Г Владимов - Три минуты молчания
Старые байки, согласен, но с них только все начинается. Салагам же, однако, понравилось. Алик, тот даже посветлел лицом.
- Теперь, - говорю, - практика. Ознакомление с судовыми работами.
- Пардон, шеф, - сказал Дима. - Мы знаем, что на клотике чай не пьют.
Ну, самый, что называется, благодатный материал. Совсем тетерю и неинтересно разыгрывать.
- А я вас на клотик и не посылаю, - говорю. - Я вам дело серьезное даю. Ты, Алик, сходи-ка в корму, погляди там - вода от винта не греется? Пар, в смысле, не идет ли?
- А это бывает?
- Вот и следят, чтоб не было.
Пожал плечами, но пошел. Дима смотрел насупясь - он-то чувствовал розыгрыш, но не знал, с какого боку.
- А ты, Дима, вот чем займешься, возьми-ка там в дрифтерском ящике кувалду. Кнехты надо осадить. Видишь, как выперли.
Тоже пошел. Скучно мне все это было досмерти. Но моряки уже, конечно, лежали. В особенности, когда он поплевал на руки и стукнул два раза, тут-то и начался регот.
- Что, - спрашиваю, - не пошли кнехты? Мешок пару надо заказать в машине, пусть немного размякнут. В это время Алик является с кормы.
- Нет, - говорит, - не греется. Я, во всяком случае, не заметил.
Моряки уже просто катались по сетям. "Ну, Алик! Ну, хмырь! Не греется?" Алик посмотрел и тоже засмеялся. А Дима взял кувалду и пошел ко мне. Ну, меня, конечно, догонишь! Я уже на кухтыльнике был, пока он замахивался. И тут он как двинет - по кухтылю. Хорошо, кухтыль был слабо надут, а то бы отскочила да ему же по лбу.
- Э, ты не дури, салага. Ты ее в руках держать не умеешь.
- Как видишь, умею. Загнал тебя на верхотуру.
- Ну порядок, волоки ее назад, у нас еще работы до черта.
- Какой работы, шеф?
Смотрел на меня, как на врага народа. А черт-те чего, думаю, у этого раскосенького на уме. С ним и не пошутишь, идолом скуластым.
- Мало ли, - говорю, - какой. Палубу вот надо приподнять джильсоном, а то бочки в трюмах не помещаются.
- Нет, шеф, это липа.
- Кухтыли надувать.
- Чем? Грудной клеткой?
- А чем же еще?
- Тоже липа.
А хорош бы он был, если б я его заставил кухтыль надувать, заместо компрессора. Но это сразу надо было делать.
- Ладно, повеселились...
Я спрыгнул, отобрал у него кувалду. Все-таки он молодец был, моряки его зауважали. А этот Алик, конечно, лапша, заездят его на пароходе.
- Продолжим практику, шеф?
- Продолжим. - Я наступил ему на ногу, потом Алику. Они, конечно, опять ждали розыгрыша. - Первое дело: скажете боцману, пусть сапоги даст на номер больше. В случае - свалитесь за борт, можно их скинуть. Все-таки лишний шанс.
- А вообще, между нами, девочками, говоря, - спросил Алик, - таких шансов много?
- Между нами, девочками, договоримся - не падать.
- Справедливо, шеф, - сказал Дима.
- Второе - на палубе чтоб я вас без ножей не видел. Зацепит чем-нибудь - тут распутывать некогда.
- Такой подойдет? - Дима вытащил ножик из кармана, щелкнул, лезвие выскочило, как чертик. - Чик - и готово.
- Спрячь, - говорю, - и не показывай. Это в кино хорошо, а на палубе плохо.
- Почему же, шеф?
- Потому что лишний чик. Шкерочный возьмешь. И наточишь поострей, обе стороны.
Мне еще многому пришлось их учить - и узлы вязать, и марку накладывать, чтоб трос на конце не расплескивался, и сети укладывать. Много тут всякой всячины. Меня самого никто этому не учил. Ну, правда, я с флота на флот попал, но тут и чисто рыбацкой премудрости было с три короба, а этому уже и не учили. Орали, пока сам не выучился.
Они ничего соображали, не туго, да тут и недолго сообразить, если кто-нибудь покажет толком. Найти только нужно - кто бы и мог объяснить, и хотел. Я вам скажу, странно себя чувствуешь, когда расстаешься с какими-нибудь секретами. Что-то от тебя убывает, от твоей амбиции. Вот, значит, и все, что ты умеешь и знаешь? Только-то? И все равно же они всю премудрость за один рейс не постигнут. А во второй, пожалуй, и не пойдут.
- А все-таки, ребятишки, - я их спросил, - кой черт вас в море понес? Романтики захотелось?
Дима лишь усмехнулся краем губ. Алик же помялся, как девица.
- За этим ведь тоже ходят, правда?
- И находят, - говорю, - не только что ходят. Матюгов натолкают вам полную шапку, тут вы ее и увидите.
- Ну, шеф, - сказал Дима, - это мы тоже умеем.
- Да, на первое время вам и это - утешение. А если по правде - так деньги поманили?
- Шеф, это тоже не лишнее.
- И вообще, интересно же, - Алик сказал, - как ее ловят, эту самую селедочку. Которая так хороша с уксусом и подсолнечным маслом.
