Александр Герцен - Былое и думы (Часть 7)
- Прощайте, - вспомните, когда вам или Огареву захочется послушать кой-какой музыки - я и мой виолончель к вашим услугам.
- Очень благодарен.
И я потерял его из вида, с полной уверенностью, что это шпион - русский ли, французский ли, я не знал, может интернациональный, как "Nord" - журнал международный.
В польском обществе он нигде не являлся - и его никто не знал.
После долгих исканий Домантович и парижские друзья его остановились на полковнике Лапинском, как на способнейшем военном начальнике экспедиции. Он был долго на Кавказе со стороны черкесов и так хорошо знал войну в горах, что о море и говорить было нечего. Дурным выбора назвать нельзя. (358)
Лапинский был в полном слове кондотьер. Твердых политических убеждений у него не было никаких. Он мог идти с белыми и красными, с чистыми и грязными; принадлежа по рождению к галицийской шляхте, по воспитанию - к австрийской армии, он сильно тянул к Вене. Россию и все русское он ненавидел дико, безумно, неисправимо. Ремесло свое, вероятно, он знал, вел долго войну и написал замечательную книгу о Кавказе.
- Какой случай раз был со мной на Кавказе, - рассказывал Лапинский. Русский майор, поселившийся с целой усадьбой своей недалеко от нас, не знаю, как и за что, захватил наших людей. Узнаю я об этом и говорю своим: "Что же это? Стыд и страм - вас, как баб, крадут! Ступайте в усадьбу и берите что попало и тащите сюда". Горцы, знаете, - им не нужно много толковать. На другой или третий день привели мне всю семью: и слуг, и жену, и детей, самого майора дома "е было. Я послал повестить, что если наших людей отпустят, да такой-то выкуп, то мы сейчас доставим пленных. Разумеется - наших прислали, рассчитались - и мы отпустили московских гостей. На другой день приходит ко мне черкес. "Вот, говорит, что случилось; мы, говорит, вчера, как отпускали русских, забыли мальчика лет четырех: он спал... так и забыли... Как же быть?" - Ах вы, собаки... не умеете ничего сделать в порядке. Где ребенок? - "У меня; кричал, кричал, ну, я сжалился и взял его". - Видно, тебе аллах счастье послал, мешать не хочу... Дай туда знать, что они ребенка забыли - а ты его нашел - ну, и спрашивай выкупа. - У моего черкеса так и глаза разгорелись. Разумеется, мать, отец в тревоге - дали все, что хотел черкес.., Пресмешной случай.
- Очень.
Вот черта к характеристике будущего героя в Самогатии.
Перед своим отправлением Лапинский заехал ко мне. РН взошел не один и, несколько озадаченный выражением Моего лица, поспешил сказать:
- Позвольте вам представить моего адъютанта.
- Я уже имел удовольствие с ним встречаться. Это был Поллес.
- Вы его хорошо знаете? - спросил Огарев у Лапинского наедине. (359)
- Я его встретил в том же Boarding House, где теперь живу, он, кажется, славный малый и расторопный.
- Да вы уверены ли в нем?
- Конечно. К тому же он отлично играет на виолончели и будет нас тешить во время плаванья ..
Он, говорят, тешил полковника и кой-чем другим.
Мы впоследствии сказали Домантовичу, что для нас Поллес очень подозрительное лицо.
Домантович заметил:
- Да я им обоим не очень верю, но шалить они не будут.
И он вынул револьвер из кармана.
Приготовления шли тихо... Слух об экспедиции все больше и больше распространялся. Компания дала сначала пароход, оказавшийся негодным по осмотру хорошего моряка, графа Сапеги. Надобно было начать перегрузку. Когда все было готово и часть Лондона знала обо всем, случилось следующее. Сверцекевич и Домантович повестили всех участников экспедиции, чтоб они собирались к десяти часам на такой-то амбаркадер79 железной дороги, чтоб ехать до Гулля в особом train, который давала им компания. И вот к десяти часам стали собираться будущие воины - в их числе были итальянцы и несколько французов; бедные отважные люди .. люди, которым надоела их доля в бездомном скитании, и люди, истинно любившие Польшу. И 10 и 11 часов проходят, но traina нет как нет. По домам, из которых таинственно вышли наши герои, мало-помалу стали распространяться слухи о дальнем пути .. и часов в 12 к будущим бойцам в сенях амбаркадера присоединилась стая женщин, неутешных Дидон, оставляемых свирепыми поклонниками, и свирепых хозяек домов, которым они не заплатили, вероятно, чтоб не делать огласки. Растрепанные и нечистые, они кричали, хотели жаловаться в полицию... у некоторых были дети... все они кричали, и все матери кричали. Англичане стояли кругом и с удивлением смотрели на картину "исхода". Напрасно старшие из ехавших спрашивали, скоро ли пойдет особый train, показывали свои билеты. Служители железной дороги не слыхали ни о каком traine. Сцена становилась шумнее и шумнее.. Как вдруг прискакал гонец от шефов Сказать ожидавшим, что (360) они все с ума сошли, что отъезд вечером в 10, а не утром... и что это до того понятно, что они и не написали Пошли с узелками и котомочками к своим оставленным Дидонам и смягченным хозяйкам бедные воины...
