Нулевые - Роман Валерьевич Сенчин
– Как это – лицом?
– Ну, как… Ходить там по вечерам в форме французского маршала, в рекламе сняться… Короче, понимаешь, чтоб с твоим обликом оно связано было. С живым, так сказать, человеком. – Стахеев доразлил содержимое графинчика по рюмкам. – Давай, старик, тут по глоточку осталось.
Юрий Андреевич с машинальной послушностью выпил… Суть стахеевского предложения он еще не уяснил, понял лишь, что услышал совсем не то, что ожидал. Ожидал, может, предложения помочь с профессурой, с восстановлением дачного домика; совсем уж втайне ожидал разговора о своем скором пятидесятилетии, о том, как и где его лучше отметить… А тут вот нечто совсем другое…
– Ничего страшного нет, я тебе гарантирую, – заторопился Дмитрий Павлович. – Наоборот, я считаю, удача. Я сам бы с радостью, только росточком, увы, не вышел…
– Погоди, – перебил Губин, – объясни толком.
– Н-так… – Голос преподавателя советской литературы стал медленным, каждое слово весомым, значительным. – Значит, недели через две открывается игорный дом «Ватерлоо». По названию последнего сражения Наполеона… Мировая практика показывает, что очень полезно иметь крупной фирме, магазину, ресторану, гостинице живое олицетворение. Так сказать – символ. И мы, старик, предлагаем тебе стать символом «Ватерлоо». Ничего особенного, да и почти ничего тебе делать не нужно…
– Извини, перебью… – Юрий Андреевич понял в конце концов, о чем ведет речь Стахеев, но не оскорбился, не почувствовал желания встать и, бросив на стол сотню (правда, еще вопрос, набралась бы в его бумажнике сотня), уйти; вместо оскорбленности появилось, защекотало любопытство. – Извини, а кто это «мы»? Ты какое-то отношение к этому… казино имеешь?
– Так, более или менее… Понимаешь, мой зять, муж старшей дочери, Денис, – один из совладельцев. Деньги большие вложил… Он и подал идею тебя привлечь. Он тебя видел тогда, на моем дне рождения, залюбовался, говорит… В-вот… Деньги, Юр, очень приличные тебе будут платить. Машину свою наладишь или подкопишь на новую, с дачей разберешься. Все нормально будет, старик…
– Да уж…
– Ладно ты, не грусти! – Стахеев потряс его за плечо. – Сейчас пропустим еще по сотенке – и в альма-матер…
Юрий Андреевич сидел скрючившись. Перед глазами кривлялся клоун из телерекламы, символизирующий «Макдоналдс»… Потом на его месте появился он сам, одетый в костюм Наполеона, с дурацкой шляпой (или как там она называется?) на голове, пальцы правой руки сунуты за борт серого френча (или сюртука?)…
– Кстати, – встрепенулся он, будто нашел выход из сложной ситуации, – у меня ведь, хм, с Наполеоном мало общего. Он вроде невысокий был, полноватый, с залысинами… Ты, прости, как-то больше на его роль подходишь.
Стахеев опять улыбнулся, добродушно, открыто. Покивал:
– Так-то так, только, с другой стороны, людям-то наплевать – похож, не похож. Главное – чтоб фигура солидная. Тем более не Наполеоном ты будешь, а так… каким-нибудь маршалом. Кто там у них был красавец?.. Ней, Мюрат…
Официант поставил на центр стола запотевший графинчик и неслышно отошел в сторону. Стахеев без промедлений наполнил рюмки.
– Ну, за все доброе!..
Конечно – естественно! – Юрий Андреевич был уверен, что откажется. Однозначно и решительно. Только позже, сейчас неудобно. Завтра… при следующей встрече…
И Стахеев, будто услышав его мысли, не торопил:
– Ты, старик, вечерком посиди, обмозгуй. Ничего, повторяю, особенного. С Татьяной посоветуйся… Как она, кстати? Нормально?.. Привет передавай.
Юрий Андреевич качнул головой. Равнодушно слушал, глядя на грязную пустую тарелку.
– Снимешься в паре роликов, напечатают твою фотку в буклете. Иногда, под настроение, будешь по залам гулять… Костюм тебе подберут настоящий, той эпохи. Мы уже в театре договорились. Мерки только надо с тебя снять… Ладушки?
– Я подумаю, – ответил Губин, не поднимая глаз.
Было бы просто бестактно рубануть сейчас, поев и выпив за счет Стахеева, коротким, тяжелым «нет».
* * *
Вторая половина дня. Солнце лишь чуть начало клониться к западу, но из тенистых углов уже тянет холодом. Да оно и понятно – по Самуси только-только, как всегда, тяжело, с треском и хрустом, прошел лед, а земля, старушки огородницы говорят, совсем недавно оттаяла.
Зима вообще в этих краях задерживается подолгу, на север уползает неохотно, часто возвращаясь снегопадами в конце мая, промозглым ветром, от которого жухнет трава, чернеют белые цветки яблонь и слив.
За последние несколько лет Ирина привыкла, приучилась как раз в это время ехать на дачу, собирать граблями в кучу прошлогоднюю сухую ботву и листья, заправлять сооруженные папой грядки семенами морковки, редиски, лука, устраивать цветочные клумбы вокруг их домика, следить за Павлушкой, которому непременно надо, по примеру деда, копать землю, и копает он ее как раз там, конечно, где уже лежат семена…
Но теперь, судя по всему, с дачей покончено. Сгорели домик, почти все плодовые деревца, и без них стала чужой, немилой сама земля на изуродованном участке. Даже не тянет туда. Нет, чего зря говорить, – тянет, но как представишь черную гору углей и железок вместо домика, вспомнишь о погибших вещах и – лучше просто отрезать, похоронить. Словно и не было.
Каждую зиму у людей дачи горят. То ли из-за электричества происходит, то ли бомжи поджигают нарочно или случайно… Ирина слышала, что многие пытаются найти виновных, судятся, страховки выбивают. Одни вроде побеждают, другие – нет, только какая, в общем-то, разница… Все равно дачу, ту, к которой прикипел душой, не вернуть. Строить заново далеко не у всех хватает энергии и решимости…
Ирина ушла сегодня с работы часа на два раньше, чем положено. То есть – обычно. Дел не предвиделось, слушать Дарью Валерьевну уже не было сил; часов с двенадцати в голове появилась знакомая, постепенно вытесняющая другие мысль: «Надо домой. Засесть с Павлушкой в комнате, поиграть… Совсем, наверное, мать там замучил… Вечером еще постирать…» И в начале третьего она заперла лабораторию, с пакетом подаренных Рагимом фруктов вышла за ворота рынка… Вместо автобусной остановки ноги как-то сами собой понесли ее к центру. Ирина не сопротивлялась, радуясь весне, кратковременной свободе между работой и домом; та мысль о Павлике, о матери, о вечерней стирке – она давно поняла – лишь повод сбежать. На самом деле ей было нужно, не давало покоя совсем другое…
Не замечая тяжести пакета, медленно, прогулочно шла по главной магистрали города, по так и не переименованному проспекту Ленина… Сперва сплошь кирпичные и блочные пятиэтажки, иногда
