Андрей Корф - Однажды в России
Генка, несмотря на приказ, не мог себя заставить надавить на бабий живот всем своим весом. Живот был твердый, точно каменный. Страшила тоже замешкался, по привычке глядя на друга.
- Да вы что, суки! - Мизерный побагровел, - в бирюльки со мной играете? Давите изо всех сил, кому говорю. А то потеряем сейчас к ебаной матери обоих... - Она уже полчаса без схваток, - шепнула Света. У нее в глазах полыхало. - Давление падает, - сказал бледный Кока. - Ясный хуй, падает! Цифры говори! Самоха! Стой здесь, принимаем. Вот голова, видишь? Хорошо хоть, головой пошел, сучонок... Так... Так... Ну давай, хороший... Пролезай! Генка, Страшила, давите сильнее. Сейчас уйдет, сука... - 85 на 40... - Дави!
Генка скомандовал "Три, четыре!", и они со Страшилой навалились одновременно.
- Хорошо... Еще... Еще... Так, родимый... Так... - 80 на 40...
Генка увидел, как на пол капает кровь. Как всегда, ему стало плохо. Как всегда, он взял себя в руки усилием воли. Но недосып, дикость обстановки и нелепость того, чем он сейчас занимался, сделали свое дело... Кровь потекла тонкой струей, баба вдруг застонала, и Генкина голова закружилась всерьез. Еще хватило сил в последний раз навалиться на каменный живот, после чего в глазах почернело и тело стало ватным...
Оказалось, он так и не упал. Висел, как обезьяна, на собственной руке. Никто и не заметил его короткого обморока. Когда он очнулся, то на первый взгляд подумал, что все осталось по прежнему. А потом понял, что изменилось. Мизерный перестал материться. Теперь он насвистывал что-то из Высоцкого и давал благодушные указания Самохе. Тот, по локоть в крови, зашивал роженице шейку матки.
- Глубоко берешь, Самохин. И шов частый. Пореже, пореже... Эй, орлы! Долго вы чужую бабу будете тискать? Слезайте с нее.
Генка и Страшила убрали руки. Чего-то не хватает, подумал Генка. И тут же услышал, чего именно.
Из-за его спины, сквозь тихое сюсюканье Светки, раздался щенячий писк. И Генка понял, что все обошлось нормально. Это было видно и по поведению Мизерного - гениального земского врача, на котором держалась вся захолустная больница.
- Гляньте на этого тамбовского волчонка... Гипоксийка, конечно... Куда же без нее. И вод наглотался, мерзавец... Ну, ничего. Жить будет.
Генке намертво впечатался в память этот круговой стоп-кадр. Здоровенный хирург, старательный Самоха у его подножия, аристократичный Кока с тонометром, Света, склонившаяся над ребенком, будто раздувающая костер. Растерянный красный Страшила. И роженица на столе - как материк в океане собственной боли...
- Ну что, орлы? Поздравляю с боевым крещением. А теперь идите, мы со Светкой сами управимся. Олег, ты тоже ступай. Я дошью...
Ребята медленно вышли из родовой, прихватив по дороге Женьку, который пропустил все представление, потому что блевал в соседней ванной. Уходя, каждый по несколько раз оборачивался. Огромная баба, похожая на поверженного скифского идола, лежала, как мертвая. Только слезы на щеках говорили о том, что она еще жива...
...- Пика, - сказал Самоха, он же - "Печорин", который оказался классным парнем и сыном одного из лучших детских хирургов Москвы. - Пас, - отозвался Генка и отхлебнул разведенного спирта. - Я тоже пас, - сказал Страшила. - Бери, - Кока пододвинул прикуп в сторону Олега.
Все делали вид, что ночное происшествие - самое обычное дело. А то, что под столом у всех четверых тряслись колени, сверху заметно не было.
Спать, конечно, расхотелось. Поэтому сели за пулю, чтобы развеяться и накатить спирта, украденного накануне Светкой из личных запасов Мизерного.
- Еще неделя, - сказал Самоха. - Ага. - И - в Москву! Семь треф. - Интересно, как там без нас? - Говорят, происходит какая-то херня. Цены отпустили, что ли... Вист. - Это как? - Это так, что в магазинах теперь все есть, а купить ни хера нельзя. - Почему это?.. Пас. - Дорого. - А раньше что - дешево было? - Раньше, по сравнению с нынешним - вообще даром... Клади карты. Посмотрим, что там у Самохи. - Круто. - Да...
Пауза.