В десять вечером они уехали. Англичане им даже прокричали три раза "ура".
На другой день утром рано приехал ко мне знакомый морской офицер с одного из русских пароходов. Пароход получил вечером приказ утром выступить на всех парах и следить за "Ward Jacksonом".
Между тем "Ward Jackson" остановился в Копенгагене за водой, прождал несколько часов в Мальмё Бакунина, собиравшегося с ними для поднятия крестьян в Литве, и был захвачен по приказанию шведского правительства.
Подробности дела и второй попытки Лапинского рассказаны были им самим в журналах. Я прибавлю только то, что капитан уже в Копенгагене сказал, что он пароход к русскому берегу не поведет, не желая его и себя подвергнуть опасности; что еще до Мальмё доходило до того, что Домантович пригрозил своим револьвером не Лапинскому, а капитану. С Лапинским Домантович все-таки поссорился, и они заклятыми врагами поехали в Стокгольм, оставляя несчастную команду в Мальмё.
- Знаете ли вы, - сказал мне Сверцекевич или кто-то из близких ему, - что во всем этом деле остановки в Мальмё становится всего подозрительнее лицо Тугендгольда?
- Я его вовсе не знаю. Кто это?
- Ну, как не знаете, - вы его видали у нас, молодой малый, без бороды. Лапинский был раз у вас с ним.
- Вы говорите, стало, о Поллесе.
- Это его псевдоним - настоящее имя его Тугендгольд.
- Что вы говорите?.. - и я бросился к моему столу. Между отложенными письмами особенной важности я нашел одно, присланное мне месяца два перед тем. Письмо это было из Петербурга - оно предупреждало меня, что некий доктор Тугендгольд состоит в связи с III отделением, что он возвратился, но оставил своим агентом меньшого брата, что меньшой брат должен ехать в Лондон. (361)
Что Поллес и он было одно лицо - в этом сомнении не могло быть. У меня опустились руки,
- Знали вы перед отъездом экспедиции, что Поллес был Тугендгольд?
- Знал. Говорили, что он переменил свою фамилию, потому что в краю его брата знали за шпиона.
- Что же вы мне не сказали ни слова?
- Да так, не пришлось.
И Селифан Чичикова знал, что бричка сломана - а сказать не сказал.
Пришлось телеграфировать после захвата в Мальме. И тут ни Домантович, ни Бакунин80 не умели ничего порядком сделать, - перессорились. Поллеса сажали в тюрьму за какие-то брильянты, собранные у шведских дам для поляков и употребленные на кутеж.
В то самое время как толпа вооруженных поляков, бездна дорого купленного оружия и "Ward Jackson" оставались почетными пленниками на берегу Швеции, собиралась другая экспедиция, снаряженная белыми; она должна была идти через Гибралтарский пролив. Ее вел граф Сбышевский, брат того, который писал замечательную брошюру "La Pologne et la cause de lordre"81. Отличный морской офицер, бывший в русской службе, он ее бросил, когда началось восстание, и теперь вел тайно снаряженный пароход в Черное море. Для переговоров он ездил в Турин, чтоб там секретно видеться с начальниками тогдашней оппозиции и, между прочим, с Мордини.
- На другой день после моего свиданья с Сбышевским, - рассказывал мне сам Мордини, -- вечером, в палате министр внутренних дел отвел меня в сторону и сказал: "Пожалуйста, будьте осторожнее... у вас вчера был польский эмиссар, который хочет провести пароход через Гибралтарский пролив - как бы дела не было, да зачем же они прежде болтают?"
Пароход, впрочем, и не дошел до берегов Италии: он был захвачен в Кадиксе испанским правительством. По (362) миновании надобности оба правительства дозволили полякам продать оружие и отпустили пароходы.
Огорченный и раздосадованный приехал Лапинский в Лондон.
- Остается одно, - говорил он, - составить общество убийц и перебить большую часть всех царей и их советников... или ехать опять на Восток, в Турцию...
Огорченный и раздосадованный приехал Сбышевский...
- Что же, и вы бить королей, как Лапинский?
- Нет, поеду в Америку... буду драться за республику... Кстати, - спросил он Тхоржевского, - где здесь можно завербоваться? Со мной несколько товарищей и все без куска насущного хлеба.
