Ноах Мельник - На виду у всех
Да, мне уже здесь делать нечего. Переца убили, Нёма ушел. Однако надо обязательно найти партизан, а в партизаны, говорят, принимают только вооруженных беглецов из гетто. То оружие, которое мы раньше принесли, забрали другие.
Пришла мать Переца. Просит взять с собой ее старшую дочь Мирку. Мирка - красивая девушка моих лет, но черные вьющиеся волосы выдают в ней еврейку.
Я признался, что собираюсь покинуть гетто, но не знаю даже, куда направиться. Уходить с Миркой можно только ночью. Я пытался найти удобный проход. Немцы запретили евреям селиться в домах вблизи ограды. Миновав крайний незаселенный дом, я оказался у самого забора. Видно, что и на той стороне дома нежилые. Ночью здесь можно будет выбраться. Полицай срывает винтовку с плеча и, не прицеливаясь, стреляет. Быстро ретируюсь. Мальчишка из соседнего дома кричит, чтобы я ушел от забора, полицаи стреляют здесь без предупреждения. Оказывается, ночью усиливают караулы, и из гетто через проволоку незамеченным не пробраться. Я решил сначала найти партизан, а затем забрать сестру Переца.
Надо приобрести оружие. Единственная надежда - "Инженер". Он - верткий парень, хвастается, что все может. Выслушав меня, "Инженер" согласился к концу недели достать для меня пистолет за имеющиеся у меня две тысячи рублей. К этому сроку я раздобыл килограмм сала и буханку хлеба. Есть у меня полушубок. Свои вещи прячу на чердаке гаража.
"Инженер" принес товар. Выходим из гаража, вокруг развалины и со стороны нас не видно. "Продавец" вынимает револьвер, демонстрирует, что он исправен. Он не спеша прячет мои деньги в карман, а затем - туда же и револьвер.
- Слушай, Пипель, лучше, чтобы револьвер остался пока у меня. Поговори со своими евреями, пускай дадут еще денег, я вам раздобуду даже пулемет, ведь у вас и золота много.
В это время мимо медленно проходит полицай, страхует моего "друга". Вот как обернулось дело! Но я хватаюсь за спасительную мысль о золоте, теперь моя очередь заманить его в капкан. Рассказываю, что у меня закопано золото у родственников в Полонке.
- Ну и отлично. Зачем тебе сидеть в гетто? Поедем в Полонку, там у меня дядя начальник полиции, заберем золото, поделим, а тебя переправим в Польшу.
Теперь он начальству обо мне не доложит, будет помалкивать, предпочитая себе забрать еврейское золото, а меня втихаря убьет. Договариваюсь с "Инженером", что поедем в Полонку через четыре дня, мне надо подготовиться к уходу из гетто. Про себя я решил: в гетто не возвращаться, а из города уйти на следующий день. Позже я узнал, что "Инженер" искал меня, расспрашивал обо мне евреев. Ему говорили, что я тяжело заболел, и поэтому не могу выйти из гетто.
Оружие все же у меня будет. В кладовке у Шефа я видел старинный французский штык в железных ножнах. На ручке штыка выгравировано: "Париж 1789 год" (год Французской революции), наверно, стащили из музея. К концу рабочего дня прячусь в смотровую яму, накрывшись досками. Когда все ушли, я пробрался через форточку в кладовку, внутри нашел порожний мешок, новое солдатское байковое одеяло и штык. С трофеями забираюсь на чердак, укутываюсь в одеяло и засыпаю. Утром укладываю все свое имущество в мешок и становлюсь в угол за входной дверью. Шеф открывает дверь и тем самым прикрывает меня. Когда он зашел в кладовку, я вышел незамеченным наружу. Вот и окраина города. У сторожевой будки стоят немец и полицай. Они смотрят на въезжающие в город повозки. Преодолеваю еще 200 метров. Гитлеровцы не обратили на меня внимание. Дальше - поворот, а за ним - ельничек. Барановичи остались позади, впереди - неизвестность.
НА АРИЙСКОЙ СТОРОНЕ
Я пошел на юг, в сторону Полесья. Казалось, среди бесконечных болот, зарослей ивняка и густых лесов Полесья нет места немцам и их пособникам. Там, среди дикой природы, я смогу укрыться, даже если партизан не найду. Первый ночлег я устроил себе в молодом ельнике. Густота посадки была такая, что добраться ко мне могли только волки, но страшнее волков - люди. На следующий день надо было идти через большую деревню. Там партизанами и не пахло. На улице не видно было немцев, зато много пособников - белорусских полицаев. Они обосновались в еврейских домах со следами оторванных мезуз. За деревней мне встретилась группа школьников. Увидев меня, стали кричать: "Жид! Жид!", хотя внешностью и одеждой не отличался от деревенского подростка. Им твердили, что любой встречный незнакомый - жид. Теперь я старался обходить деревни стороной, но их попадалось на моем пути все меньше, местность становилась безлюднее, все чаще среди леса попадались болота.