- А водка теперь почем? - Не знаю. - А пиво? - Да откуда мне знать? Чего привязался? - Пивка бы сейчас... - Пей спирт и не выделывайся. - Ну, давайте, что ли... - Погоди... Кажется ты, все-таки, без одной. - Думаешь? - Ага. Третью даму ничем не достаешь. - Да, похоже... Ладно. Генка, сдавай. - When I find myself in time of trouble... - запел Женька. Он уже успокоился и теперь стыдился своей слабости. А пел здорово. В бывшей душевой сразу потеплело от его гитары и голоса. - Хорошо сидим, - сказал Самоха. - Ага, - отозвался Страшила. - Вообще, повезло нам, что встретились. - Да, - сказал Кока. - Мужская дружба - на всю жизнь. - Да ладно тебе, - сказал Самоха. - А что? Не так? - Не знаю. Вот пройдет лет пять-семь, вообще друг друга на улице не узнаем. - Зато память останется, - сказал Генка. - А мне тут здорово с вами, - сказал Страшила. - В школе друзей вообще не было. - Mother Mary comes to me... - Хватит сопли распускать. Давайте выпьем. - А я, наверное, уйду, - вдруг сказал Генка. - Куда? - Не "куда", а "откуда". Из института. - Ты что, с ума сошел? Зачем? - Не знаю... - Генка промолчал. - Не мое это все. - Во дает! А зачем тогда поступал? - Не знаю. Теперь не знаю. - А раньше знал? - Не помню... Ладно, проехали... Пить, так пить. За что? - Давайте за Москву, что ли! - За Светку! - За будущих имперских врачей! - Нет, - сказал Страшила, - давайте за этого... волчонка тамбовского. Пусть у него все будет в порядке. - Нет возражений. - Есть контакт! - От винта! - А колокольчики, бубенчики звенят, - запел Женька, - а мчались наши кони три часа подряд...
Отечная Луна с удивлением посмотрела на ночную больницу, из которой ухнуло молодецкое "Пора!".
* * * - В прошлой жизни, - сказал Странный Парень, - я был камнем. Я лежал на мезозойском берегу, и на меня наступали последние ящеры. Некоторых из них я узнаю здесь, на улицах. Они тоже продолжают жизнь в других телах. - А что случилось с камнем? - Море зализало его насмерть. Как леденец. У него было достаточно времени для этого. - Интересно, - соврал Генка.
На самом деле он извелся за последние полчаса. В арбатском подвале было шумно и накурено. Публика, состоящая из пестро разодетой богемы, угощала друг друга свежими перфомансами и старыми сплетнями. Сырые стены были увешаны картинами, имевшими такой вид, будто их украли из младшей группы детского сада. Форменная мазня.
Генка продолжал держать в руке приглашение, потому что оно придавало хоть какой-то смысл его присутствию здесь. А пришел он ради Анюты, которая сегодня должна была выступать.
В последнее время их отношения стали расползаться по швам. У нее появился свой мир, непохожий на Генкин. Она часто и надолго исчезала из Москвы. То в Питер, то вдруг на Байкал или, того хлеще, на Камчатку. Он не знал и не хотел знать, с кем она туда ездила и зачем. Но, насколько он мог заметить, у него не появилось настоящего соперника, несмотря на вечную собачью свадьбу вокруг Анюты.
Она очень повзрослела и похорошела. Рядом с ней он теперь чувствовал себя ребенком. Хотя и сам, чего греха таить, монахом не был.
Их странные, полулюбовные, полудружеские отношения, которые были бы дикостью в Энске, в Москве выглядели совершенно естественно. Но Генке приходилось расплачиваться за эту "естественность" бессонными ночами и ревностью, намертво засевшей в груди.
Аня любила его. И он любил Аню. Но что-то не клеилось в их романе.
Сегодня он решился на важный разговор. Он пришел сделать Анюте предложение и, если она не согласится, предложить разбежаться в разные стороны. Насовсем. В глубине души, Генка надеялся на первый вариант. Хотя смутно представлял себе семейную жизнь, особенно на фоне безденежья и отсутствия крыши над головой. Общага, в которой он жил, исчезнет, как только он уйдет из института. А это решение было принято. Жить у Аниной тетки тоже не хотелось. Генка надеялся на подработку и собирался заняться новым и непонятным делом, которое носило гордое название "бизнес". Что это такое, пока толком никто не знал...
- План не дает такой чистоты эмоций, как циклодол. Правда? - похоже, Странный Парень в этой жизни был не дурак поэкспериментировать. - Не знаю. - Я тоже не знал, пока не попробовал. Правда, я так перебрал с первой дозой, что чуть не отдал концы. Мы с другом закинули по 12 колес на брата.
- Ого... - Да. И самое ужасное, что после этого нельзя проблеваться. Циклодол блокирует рвотный центр... - Интересно. - Ничего интересного. Сидишь, как дурак, пальцы на руках по два метра длиной, а в рот засовывать бесполезно. Все равно ничего не получится... Но зато потом... - Вы не знаете, когда выступает... Аня? - Анна? Нет. А она будет сегодня? Это здорово. Люблю ее перфомансы. Они лучшее, что есть в этой гнилой тусовке... Так вот. Потом начинаются удивительные превращения. И с миром, и с тобой... Кажется, что ты попал на другую планету. И непонятно, откуда приходит это ощущение. Нет никаких галлюцинаций, по улицам не ползают змеи, а над крышами не кружатся марсиане на тарелочках... Но... Как бы это сформулировать... Что-то происходит с силой тяжести. Кажется, что, если подпрыгнуть, так и повиснешь в воздухе. И дома, избавившись от притяжения, стоят по стойке "вольно", наперекосяк... И еще... Ни с чем не сравнимый телепатический эффект. Начинаешь читать чужие мысли. Это хорошо и страшно. Хотя чаще всего просто противно... - Почему? - В твою голову из чужих умов лезут какие то телки, куски телепередач, мысли о деньгах. Тревоги за детей. Чужая ревность, зависть, злость... Гадко... О!..
