длинными прямыми линиями лопаток и матовой чистой кожей без прыщей и прочих «возрастных» признаков. Поднятые вверх волосы открывали затылок (если плечи максимально отвести назад, позвонки почти не выпирают). Тонкие руки, тонкая даже в белом платье талия…
Платье сидело идеально и при каждом шаге струилось серебряными ручейками рюш. Хорошо, что Маринэ не стала их отпарывать (она хотела, но рюшей было так много, что у неё опускались руки. Их ведь потом обратно пришивать придётся, иначе страшно подумать, что будет… Нет, лучше не думать!)
Рюши были оставлены – и теперь сияли и сверкали. Маринэ тоже сияла и ни с кем не хотела танцевать. Она ждала Отари, которого пригласила на свой первый бал и который обещал быть: «После тренировки – железно! Обещаю! Приду, даже если в рожу приложат» – и Маринэ звонко хохотала, представляя как он придёт «с приложенной рожей» и она пойдёт с ним танцевать. Всё равно пойдёт! Отар неплохо двигается, умеет, Маринэ сама его учила – во дворе музыкальной школы, за угольной кучей. Она показывала, Отар повторял. У него получалось здорово, движения он запоминал с первого раза (в танце главное – запоминать движения и правильно их выполнять).
Первый поцелуй и первый вальс – всё у них было на угольной куче, так уж сложилась жизнь. Маринэ вспоминала и ждала Отара, но так и не дождалась. В Маринину школу Отара не пустили. («Ты куда так разлетелся, парень? К подруге, говоришь? Пригласила, говоришь? Танцевать-то умеешь? Умеешь, говоришь? Тогда – танцуй отсюда, тут дети, выпускной у них, а ты куда припёрся, тебе на рынке кинзой торговать»).
Отар стиснул зубы, чтобы не сказать сгоряча слова, о которых потом будет жалеть, и ушёл. А что он мог сделать? Он один, а их много, они старше и с повязками дежурных. Скажут – бандит, чечен, хотел школу поджечь… И не докажешь, что – не чеченец, а лезгин (хотя – какая разница?), что пришёл танцевать с Маринэ, и больше ни с кем…
Не дождавшись Отара, Маринэ спустилась вниз. У выхода топтались дежурные, краснели огоньки сигарет и слышалась площадная лексика – дежурные успели выпить.
– Тебе чего, девонька? Покурить вышла? – Ха-га-га-ааа! – рассмеялись своей шутке дежурные.
Маринэ приняла шутку всерьёз, помотала головой, отказываясь от сигареты, и неожиданно для самой себя отправилась домой. Была уже ночь, на улице ни души, и Маринэ бежала, подгоняемая страхом, напрочь забыв о школьном праздничном ужине и поездке на катере по Москве-реке.
Она всё поняла. Отару вообще не позволили войти, а без него ей здесь нечего делать: ни подруг, ни друзей, никого (заслуга родителей, но что об этом говорить? – важен результат, а результат налицо).
С бьющимся сердцем сунула руку в кармашек бального платья – ключи на месте, не потеряла! Отперла три замка и, закрыв за собой дверь, привалилась к ней, касаясь голой спиной гладкого железа, и ей стало ещё холоднее. Маринэ опустилась на корточки и долго сидела на полу, в пустой квартире, не зажигая света. Так и уснула, с мокрыми от слёз щеками, прижавшись к стальной двери ледяной от холода спиной и обхватив руками коленки. Счастье кончилось.
На следующее утро Маринэ взялась за платье – пристрочила отрезанную спинку, старательно пришила оборки и притачала рукава, удивляясь собственному безразличию. К приезду родителей платье обрело прежний «средневековый» вид и заняло подобающее ему место в платяном шкафу. На вопрос, как прошёл её первый бал, Маринэ ответила: «Мне понравилось». Ей хватило сил улыбнуться и сделать невозмутимый вид. О том, как она провела свой первый бал, родители так и не узнали.
Годом раньше
Как назло, вспомнилась музыкальная школа, которую она окончила годом раньше. Экзамены. И выпускной вечер, на который ей не позволили пойти, потому что «не