Я чувствовал, что слабею, запасы еды кончались, а ягоды брусники и клюквы не утоляли голода. На рассвете решился зайти в крайний дом небольшой деревеньки. Молодая хозяйка возилась у печи. Я сказал, что - сирота, иду к своим родственникам и попросил немного хлеба. Вместо того чтобы накормить, она осыпала меня проклятиями. Надо было немедленно уходить, но перед этим я набил карманы картофельной бабкой со сковороды. Не успел я отойти от деревни сотню шагов, как меня стал звать выбежавший на крыльцо другого дома мужчина. Черные галифе и белая рубашка выдавали в нем полицая. Но спасительный лес рядом, туда гитлеровец не сунется.
Ночью я подошел к дому на небольшом хуторе, легонько постучал в окно.
- Василь, нехта ходзиць по надворку, - отозвалась женщина с печи.
- Дайте немного хлеба, - попросил я.
- Иди отсюда, нельзя давать вам хлеба.
- Дайте хлеба, а то хату подпалю.
Молчат. Больше пожара боятся нарушить приказ немецкого командования. Как ни горько и обидно, но я не способен выполнить свою угрозу - зажечь дом, в котором живут люди. Но Всевышний пожалел меня, днем в лесу я обнаружил забытую пастушью торбу, а в ней - буханка хлеба. Хлеб размок от дождей, но для меня это целое сокровище.
Сыро, туман. Холодные капли падают с деревьев. Мокрая одежда не согревает даже на ходу. Временами начинаются галлюцинации. Мне казалось, что я вижу родной дом, чувствую исходящее от него тепло. Но через несколько шагов из тумана вырисовывалась сосна со сломанной вершиной или ставшие в круг ели, и прежнее видение исчезало.
К обеду туман рассеялся, лес расступился перед обширным болотом. За болотом виднелась темная стена леса. Оборвавшаяся у воды колея свидетельствовала, что в сухое лето проезжали к тому лесу на телегах. Перепрыгивая с кочки на кочку, я медленно продвигался вперед. Иногда нога соскальзывала с кочки, и я оказывался по колено в воде. К счастью, грунт под водой был плотный.
Уже темнело, когда я добрался до леса. Там росли могучие сосны и ели. Вокруг бурелом. Видно, люди давно не посещали это место. На ночлег устроился в яме под вывернутой ветром елью. Мощный пласт дернины и сплетенных корней упавшего гиганта нависал над ямой, защищая ее от ветра и дождя. В яме было сухо и тепло. Я завидовал медведю: лежал бы в этой берлоге всю зиму до теплых лучших дней и кушать не надо. Всю ночь лил дождь, а утром оказалось, что вода поднялась. Напрасными были попытки уйти с острова.
Днем небо прояснилось, и начало подмораживать. Ночью мороз усилился. Я несколько раз просыпался от холода, выползал из берлоги, и бегал вокруг, чтобы согреться. К утру вода покрылась льдом, и мне удалось выбраться на сухое место. Лес оказался светлым сосняком без подлеска. Лишь смерзшийся вереск шуршал под ногами.
Надо возвращаться, в этих безлюдных болотах я погибну. Теперь я отсыпался в крестьянских погребах. Из-за близости грунтовых вод погреба всей деревни располагались на бугре за околицей. Ночью туда уже никто не наведывался. В погребах было тепло и сухо. Подкреплялся заготовленной на зиму морковью и брюквой.
Почему-то направился я в свои Ляховичи: а вдруг весь кошмар последнего года мне приснился и дома меня ждут родные? Пользуясь ранними осенними сумерками, я незамеченным пробрался к дому. Наш огород густо зарос вы
сокими сорняками. Отсюда, оставаясь незамеченным, можно было наблюдать за тем, что делается в соседних домах. В нашем доме - темно и тихо. Но рядом в доме светились все окна, как в мирное время. Оттуда то и дело выбегали немецкие солдаты, слышна была громкая немецкая речь. Было довольно тепло. Накрывшись байковым одеялом, я согрелся и задремал.
Проснулся за полночь. Огни в соседнем доме погасли, сквозь редкие тучи проглянула луна. Согнувшись и озираясь по сторонам, я подкрался через наш двор и вошел в дом. Из прежней обстановки ничего не сохранилось. Во всех комнатах - нары в два яруса. На них свежая солома. Видно, одни солдаты уехали, а другие еще не прибыли. До утра я проспал в тепле среди родных стен. Не хотелось думать, что ночью могут нагрянуть немцы. Эта последняя ночь в своем доме придала мне силы бороться за жизнь, которую официальный Берлин у меня уже отнял.
На рассвете я постучался к соседям. Это были татары, с которыми евреи мирно жили в местечках в течение многих столетий. Хозяин Якуб Мурзич с трудом узнал меня. Не говоря ни слова, провел в каморку и дал поесть. Оказывается, оставшихся евреев убили в конце лета. Вечером Якуб вывел меня за город, и утром следующего дня я уже был у Володи Таргонского в Баранови-чах. Он советовал идти на запад: за Сло-нимом, говорят, в лесах много партизан.