И сам же смутился, когда сказал.
- Так. А на берегу - кем работали?
Алик опять помялся, посмотрел на Диму. Тот быстро сказал:
- Шоферами. На грузовых. Если интересует, можем рассказать при случае. Поговорим, шеф, за карбюратор. За тамблер.
- Что ты! Мне этого вовек не понять. Мы потравливали трос из-под лебедки, смазывали его тавотом от ржавчины. Алика я за ключом послал, "крокодилом", - потом дал его Диме - развинтить чеку.
- А работа как? - я спросил. - Нравилась?
- Не пыльная, - сказал Дима. - Временами наскучивало.
- А в смысле шишей?
- На беленькую хватало. По большим революционным праздникам.
- И по субботам?
- Почему же нет, шеф? Я засмеялся.
- Нет, - говорю, - по субботам уже не хватало. Тут и Дима смутился:
- Пардон, шеф. Не понял.
- Потому что шоферами вы не работали.
- С чего ты взял?
- Просто. Ты гайку отвинчивал - сначала вправо подал, потом уже влево. Шофер так не сделает.
- Ну, шеф, это еще не улика.
- Ладно, - сказал я ему, - не закипайся. Не хочешь говорить - не надо, я у тебя не анкету спрашиваю. И что ты все - "шеф" да "шеф"? Заладил тоже! Я те не таксишник.
Я ушел к лебедке, смотать трос. Они думали - я не слышу.
- Действительно, - Алик ему сказал, - чего тут вилять?
- Ну скажи ему, скажи, бродяга. Чей ты родом, откуда ты. Свой будешь в доску.
А Бог с ними, с дурнями, я подумал, на судне-то разве утаишься. Все про тебя узнают, рано или поздно.
День на четвертый, на пятый, они помалу освоились, начали разбираться, что к чему. Еще больше вид делали, что освоились, по глазам было ясно - для них это темный лес: сто концов извивается, не знаешь, за какой взяться. И вот слышу - Дима кричит Алику:
- Брось ты эту веревку, мы одну и ту же койлаем. Вот эту бери, у меня под сапогом.
И берет Алик эту самую "веревку", мотает себе на локоть одной левой. А правая у него в кармане. Я его отозвал и сказал по-тихому:
- Не дай тебе Бог, салага, работать одной рукой. Что ты! Заплюют тебя, замордуют, живым не останешься.
- А кому какое дело, - спрашивает, - если я одной могу?
- Тем более и двумя сможешь. Надо, чтобы обе были заняты. И Димке это скажи.
- Это интересно!
- Ну, не знаю. А мой вам совет.
Однако не вняли они. А лишней руке кто же на палубе дела не найдет? Димку, правда, не очень стали гонять, он и послать может куда подалее, а этот - отзывчивый, рад стараться.
- Алик! - ему кричат. - Ты что там стоишь, делать тебе не хрена, сбегай к боцману, иглу принеси и прядины.
Алик не стоит, он ждет, когда ему поводец дадут - закрепить на вантине. Но бежит, приносит иглу и прядину.
- Алик! Иди-ка брезент стащим, я в трюм слазаю.
- Но у меня же...
- Без тебя справятся! Тащит Алик брезент.
- Алик, куда ты делся? Вот это - что за концы висят?
- Не знаю.
- А тебя и поставили, чтобы знать.
Распутался он с поводцами, лоб вытер. Теперь ему бондарь командует:
- Алик! А ну поди сюда. Обруча осаживать.
Бочек тридцать он задумал, бондарь, для первой выметки приготовить, и мы ему с Шуркой помогали. Справлялись вполне, салага нам был не нужен. Тут уже я не вытерпел.
- Иди назад, - я сказал Алику. - И стой, где стоишь. Всех командиров не слушай.
Бондарь усмехнулся, но смолчал, постукивал себе ручником по обручу. Руки он заголил до локтя - узловатые, как у гориллы, поросшие рыжим волосом. С отхода мы как-то с ним не сталкивались, я уже думал - он меня не запомнил. Но нет, застрял я у него в памяти.
- Ты жив еще, падло?
Улыбнулся мне - медленно и ласково. Глаза водянистые наполовину прикрыты веками.
- На, прими, - я ему откатил готовую бочку.
- И курточка твоя жива?
- В порядке. Мы чего с тобой не поделили?
- И в начальство пробиваешься?
Я засмеялся:
- Олух ты. В какое начальство? Над салагами?
- А приятно, когда щенки слушаются? Ты старайся, в боцмана вылезешь. Меня еще будешь гонять.
- Тебя-то я погонял бы!
А сами все грохаем по обручам. Шурка к нам прислушивался, потом спросил:
- Об чем травите, бичи? Мне непонятно.
- А нам, - я спросил, - думаешь, понятно?
Он поглядел подозрительно на нас обоих и сплюнул в море, через борт. Чайка тут же спикировала и взмыла - с обиженным криком.
- В таких ситуациях одному списываться надо. Советую.
- Пускай он, - говорю.
Бондарь ухмыльнулся и смолчал.
А салаги - я как-то вышел из капа, они меня не видели за мачтой, стояли одни на палубе, и Дима втолковывал Алику:
